— Ты уверен?
— Сам выписывал.
— Что о нем еще известно?
— В последний раз выпущен на свободу два с половиной месяца назад.
— Живет в Риге?
— Собирался податься к отцу в Мурманск. В Риге не прописан.
— Покажи-ка еще раз фото! Разрази меня гром… Черт… Это Эрик Вецберз!
Харий Даука достал из ящика стола размноженный типографским способом рисунок, сличил с фотографией — одно и то же лицо. Естественно, в мелочах кое-что не совпадало, ведь фоторобот — это снимок комбинированный, но оба криминалиста не сомневались, что имеют дело с одним и тем же субъектом.
У обоих мелькнула мысль, что Вазов-Войский живет по документам Эрика Вецберза, но в этой мысли было слишком много нелогичного. У Вецберза высокая квалификация, редкая профессия, он трудится на одном заводе целых десять лет. Вецберз имеет семью и соседей, рядом с которыми живет достаточно долго. Наконец, у Вецберза…
— Не знаю уж как, но в архив вместо фото Вазова-Войского попал снимок Вецберза, — сказал Даука.
Сиполс покачал головой.
— Волосы еще можно подкрасить, но рост — как две капли воды. Сантиметр в сантиметр. Тут какая-то загадка.
— Я запрошу Мурманск.
— И ничего умнее не придумаешь. — Возникшая неясность заметно огорчила Сиполса, так как отдаляла миг возложения лаврового венка на голову триумфатора. — Ну, я пошел. Скопилась масса работы.
У следователя тоже был нелегкий день, но он сумел урвать после обеда пару часов, отложив допрос Мендея Мнацоканова, — тот, в отличие от Вазова-Войского, никуда исчезнуть не мог, так как подметал улицы под строгим надзором.
Как и следовало ожидать, по телетайпу из Мурманска сообщили, что гражданин Виктор Геннадиевич Вазов-Войский ни в самом городе, ни в Мурманской области не прописан.
Из всех способов, с помощью которых Даука мог разыскать невесть где проживающего трижды судимого рецидивиста, Харий для начала выбрал наименее трудоемкий: пошел в архив знакомиться с последним уголовным делом Войского, лишившим того радостей вольной жизни на три года. В деле должны быть хотя бы ссылки на то, в какой части города его искать. Несколько месяцев свободы — обычно слишком малый срок, чтобы обзавестись новыми друзьями, чаще всего довольствуются старыми.
Грубо сколоченные архивные стеллажи петляли по длиннющим сводчатым ходам, но Даука быстро раздобыл нужную ему папку.
Он сел за стол и, стряхнув с папки пыль, начал перелистывать дело.
Группу из шести человек судили за квартирные кражи и угон автомашин. Вначале машины служили для перевозки краденого, но когда разошлись награбленные деньги, были проданы по частям. Главарь группы — старший по возрасту, ему было за тридцать — участвовал почти во всех кражах. Суд признал его главным виновником и осудил на максимально возможный срок: шесть лет лишения свободы, так как один год у него еще оставался от предыдущего срока. Вазов-Войский по важности в группе был вторым, хотя участвовал лишь в двух кражах. В отличие от остальных они были тщательно подготовлены, и в обоих случаях потерпевшие лишились вещей, ценность которых выражалась в пятизначных числах. После задержания преступников из этих вещей хозяевам не вернули почти ничего: Вазов-Войский утверждал, что продал все неизвестным лицам, прямо на улице, а полученные деньги промотал в ресторанах и проиграл в карты. Похоже, его действительно преследовала страсть к картишкам: о них упоминали в своих объяснениях и остальные осужденные. Чаще всего играли в трехкомнатной кооперативной квартире самого Вазова-Войского, где в основном и хранили награбленное до продажи. Новичками в этой шестерке были только двое, они и в карточной игре оказались молокососами — кроме денег проиграли старшому и Вазову-Войскому свою долю. Решением суда квартиру отдали в распоряжение кооператива, но компенсация покрыла лишь ничтожную долю материального ущерба, понесенного потерпевшими. В свои двадцать два года Вазов-Войский наделал таких долгов, что практически не имел надежды отдать их до конца жизни.
Все осужденные жили в микрорайоне Кенгарагс, и Даука, созвонившись с участковым уполномоченным, условился с ним о встрече через полчаса.
Участковый, коренастый майор, сказал, что работает здесь давно. Говорил он с едва заметным латгальским акцентом.
— Конечно, Виктор, — буркнул он, глянув на фотографию. И вздохнул. — Покатился по наклонной плоскости, даже и не заметил как. А хороший парень был. С другими возишься, шпыняешь их, а с этим никаких зацепок. Вежливый, шапку снимет, ножкой шаркнет. Как подрос, реже показывался на глаза, здесь танцулек-то почти не бывает, молодежь едет веселиться в центр. И вдруг — на тебе, квартирные кражи. Отец враз осунулся, как-то приметил его на улице — не узнать, мать все бегала, хлопотала, возмещала убытки потерпевшим, чтобы хоть до суда оставили сына на свободе. Оставили. В другой раз Виктора с одним парнем застукали прямо на квартире. Вещи у них уже были сложены в чемоданы. Дали порядочно, но малолетним льготы: через полтора года вернулся домой. Я еще возился с ним, на работу устраивал: восемнадцати нет, да из колонии, кто такого по собственной воле возьмет. Я уж обрадовался, думал, все образуется, а через два месяца он опять влип — и снова за то же самое. Мать померла, отец дождался сынка из колонии, отдал ему квартиру, а сам уехал куда-то на Север… Родители порядочные люди. Единственный ребенок, но вот потянуло его на легкую дорожку, и амба. Вроде глупо, но тем не менее это так. Опять что-то натворил?
— Похоже…
— Ну-ну… У меня с полдюжины таких, волю и понюхать как следует не успевают.
— Где его можно найти?
— Виктора? — спросил майор и тут же понял, что вопрос не к месту. — Не знаю, не видел, но кто-то мне говорил… Да, кто же это был? Не дворничиха ли из его прежнего дома? Сейчас позвоню ей…
Майор ловко повел разговор, упомянув о Викторе мимоходом. Была, вероятно, причина, почему с дворничихой следовало говорить обиняками, но по кивку Харий понял, что нужная информация получена.
— Есть у меня тут одна, как я называю, бар-дама, — сказал майор, снимая с вешалки фуражку. — Сходим к ней, так или иначе пора потрясти ее за тунеядство. Дольше месяца ни на одной работе не держится. Конечно, ей нелегко, — майор усмехнулся. — Ночью по кабакам, утром на работу. Кто это выдержит? Две сестры — и обе хороши! Мамочка работала завзалом, вышла замуж и оставила дочерям квартиру. Для таких вот квартиры сыплются, как из рога изобилия.
Пешеходная дорожка вилась между кирпичными многоэтажками с чахлым кустарником и песочницами во дворах.
— Пришли. На четвертом этаже.
Узкая, довольно грязная лестница. Напрасно майор колотил в дверь. Пожилая женщина, проносившая мимо детскую коляску, ехидно заметила:
— Стучите громче, эти днем спят.
Когда возвращались к автобусной остановке, майор сказал:
— Может, и к лучшему, что не застали. Если Виктор здесь бывает, то вернее нагрянуть утром, часиков в шесть. В это время им негде время убить — и они расходятся по своим берлогам. Утречком подъедете? Заодно обыск сделаем, если понадобится. Но советую — вместе, мне этот район хорошо знаком. До завтра!
— А если в пять?
— Годится!
Рано утром прозвонил будильник, следователь Даука глянул в окно и увидел, что машина опергруппы уже стоит у подъезда. Он прыгнул в брюки, электрической бритвой проехался по щекам и, сопровождаемый недовольным урчанием голодного желудка, сбежал по лестнице.
Участковый стоял в условленном месте и перелистывал какие-то документы; когда подъехал «бобик», он запихнул их во внутренний карман шинели.
— Машина пусть тут постоит. — Майор взял руководство в свои руки. — Увидят в окно, поймут, дело серьезное, а эти дамочки серьезных дел как огня боятся.
Они звонили и стучали, но им никто не открывал. Майор, приложив ухо к двери, внимательно прислушался. Внезапно он зажмурился, и Харий понял, что в квартире кто-то есть.
— Открой, Белла, это я! Не выводи меня из терпения!
Он постучал изо всех сил и снова прижался ухом к двери. По выражению его лица и подмигиванию можно было понять, что там, внутри, зашевелились.
— Белла, открой!
— Кто там? — спросил тревожный женский голос.
— Это я, участковый!
Звякнула дверная цепочка, щелкнул замок, и на пороге появилась заспанная женщина лет двадцати трех или чуть постарше; лампочка, освещавшая лестничную площадку, раздражала ее, она жмурилась. Харий ожидал увидеть расхристанную взлохмаченную особу, но эта скорее была похожа на ухоженную девицу из итальянского коммерческого фильма: наскоро накинутый длинный шелковый халат с декоративной вышивкой, на ногах комнатные туфли с загнутыми кверху носами, бигуди в волосах под газовым платочком. Миловидная женщина.
— Почему не открываешь, когда стучат? — спросил майор, бочком протискиваясь в квартиру.
— А я знаю, кто это ломится среди ночи?
— Какая ночь, люди уже на работу встают. Ты-то где работаешь?
— Вагоны мою. Но сейчас на бюллетене, простыла.
— Покажи больничный!
Женщина отвернулась и стала шарить в секретере.
Ассоциаций с итальянскими фильмами комната не вызывала, но и запущенной ее нельзя было назвать, хотя косметический ремонт все же требовался. Здесь явно не хватало мужской руки. Купленная когда-то дорогая темная стенка успела расшататься, дверца шкафа держалась на одной петле, но следов ночных попоек не было видно.
Харий нарочно оставил наружные двери открытыми и прошел с Беллой и майором в комнату. Если кто и прячется на кухне или в туалете, более благоприятного момента, чтобы дать деру, ему не дождаться. Тут он и наткнется на парней из опергруппы, поджидающих во дворе.
Белла подала майору голубой больничный листок. Взглянув на дату, он вернул его.
— А сестра? — участковый кивнул в сторону соседней комнаты.
— У ее сына сыпь.
— Постучись, я хочу посмотреть.
— Она знает, кто пришел. — Белла отворила дверь и зажгла свет.
На широкой постели лежала женщина постарше и с нею мальчонка с красноватыми пятнами на лице. Нет, ни та, ни другая не прогуливались по рынку с бриллиантами в ушах, сопровождая плута из плутов, смуглые кавказцы ту даму описывали совсем иначе.
Майор ловко опустился на колено и заглянул под кровать. Белла презрительно фыркнула, майор покраснел и сказал:
— Я твоего старика вспомнил, который под кровать забрался, а выбраться не смог. Подумал, может, и сейчас кому надо помочь. Он больше не приходит? Открой-ка заодно шкаф!
Белла открыла шкаф — и там никого.
Все трое вернулись в прихожую, сестра Беллы с мальчиком остались в кровати.
У майора было неспокойно на душе, он обошел остальные помещения, но ничего не нашел.
— Когда ты увидишь Виктора? — внезапно спросил он.
— Какого Виктора?
— Ты знаешь, о ком я спрашиваю.
— Вазова-Войского?
— Да, да… Шило.
— Об этом жуке слышать ничего не хочу!
— Зато мы хотим. Мой коллега прямо жаждет с ним повстречаться. Ведь он у тебя живет, так?
— Жил! Когда отсидел свое, куда ему было податься, вот я его и приютила. Как-никак старая любовь. Приняла, откармливала, как бычка, а он стащил мое барахло и смылся.
— Заявление в милицию написала?
— Ничего я не написала и писать не буду. Пусть подавится!
— Ты все-таки скажи, где его искать.
— Оставьте вы меня в покое… Я за ним по пятам не хожу, за этим идиотом!
— Ты, Белла, голос не повышай, а то ведь я могу и рассердиться.
— Идите к цыганам, там он! — вдруг крикнула из другой комнаты сестра.
В машине майор потер заспанные глаза и, ни к кому не обращаясь, сказал:
— Ну что я могу с ними поделать? Ничего. Скандалов не устраивают, приводят из кабачка старичков малахольных, те во всем слушаются и ведут себя спокойно. Молодые, цветущие бабы, а сами себя губят. И неглупые, небось понимают, что вечно так продолжаться не может.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36