— С больницей у меня все, больше сведений не наскрести. Может, ты попробуешь?
— Вот уж чего не умею.
— Сходи, поговори.
— С кем?
— Сестрички, доктора… В городском архиве у тебя нет связей?
— У меня нигде нет связей. Ты думаешь, в архиве еще хранятся больничные документы тех лет?
— Где-то должны же они храниться.
— Двадцать пять лет… Многовато.
— Ну, бывай. Как-нибудь объявлюсь. Вечерком.
— Где ты работаешь?
— Свободный художник. О работе в другой раз, мой трамвай идет.
— Ты женат? Дети у тебя есть?
— Бывай!
Почему мать мне никогда не говорила: «Вот здесь, в этой больнице, ты появился на свет»? Странно, кажется, матери обычно это говорят. Здесь ты родился. За этими окнами.
Здесь ты родился! Звучит замечательно, торжественно, почему же мне никогда этого не говорили?
Вечером, за ужином, он нервничал, боялся, что слово, сказанное невпопад, может выдать его с головой. Но временами исподволь смотрел на мать, как на чужую женщину. В конце концов уговорил Ивету удрать в кино. На последний сеанс.
Прошло еще несколько беспокойных дней. В мозгу у него складывались версии, одна другой причудливей. Эрик старался задержаться на работе подольше, иногда выручало какое-нибудь затянувшееся заседание в исполкоме. И все-таки ничто не помогало, нервы были напряжены до предела, в любую минуту у него могло вырваться: «Все ложь, мать! Я имею право знать правду!»
Наконец Виктор объявился снова, и оказалось, что он, Эрик, ждет его с огромным нетерпением. Он уже испытывал к нему какое-то родственное чувство — они оба были обмануты, но связывало их, пожалуй, не только это.
— Я придумал, — сказал Виктор. — Мы должны начать с другого конца. С тебя. Меня подменили, на меня не может быть никаких документов, зато если тебя усыновили… Дошло?
— Не совсем.
— Если тебя усыновили, записи о тебе должны быть в детдоме. Я узнал, в каком. Айда, авось еще застанем директора и врача.
— Насколько я знаю, таких сведений не выдают.
— Но это не значит, что нельзя попробовать.
Они направились к ближайшей троллейбусной остановке.
— Знал бы я, что ты сегодня придешь…
— И что же?
— Привел бы показать свою дочку. Шустрая девчонка.
— Не надо, — поморщился Виктор.
— Почему? — не понял Эрик.
— Потом она закидает тебя вопросиками, заврешься, как сивый мерин. И подумай, что она наговорит дома. Ни к чему это.
Детдом размещался в бывшем особняке, в тихом переулке, в тени высоких ясеней. Со стороны лужайки, отделенной от улицы декоративным забором из кованого чугуна и рядом серебристых елей, доносился хор детских голосов.
— Опоздали, — сделал вывод Виктор.
Все же тяжелая наружная дверь поддалась, и они очутились в просторном вестибюле. Стены и потолок были обшиты дубовыми панелями с цветными гербами — по всей вероятности, то были гербы знатных ливонских родов. Наверх вела деревянная лестница с резными перилами.
— Похоже, здесь жил маркиз или граф, — озираясь по сторонам, с оттенком почтительности в голосе сказал Эрик.
— И ты. Я надеюсь, и ты здесь жил… Потопали наверх, директора везде и всюду сидят на втором этаже.
В коридоре, тоже обшитом деревом, но менее дорогим и без гербов, они услышали два исполненных ненависти женских голоса.
— Нет, тут определенно есть живые люди, — усмехнулся Виктор.
Разговор доносился из директорского кабинета. Они переглянулись и решили обождать у дверей.
— Вы женщина-а-а… вы должны понимать материнское чувство! У меня сердце разрывается! Верните мне ребенка-а-а… — Она выла так, что мороз по коже подирал. — Отдайте мне ребенка-а-а… Я хочу воспитывать сама-а…
— Воспитывать? Нет, не воспитывать вы хотите! За четыре года ни разу к Стелле не пришли, вас не интересовало, здоров ваш ребенок или болен…
— Я не могла, я работала на дальних рейсах.
— Даже письмеца вы Стелле не прислали. Да, да… Она уже читает, она исключительно одаренный ребенок. Если вам ее отдать, малышка получит травму похуже, чем в прошлый раз. Да не нужна она вам, я знаю, вам она не нужна.
— Я открытки слала. Ко всем праздникам. К Октябрю, к Маю. Несколько раз. Где они, мои открытки?
— Будьте человеком и не калечьте ребенку жизнь. Вы уже достаточно зла ей причинили. Стелла почти уже вас забыла, примирилась, понимаете!
— Отдайте мою доченьку-у… Мое дитя-а-а…
— Перестаньте выть. Не ребенок вам нужен, а справка, что ребенок существует. Я связалась с руководством по месту работы вашего мужа. Через неделю заседание комиссии по распределению жилой площади. Кому из вас пришло на ум, что неплохо бы получить лишнюю комнату за счет Стеллы? Вам или вашему мужу?
— Ах ты!..
— Все! Разговор окончен! У вас на Стеллу никаких законных прав. Идите!
Эрик глянул на Виктора и удивился: зубы стиснуты, на скулах желваки. Их взгляды встретились, и они поняли, что думают об одном и том же: «Прочь отсюда!»
Но в этот момент дверь распахнулась, и прилично одетая женщина с перекошенным от гнева лицом и красными, заплаканными глазами выбежала из кабинета. Они были поражены: думали увидеть тупую, грязную, опустившуюся.
— Вы к директору? — спросила девушка в белом халате медработника. За все время спора она не проронила ни слова.
— Да… Мы хотели…
— Пусть войдет, — сказали из кабинета.
— Вы вдвоем по одному делу? — хотела спросить директор, маленькая, седеющая женщина с открытым умным лицом, но, разглядев посетителей, замялась на полуслове. — Садитесь… Чем могу быть полезной? Минуточку! Эви, у нас есть кофе? Свари, пожалуйста! Вы ведь пьете кофе, не так ли?
— Да, конечно… — машинально пробормотал Эрик.
— Ну-с, пока Эвочка сварит нам кофе, мы можем поговорить. Только, чур, ничего не скрывать, иначе я не смогу вам помочь. У кого из вас язык лучше подвешен? Итак, как вы познакомились?
Виктор бросил на Эрика тревожный взгляд и сказал:
— Разрешите мне. Мы познакомились в кино… В «Гайсме». Сеанс окончился, зажегся свет, и я смотрю… Словом, мы очутились рядом. Смотрим друг на друга и не верим своим глазам. Потом начали встречаться, разговаривать. Раз, другой… Я вспомнил, что как-то отец обронил фразу…
— У вас лично двое родителей?
— Было двое.
— А у вас?
— Только мать. Но я боюсь у нее что-либо спрашивать. Ей нелегко было меня воспитать. Я ей многим обязан.
— Похоже, вы близнецы, — весело сказала директор. Эви принесла дымящийся кофе. Комната наполнилась ароматом. — Только, милые люди, мы близнецов не делим… Кто желает усыновить, должен брать обоих. Я директорствую здесь уже больше десяти лет, но мы никогда не разлучали двойняшек. Может, раньше поступали иначе, но не думаю.
— О, я еще не все рассказал. Источник информации — мой папаша. Между прочим, мы родились в одной больнице и едва ли не в один день. Вот сколько мы уже выяснили.
— Рассказывайте, рассказывайте. Ведь мы уже условились: подробно и без утайки. Я вас внимательно слушаю.
Кофе пили маленькими глотками.
Слушая, директор кончиками пальцев поглаживала щеки.
Она старалась угадать, сколько правды в рассказе Виктора. Хорошо, если половина. За его словами крылась какая-то большая трагедия семьи Вазовых-Войских, если уж старый морской волк бросил в Риге все и отправился в добровольное изгнание, где ведет аскетическую жизнь мученика. Какие бы мотивы он ни придумывал, на самом деле это попытка искупить грехи. Старик, видимо, чувствует себя виноватым. А признание матери… унес бы его с собой в могилу, имей он хоть малейшую надежду, что сын еще может стать человеком. Отец сильно разочаровался в сыне, не исключено даже, считает, что смерть любимой жены — результат поведения сына.
— У вас есть судимость? — внезапно спросила директор.
— М… да…
— Продолжайте, продолжайте…
Нынче все осведомлены о генах и наследственных болезнях. Все же рискуют. И правильно делают, так как счастливый билет в этой лотерее дает выигрыш, крупнее которого нет на свете, дает возможность продолжить себя, реализовать то, чего сам сделать не успел или не смог. Теперь ведь воспитывают ребенка не для того, чтобы был кормилец на старости лет, наоборот, родители отдают себе отчет в том, что придется помогать детям, даже когда родятся внуки.
— Трудно будет выяснить, — сказала директор, когда и Эрик рассказал о себе. — Трудно. Двадцать пять лет прошло. При моем предшественнике архиву не уделяли никакого внимания, выпала документация за несколько периодов. Вы полагаете, что Эрик усыновлен? Но это с одинаковым успехом могло произойти и на первом, и, скажем, на пятом году его жизни.
— Если бы мне было четыре или пять… я бы помнил какие-нибудь детали… Память у меня хорошая. Я помню… Дядюшка Йост, наш сосед, принес мне деревянную лошадку. И я не мог на нее взобраться. «Не новая, но еще послужит», — сказал дядюшка Иост. Как сейчас помню. А раз не мог взобраться, значит, мне было не больше трех.
— Вы не пробовали окольным путем расспросить мать?
— Этого я делать не буду.
— Однако для выяснения истины… — хотел было вставить Виктор, но Эрик перебил его:
— Истина в том, что она меня воспитала. Это ее заслуга, что я сегодня тот, кто я есть.
В глазах Виктора мелькнула насмешка, но он промолчал.
— Мы с Эвочкой покопаемся в документах, однако предупреждаю, надежд мало… Позвоните через недельку. — Директор взяла листок бумаги и написала на нем номер телефона.
— А как вы думаете: мы братья? — спросил Эрик.
— Возможно. Но не обязательно. Правда, это не должно мешать вам жить, как братьям. — Она рассмеялась.
— Я читал, что у близнецов схожи папиллярные линии, — сказал Виктор, кладя в карман листок с телефонным номером. — И о совпадении групп крови тоже кое-что читал…
— Это уже из области судебной медицины, в ней я не разбираюсь. — Директор встала из-за стола. — До свидания!
— Спасибо за кофе!
— Будьте здоровы!
В коридоре ждал приема какой-то мужчина с унылым лицом.
Когда они спускались вниз, старинная лестница поскрипывала.
Было время ужина, поэтому с лужайки уже не доносились детские голоса.

— Как с работой? Устроился?
— В принципе. Но впрягаться неохота. Пока мы с тобой не распутаем эту детективную историю…
— Это ведь может затянуться.
— Деньга меня пока не поджимает. Кто знает, вдруг в десятой серии детектива я обрету родителей, которые повернут мою жизнь на сто восемьдесят градусов.
— Как же, начнут выплачивать тебе пенсию за незаслуженные страдания. Жениться тебе надо, детей завести! Какую работу обещают?
— До трех сотен в месяц. Гуляешь из магазина в магазин и чинишь тару. Заведи со мной блат, будешь иметь кусок колбасы и пачку масла.
— Рассуждаешь, как мальчишка.
— Не понял.
— Стоять с молотком — это не ремесло! Сегодня тара деревянная, а завтра — металлическая или пластмассовая, и опять ищи работу.
— Но платят лихо.
— Да, может, платят и прилично, но ты при этом — никто. Вроде рассыльного, кому настоящей работы не доверишь. Только и всего. И по утрам ты идешь не на работу, а будто на каторгу. И всегда тебе будет казаться, что мало заплатили! Слушай, я поговорю с начальником цеха…
— Да оставь ты меня в покое, я же тебя не трогаю!
— Не хочешь? Не надо. Кума с возу…
— Хватит спорить, может, мы вовсе и не братья.
— Я совершенно серьезно. Могу поговорить. Мне не откажут.
— Отложим до следующего раза.

Они еще не успели расстаться, когда Эви на одной из архивных полок нашла нужные папки с документами. Чтобы не бегать вверх-вниз с каждой папкой в отдельности — речь шла о периоде времени в несколько лет, — она сложила их на левую руку, как поленья.
— Ох и тяжелые, — сказала Эви, вывалив весь этот ворох на директорский стол, и принялась массировать себе руку. Пыль взвилась столбом.
— Что ты принесла, деточка? — директор взглянула на нее исподлобья.
— Из архива… Тут все в кучу… Накладные на продукты, банковские документы, инвентаризационные акты…
— Разве я просила тебя об этом?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36