Повертевшись перед зеркалом, я решила, что это самое то: с одной стороны, я полностью одета, но с другой — наряд недвусмысленно намекает на то, что от него можно избавиться чуть ли не одним движением. В то же время ничего особо экстравагантного и вызывающе наглого в одежде как бы и нету. На всякий случай сверху я накинула свой затрапезный пыльник и сумку взяла деловую, похожую на папку с ручкой.
День был как на заказ, ветреный и солнечный, небо синело совсем не по-осеннему, и рыжие и алые кроны облетающих деревьев в парке были похожи на разноцветные паруса каких-то веселых яхт.
У меня даже дыхание перехватило, когда я его увидела — загорелого и обветренного после казахстанского круиза с учебниками. Никита стоял рядом с «Газелью» и протирал и без того чистый ветровик замшевой тряпочкой. Свой грузовичок Трофимовы драили бесконечно и даже подкрашивали белилами барабаны колес, чтобы было поаккуратней.
Я приостановилась, не без удовольствия разглядывая его издали. В тугих джинсах, заправленных в короткие сапожки, и черной водолазке, обтягивающей мощные плечи и грудь, с ручищами, которые казались чуть коротковатыми от бицепсов, очень ладный, литой, двигавшийся легко и как бы танцующе, он привлекал видимым ореолом надежности и нетраченой силы. После дальней поездки Никита обзавелся молодыми усишками и пробивающейся бородкой неожиданно светлого, почти янтарного колера, и это резко подчеркивало черноту его щетинистой короткой стрижки.
В дороге мы трепались про все на свете: про то, что осень хорошая, про казахские трассы, про то, как их почти неделю держали на казахстанской таможне и не хотели пускать русские учебники на свою территорию…
В Лобне меня никто не ждал, никаких дел у меня там не было, но не могла же я просто так потащить Никиту в кабачок, поэтому приходилось изображать активную коммерческо-трудовую деятельность. Оставив его с грузовичком на въезде к пакгаузам, я углубилась в переплетение железнодорожных путей и отправилась к рефрижераторным белым вагонам на отстое. Нужно было потянуть время, я потрепалась с путейскими тетками в оранжевых жилетах, которые меняли рельсины, ругаясь и покрикивая друг на дружку, потом, присев, покурила поодаль.
Вернулась к машине я часа через полтора. Никита от нечего делать листал какой-то справочник по авторемонту. Я ему соврала, что переговоры закончились неудачно и можно гнать в Москву.
На Садовом «вдруг» вспомнила, что предстоит еще одна деловая встреча, но гораздо позже.
— Перекусим? — предложила я. — Здесь есть одно местечко…
Он пожал плечами.
Я указывала дорогу, и скоро мы, попетляв по переулкам, подъехали к «Якорьку».
Уже темнело, и чугунные фонари у входа в ресторанчик были включены. На стоянке виднелось несколько легковушек.
— Ставь экипаж здесь, не сопрут! — сказала я.
— Слушай, я же неприбарахленный, а тут вроде настоящий ресторан. Небось без галстука и не пустят?
— Со мной и без штанов пустят! — небрежно ответила я. — Веди даму! Как положено!
Я с картинной слабостью повисла на его локте и засеменила к дверям, где уже улыбался мне швейцар в идиотской, похожей на адмиральскую форме с эполетами, якорями и галунами.
— Здравствуйте, Машенька! — сказал он. Никита впервые глянул на меня попристальней, и глаза у него стали острыми.
— Ого! Да тебя здесь знают! — заметил он.
— Заруливаю по случаю! — беспечно произнесла я, скидывая на руки гардеробщику мятый пыльник и открываясь перед Трофимовым во всей красе.
Нас провели к столику в отдельной нише, и тут очень молоденький лощеный официант в форменке под матроса сделал первую глупость.
— Все, как вы по сервисному каналу заказывали… Подавать? — спросил он.
— Ударим по текиле, Трофимов? — поинтересовалась я.
— Мне минералку, я же за рулем!
— Не глупи, можно и тут оставить твой тарантас на отстой, ничего с ним тут не сделается. Присмотрят!
Никита закурил, искоса глянув на меня, и я увидела, что в его кошачьих коричневато-рыжих с прозеленью глазах светится ирония.
— Только не говори, что мы здесь совершенно случайно, — сказал он медленно. — Харчи и пойло уже заказаны, столик персональный, холуи на цирлах носятся… По какому случаю гуляем, Мария Антоновна?
—Ну, допустим, у меня день рождения.
— День рождения у тебя в мае. Сама говорила, что именно от этого всю жизнь маешься! — хмыкнул он.
— Ну просто день такой. Настроение, — пожала я плечами.
Я начала понимать, что что-то складывается вовсе не так, как я просчитывала, и насторожилась. Но эта мгновенная тревога прошла, потому что Никита явно расслабился. Он сгонял в мужскую комнату помыть руки и, видно, ополоснул лицо: во вспушенных волосах блестели капельки влаги. От этого он стал похож на веселого медведика. Или ежика. Такой уютный, ладный и теплый. Он с интересом оглядел невеликий ресторанный зальчик, по стенам которого были развешаны декоративные сети, Андреевский флаг, полированный штурвал с медными рукоятками, а возле двери стоял самый настоящий нактоуз с флотским компасом и прочим. Из стенки в бассейн с рыбками, огороженный якорными цепями, сочилась вода.
— Ну прямо виват российскому флоту! — ухмыльнулся Трофимов. — Только макарон по-флотски с компотом из сухофруктов и не хватает…
— Я знала, что тебе здесь понравится, — довольно кивнула я. — А кухня у них… то есть как это по-морскому — камбуз? Сплошной отпад!
— Тогда чего ждем, Антоновна? Свистни этого салагу! Пусть тащит все, что положено. Я ведь, честно, трескать хочу до писка…
Дальше все пошло вроде бы как надо. Мы выпили по большой рюмке золотой текилы, и я поучала Никиту, что настоящие мексиканцы употребляют эту кактусовую водку с ломтиком крохотного зеленого лимончика и обязательно слизывают с руки соль. Я была голодна, потому что с утра от волнения не могла проглотить ни крошки, и текила неожиданно мощно и горячо ударила в голову. Мне стало хорошо, страшно весело и смешливо. Но контроль над собой я не теряла и игру вела четко, по-задуманному.
Вкуснятины было много, и самой разной, и мне жутко нравилось, как Трофимов ест, — аккуратненько, не жадно и как-то вдумчиво. Будто случайно, смахивая некие невидимые крупинки, я осторожно притрагивалась к его твердым заветренным губам пальцем.
Ресторанчик постепенно заполнялся, верхний свет выключили, и горели только настенные матовые бра, похожие на стеклянные рыбацкие поплавки-кухтыли. За стойкой бара в дальнем углу возник бармен в тельняшке и фуражке яхтсмена, и я пару раз поднималась и шла якобы за сигаретами и льдисто-освежающим коктейлем. Как и подобает истинному джентльмену, Никита вежливо порывался сделать это сам. Но мне надо было, чтобы он меня видел как бы со стороны, во весь рост, и я не просто проходила через зал, но несла себя, всей спиной, всей кожей ощущая тяжелеющий взгляд Никиты и других мужчин. Я старалась держать походочку от бедра и не опускаться до вульгарного вихляния задом, а нести тугую попочку так, чтобы каждый понимающий толк в женских тайнах мужичок сглотнул слюну.
Время летело незаметно. В ресторанчике не танцевали, но у дверей была небольшая эстрадка, на которую взобрался пожилой гитарист в бархатной куртке и кожаных брюках. Гитара была обычная, без всяких усилителей. Он начал негромко наигрывать что-то бардовское, потом хрипловато запел что-то про солдат в горах Кавказа.
Трофимов как-то сразу поскучнел, глаза стали трезвыми.
— Наша десантура небось тоже там… Так что и вернутся дослуживать наверняка не все…
— Да брось ты про это… «Спящий в гробе мирно спи, жизни радуйся живущий…» Мы-то с тобой живые, Никитка?
Я решила, что момент настал, ласково взъерошила его волосы ладошкой, быстро вынула из сумочки фирменную коробочку, положила перед ним:
— Открывай, открывай. Это тебе!
Он ковырнул ногтем крышку. В коробочке были классные часы, швейцарские, «Раймонд». Как раз для настоящего мужика — сурово-благородные, тяжелые и очень простые, без излишних наворотов, на массивном серо-серебристом браслете.
— Это тебе…
— За что?
— За героизм и защиту от абреков, — пожала я плечами. — На память… Или просто так… Хороший день сегодня, верно? Тебе пойдут! Примерь-ка! Смотреть на твою пласмассовую дешевку больше не могу…
Никита носил на широком запястье затертые черные часики, из тех, что когда-то были модными, — электронный гибрид с микрокалькулятором и календарем, который уже давно показывал не даты, а черт знает что.
Трофимов повертел новые часы, вернул их в коробочку и припечатал крышку ладонью твердо и решительно.
— Мимо, — сказал он.
Я с удивлением увидела, как напряглось его лицо, отвердели скулы, из глаз ушла дымка, и они стали холодными и трезво-насмешливыми.
— Это ты меня покупаешь, хо-зяй-ка? — медленно поинтересовался он.
— Ты что, опупел? Ну какая я тебе «хо-зяй-ка»? — передразнила я его, улыбаясь. — Что мы, чужие, Никитушка?
— Да что-то слишком быстро мы своими становимся, Маша, — проговорил он тяжело, опустив голову и разглядывая свои руки. — Я все хотел спросить: с каких пирогов? Зачем? Работа работой… Я пашу, ты платишь. Тут без балды — все, как полагается. А остальное при чем? Матери зубы ставишь, деду слух правишь… Как будто у них своих родных нету. Наших шпротиков пломбирами закармливаешь, они тебя уже так и зовут «Маша-киндерсюрприз». Прямо десантировалась на наш плацдарм, и он уже вроде бы полностью твой. Закупленный… Или вот часики эти — зачем? И вообще все это — сегодня? — Он широким жестом обвел гудевший многоголосием ресторанчик. — Господи, да это-то при чем? — чувствуя, как все обрывается и холодеет внутри, засмеялась я через силу.
— Так ведь все «при чем», — серьезно и очень невесело сказал он. — Хороший ты, конечно, человек, Маша. Только страшный. Для меня, по крайней мере. Меня уже один раз таким макаром пробовали захомутать. Как раз из армии вернулся… Все было — и розы, и слезы… А потом зарплату положила за койку! Ну а у нас с тобой какая программа? Хотя бы на сегодня? В койку, что ли? Это можно. Можно и лапшу на уши вывесить, какая ты нежная и красивая… Тем более что это правда. Только ведь это все вранье будет. А что с вранья начинается, враньем и кончается. По себе знаю. Оно тебе надо?
Я комкала салфетку и тупо смотрела в пепельницу, где истлевала моя сигаретка. Все ломается и рушится с грохотом, который слышу только я. Мне было невыносимо прежде всего оттого, что этот Трофимов меня жалеет, что для него я прозрачна и примитивно ясна, как полено. И еще пришло прозрение — чужой. Что ж он помалкивал столько времени, терпел? Я представила, как втихую посмеивались надо мной Трофимовы, демонстрируя мне полную приязнь. А может, просто просчитывали, что можно еще выдоить из этой полупридурочной торговки?
— Это ты все про свою Юлечку забыть не можешь? Которая тебе рога наставила? Это ж она с тобой втихаря от мужа торговалась, верно? Насчет койки! — пульнула я, уже не сдерживаясь.
Лицо у него стало совершенно серое, будто мгновенно выцвело.
— Ого! — сказал он тяжело и брезгливо. — Ты уже и до нее добралась? Хороша! Да какое тебе до нас всех дело? До меня?
— Много о себе воображаешь, Трофимов! Да я… с тобой… на одном поле… опростаться не сяду! — задыхаясь, выговорила я. — Да кто ты такой, водила?
— А вот так — гораздо лучше, — серьезно кивнул он. — По крайней мере — честнее!
И тут я страшно пожалела о том, что вырвалось так грубо и грязно. Пробормотала отчаянно и жалко:
— У тебя есть кто-нибудь? Ну прости… прости…
Но он уже ничего не слышал. Деловито отсчитав деньги из своего затертого бумажника, сунул их под пепельницу: «За текилу… И прочее!» — и пошел вон, легко раздвигая плечом теснившихся у стойки людей. Я вдруг испугалась, что он сядет за баранку «Газели» в крепком поддатии, поедет через всю Москву, и добром это не обернется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37