Обладая недюжинным актерским даром, Красовский являлся в общество босяков, побирушек, мелкого и среднего ворья, а также и записных фармазонов в доску своим и всегда именно в той одежде, какая принималась и поощрялась, была в обычае данной преступной группы или сообщества. Для этого у Николая Александровича существовал целый гардероб: блузы, пиджаки, сюртуки, рубашки, панталоны и обувь всевозможнейшая. В глубинах преступного мира пристав Красовский был известен отнюдь не как трудник Сыскной, а как "вор в законе Сытый", фармазон (мошенник) Спитой и много еще как. Самое удивительное состояло в том, что, обладая нормальной семьей и детьми, квартирой в центре Киева, кругом знакомых, - Николай Александрович ни разу не влип, не попался с поличным - особенно ворам, не засветился и не был "срисован" преступниками. Он и сам плохо понимал, как это ему удавалось столько лет подряд... Зайдя в квартиру и убедившись, что вокруг (квартира размещалась в одноэтажном кирпичном домике посередине голого поля, что было особенно удобно для наблюдения) никто не шастает - переоделся под франтоватого "щипача" карманного вора на рынках и по трамваям, загримировался деликатно (грим держал французский) и отправился на промысел. Что и как станет делать, пока не знал - это зависело от случая, удачной встречи и еще от тысячи разных причин, о которых распространяться можно долго, но которые так редки в сыскном деле. Удача - она царица розыска (о мозгах, тренированных и образованных, что и говорить - Красовский таковыми обладал в избытке!), но одно пристав знал твердо: эта самая удача не приходит к кому попало. Она девушка капризная и любит терпеливых и настойчивых. Вернувшись в проулок, Красовский кликнул извозчика и распорядился ехать на Контрактовую площадь, на Подол. Там, среди будок, палаток, прилавков и торговых домиков решил погулять в толпе, прислушаться к разговорам, выудить полезную информацию. Ехали быстро, молодой извозчик с певучим говором - недавний сельчанин, наверное, косился неодобрительно через плечо:
- Не мое дело, только вы, я так располагаю, чистить станете?
- А тебе жалко?
- Да не-е... Раззява должен быть наказан, да ведь вы, поди, у любого подметки срежете?
Красовский ухмыльнулся: так всегда бывало. Его все принимали за своего. Особый дар...
Контрактовая встретила круговертью, шумом и гамом,- два чиновника выбирали стулья с плетеными спинками, один сел для пробы и провалился, после чего оба бросились колотить торговца-обманщика. Началась свалка, заверещали полицейские свистки - это Николаю Александровичу было совсем неинтересно, и, успев заметить, как по лицу одного из покупателей растекается красная жижа, поспешил ретироваться в пивную, она как раз зазывала красочной вывеской с другой стороны площади.
Здесь тоже было много завсегдатаев, дух стоял убойный: не то заведение, не то новомодный туалет на Царской. Найдя свободное место за столиком, велел подскочившему половому "пару" и вежливо приподнял котелок, здороваясь с прежде сидящим. То был молодой человек приятной наружности, модно и добротно одетый, на безукоризненно открахмаленной рубашке чернел галстук-бабочка.
- Хорошее ли нынче пиво? - спросил, улыбаясь. Молодой поставил кружку и тоже приподнял котелок:
- Махалин, Сережа, студент консерватории, готовлюсь к оперной карьере. Меня господин Собинов прослушивал, отозвался... Пиво же - диурез, если изволите понимать, рыба - и того хуже.
В это время половой поставил, не расплескав (хотя и со всего маху) пару перед носом Николая Александровича, тот пригубил и поморщился:
- Однако - вторичное, вы правы. Кондуев, человек вольной профессии.
- Это я сразу понял, - тонко улыбнулся Сережа. - Отдыхаете?
- Нет, у меня задача.
И объяснил, что, являясь очень дальним родственником убиенного мальчика Ющинского ("Я ведь в Санкт-Петербурге проживаю, на Николаевской набережной", - соврал, не моргнув), почел долгом незамедлительно прибыть для личного расследования.
- А я думал - вы просто вор... - с детской улыбкой заметил Сережа.
Красовский набычился:
- Такой же, как вы - оперный певец!
Махалин встал, изящно сложил руки на груди и запел:
- "В томленьи ночи лу-унной тебя я увидал..."
Шум смолк, ошеломленные соседи сгрудились за спиною певца и слушали затаив дыхание. Голос и в самом деле напоминал незабвенный, собиновский... Когда ария закончилась и отгромыхали крики и аплодисменты, Красовский с чувством облобызал нового знакомого:
- Ты - гений и, как всякий гений, обязан посочувствовать. Я так люблю свою сестру Наташу... Плачет, бедная, денно и нощно, головой об стенку бьется, штукатурка сыплется... Не знаю, как и помочь.
Вышли на площадь. Махалин предложил пройти к Днепру и там, в спокойной обстановке, все обсудить. Стало тревожно, чутье подсказывало, что с какого-то мига они с Сережей поменялись местами: теперь вроде бы Махалин ведет какую-то игру; но эти сомнения Красовский отогнал: "Подумаешь, певун, сопляк, тоже мне...- подумал пренебрежительно. - Кто он такой, в конце концов?" В том месте Набережно-Крещатицкой улицы, куда вышли с Подола, река разветвлялась на несколько рукавов и являла удивительное зрелище полнокровной водной жизни: корабли с парусами (скорее, обыкновенные барки, но Красовскому это место очень нравилось), лодки и баржи с грузами, дымки и гудки, эхом разносящиеся над водой, - это так успокаивающе было, так славно...
- Это похоже на Венецию, - заметил Махалин. - Вы бывали в Венеции?
- Не пришлось, - сознался Николай Александрович.- Но этой осенью непременно поеду. Вы рекомендуете?
- Несомненно, несомненно! - закричал Махалин и, не изменяя голоса и манеры, сказал: - Вы, я думаю, сомневаетесь, что родственника вашего евреи убили?
Красовский схватил певца за руку:
- Что же вы так кричите? Дело интимное, тише, ради бога!
И Махалин рассказал, что знаком с уголовно-политическим каторжником Караевым Амзором:
- Сидели вместе в предвариловке - он за экспроприацию, а я - за распространение листовок РСДРП(б) (потупив очи, сообщил). Я поддерживаю с ним отношения, и Караев этот из "принсипа" (так и произнес) желает раскрыть дело. А почему? Все заключается в том, что, как идейный революционер-экспроприатор, Амзор считает, что все люди братья, что наций нет, а есть только классы ("А что это такое?" - с ужасом на лице осведомился "Кандуев" и получил ответ, что "классы - это большие группы людей, различающиеся по их месту в общественном производстве"), а правительство разжигает антиеврейские настроения, поскольку дни его сочтены; на самом же деле виновны воры ("Вы уж извините..." - снова потупился).
Далее из рассказа консерваторского студента следовало, что Караев высокий профессионал своего дела, ход к ворам с Лукьяновки (убийство совершили именно там) найдет всенепременно и этим своим разоблачением заслужит признательность всего мирового пролетариата. "Немножко сумасшедший... - подумал Красовский, заканчивая разговор. - Ну, да кто только не встречается в нашем ремесле..."
- Слышь... - сказал, подмигивая. - А ведь консерватории в Киеве пока нет? А?
Махалин не растерялся:
- Не ловите. Училище есть, и уже принято решение о преобразовании его именно в консерваторию. Получше Московской и столичной станет...
Договорившись о встрече с Караевым в ближайшие дни, расстались дружески... А на душе скребли кошки. И когда возвращался на конспиративную, и когда проверялся - нет ли слежки. Никто не сопровождал, казалось- все прошло гладко и в нужном ключе, а кошки скребли... Разгримировываясь и переодеваясь, ловил себя Николай Александрович на самых дурных мыслях: Махалин - не просто так. Махалин - подстава. "Союзников" ли, правых, правительства - это еще предстоит разгадать, но - подстава. Конечно, сколько ни анализировал прошедшие три часа - ничего тревожного не находил. Вышел в лучшем виде, никого не заметил. Пришел на Контрактовую - и там никого. И в пивной все происходило естественно - если бы была наружка, слежка чья-то - ему ли не "срисовать"? Ну, допустим, что после выхода из особняка Охра ны взяли его в е...стос. Повели. Установили все, что хотели, в том числе и конспиративную. Тогда, конечно, могли и проследить и, ожидая, что он, сыскарь, а не филер или охранник, зайдет именно в пивную - заранее, за минуты считанные подставили своего, совсем неглупого "сотрудника". Так оно. И все равно: дело сделано и надобно идти до конца. А там видно будет.
Упрям был Николай Александрович Красовский.
Встреча с Караевым произошла днем, в пустынном месте Царского сада, на обрывистом берегу Днепра. Видно отсюда было так далеко, что казалось - вот он, Чернигов; а сколько верст на самом-то деле...
- Хороший вид... - Караев был лет тридцати на вид, с узким, длинным лицом и иссиня-черными, прямыми волосами. Серые глаза смотрели внимательно, но доброжелательно, с некоторой долей хитрецы или насмешки- за недостатком времени Красовский не уловил. - Ладно. Давно чалился?
- Год тому, в Орловском централе пыхтел, - отозвался Красовский. Освободился вот, живу. А ты?
- Не обо мне речь, - отозвался Караев. - Ладно. Мне все равно - урка ты или "гвоздь забиваешь", главное в другом: я бандит, матерой, с Сингаевским - его кличка "Плис" - сидел в здешней тюряге, знаком с ним и их компанией. Там еще несколько безжалостных... Так вот: я разговаривал после того, как мальчика убитого нашли - с Плисом. Он мне четко сказал: "Наше дело". Так что если ты желаешь с ними посчитаться - вали на Лукьяновку, там евонная сеструха живет, Верка, у нее притон. Дело замыстырили у нее. Умно влезешь - все концы найдешь.
- Мне Сережа сказал, что ты - идейный. Это так?
Караев бросил на Махалина мимолетный взгляд.
- Правда. Я служу партии. Есть такая партия, которой я служу, понимаешь? Деньги нужны, оружие, то-се... Ты думаешь, партия чистыми руками к власти идет? Забудь... - рассмеялся. - Когда-то кто-то сказал: "Цель оправдывает средства". И еще: "В борьбе обретешь ты право свое". Человек всего добивается сам. Человек - это звучит гордо.
Красовский насмешливо прищурился:
- Звук - великое дело... А ты, значит, эсер...
- Я член партии, о которой заговорят в самое ближайшее время. Что эсеры... Навоз истории. Тебя ведь интересует, зачем я пошел на откровенность? Помогаю зачем? - И, не дождавшись ответа, продолжал: - В нашей партии много евреев. Да и все честные люди понимают: евреи не могли убить мальчика. Это других рук дело...
Расстались, пожав друг другу руки, с улыбкой.
Но кошки на душе Красовского заскребли так отчаянно, что захотелось вдруг содрать рубашку и в кровь расчесать грудь. Публично, без стыда.
- Что-то здесь не так... - сказал себе под нос. - Что-то совсем не так... Только вот - что?
Вызвездило, над городом опрокинулась огромная чаша, наполненная мерцающим, нездешним светом. Тайна, неведомая и непонятная...
- Знаете, - Катя запрокинула голову, - когда я смотрю на небо, я думаю, что звезды говорят нам об ином мироздании. В нем - свет, а у нас тьма.
Евгений Анатольевич взглянул удивленно: иногда Катя поражала его так сильно, что языка лишался. Господи, да кто она, откуда такие мысли? Но не спросил, а только пожал плечами.
- Катя... Давно хотел спросить... Ты тогда, около ресторана, ты ведь не случайно меня догнала?
Смутилась, опустила голову.
- Я ведь тебе призналась, Женя. Я секретный сотрудник Охраны.
Улыбнулся.
- Двурушник, да?
- Зачем такое обидное слово?
- Но ведь ты мне "призналась", а делать этого ни в коем случае не должна была, не так ли?
Она заплакала.
- Да ведь я тебя люблю! А любовь - она всего превыше!
Шли рядом, Евдокимов молчал, Катя потянула за рукав.
- Скажи что-нибудь, я боюсь...
- Ко-ого? - протянул насмешливо.
- Их, они всесильны. Тебя - ты непонятен. Женя, Женечка, не покидай меня, милый, любимый! - повисла на шее, слезы заливают лицо, душат. - У меня...
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42