- подхватила тетка. - И там была и здесь. Однако - пропал...
"Да ведь речь идет о мальчике... - сообразил Евдокимов. - Странное совпадение..." - но додумать не дали, рыжеватый спросил:
- Где вы живете? Это на тот случай, если найдем.
- В Никольской или, как еще говорят, Предмостной слободке, там у нас квартира. Вы уж расстарайтесь, господин хороший, а то куда еще идти?
- Мы дадим объявление, - уверенно проговорил рыжеватый. - Прямо в завтрашний номер и дошлем, - записал что-то в блокнот. - Обыкновенно на такие объявления откликаются. Ну, конеч но, много и ерунды, но это уже наше дело - выудить нужную информацию.
- А это что будет? - спросила мать.
- Я тебе потом объясню, - осадила тетка. - Ну, это значит сведения, если по-простому, поняла?
- Как записать фамилию? - поднял карандаш рыжеватый.
- О-о, извините... Ющинский он. Андрюша. То есть- Андрей. В честь святого апостола назвали, ну да вы знаете! - засуетилась тетка. - Мы вас очень просим, я прямо каждый день наведываться стану, вы уж не взыщите!
- Каждый - не надобно, - отмахнулся. - Моя фамилия - Борщевский1. Меня здесь все знают, вы скажите, и меня разыщут. Вы теперь куда?
- В Сыскную, надо думать, - подал голос отчим. - Это как бы обязательно...
И снова что-то толкнуло Евгения Анатольевича.
- Извините, - подошел к Борщевскому, - я приезжий, по делу, не объясните, что за домики видны - там, за цепным мостом?
Газетчик посмотрел с обидой и недоумением.
- Сударь, здесь редакция, если вы понимаете. А за справками - в справочное пожалуйте, у нас, слава богу, их в достатке. Честь имею.
Тетка Ющинского оглянулась: болезненное лицо, глаза, наполненные слезами. "Да у нее чахотка, пожалуй",- не без жалости подумал Евдокимов.
- Это как раз у них, - кивнула в сторону родственников и улыбнулась через силу. - Там теперь трамвай ходит, вы без труда доедете. Вам, собственно, кто нужен? Вы не стесняйтесь, я там всех знаю.
"Тебя, милая, тебя и всех вас мне и надо!" - вдруг захотелось сказать, но не сказал, а только улыбнулся и наклонил голову.
- Благодарю вас, сударыня, извините, не смею беспокоить, - и приподняв шляпу, ушел.
Интуиция и то, чему не было названия, высветили некую странную последовательность: вызов в департамент, поручение в Киев - весьма загадочное, подтверждение у Парамона (должно что-то произойти), и вот исчезновение Андрея Ющинского. "Я ведь его в часовне видел...- подумал с недоумением. - Жаль, надо было карточку у них спросить. Фотографическую. Интересно, отчего этот жидок рыжий не спросил? Ну да ладно. Они теперь к Мищуку - там наверняка потребуют облик пропавшего, там и взгляну". Но сомнений уже не было: на фотографии этой окажется именно мальчик-призрак, и никто другой! Однако странный в мальчишеских устах текст смущал. Такое мог сказать умудренный опытом, но не мальчишка. Разве что хорошо учился Закону Божьему, - здесь на губах Евгения Анатольевича появилась даже улыбочка.
- Только с какого боку может интересовать департамент никому не известный мальчик? - спросил вслух. - Это же нелепость! Ну, пропал! Ну, под трамвай попал или утонул. - Тут же сообразил, что вряд ли такие обстоятельства стали бы мгновенно известны. - Нет, тут явно что-то другое... - Медленно шел по Фундуклеевской вверх и вдруг заметил слева в глубине квартала византийские купола большого собора. - Да ведь это Владимирский! - догадался радостно. - Вперед, и как можно быстрее! - Через две минуты уже входил в широко распахнутые двери...
Пусто было, несколько молящихся ставили свечки и крестились, прислужница в черном истово протирала оклады. И влекомый неведомым чревом (уже начал привыкать к своему нервно-возвышенному состоянию), поднял голову: высоко, на облаке, летела в свет Богоматерь с печальным лицом, в черном омофоре1, Младенец на ее руках смотрел недетским взором, будто прозревая Свою Крестную смерть во оставление грехов...
"Да ведь он так и сказал... - ошеломленно вспомнил Евдокимов. - "Во оставление грехов изливаемую... Господь за всех за нас пролили; и я вослед - за многих..." О, Господи, Господи Ты, Боже мой... - стон вырвался из груди Евгения Анатольевича. - Да ведь нету, нету боле на грешной земле светлой детской души. Погиб мальчик. Ющинский этот... Они напрасно его ищут - не найдут..."- шагнул к выходу, там яркий дневной свет спорил с этим, внутренним, Фаворским1, но переспорить не мог: живой день смотрелся неверно, здешний же обещал Жизнь Будущего века...
Вернулся мысленно к лику Приснодевы, бездонному взору Богомладенца. "Да ведь она - иудейка... - вдруг обожгло холодным, сдирающим кожу пламенем. - И Он... Он тоже... Господи, дай сил! Этого ведь не может быть, потому что не может быть никогда!!!" Прислонился к стене, мокрый холод, слякоть расползалась по спине. "Это так, так! Раньше я не обращал внимания! Куда же мы попали, влезли куда... Чужое все, и носы чужие, а своих мы бросили в реку ничтоже сумняшеся, своих исконных, родимых... Перун был, кажется, и этот... Велес... А еще Даждьбог и Стрибог... Надо же, вспомнил! Сильна славянская закваска, в крови остались родственные боги... Милые, милые мои, родные!!! - покрылся липким потом: - Да ведь они все - истуканы! Идолы! Не сотвори себе кумира, - сказано! Это Он сказал, Он, бывший недолго Человеком здесь, человеком с печально-проникновенным иудейским лицом..." и словно ища подтверждения крамольным, невозможным своим мыслям, вбежал в храм: там, под куполом, поднял благословляющую руку Сущий, Предвечный Господь, и буквы в Его раскрытой книге легко сложились в слова... То было Слово, ибо (вспомнил снова) "...и Бог бе Слово". "...свет животный..." - с трудом прочитал церковную вязь и взглянул в Лицо, но не ужаснулся, а удивленно подумал: "Васнецов писал... Сочувствующий "Союзу". Русский... А вот- не побоялся. Представил Господа с иудейским ликом... - И еще подумал: - Что-то не так... Здесь. Или в бедной моей голове... Мы ведь с жидами боремся. Его именем. С революционерами. Они те же жиды. Да. Что-то явно не так".
Был как сомнамбула, в просоночном небытие. "Не найдут? Мальчика. Да нет же... Найдут. Только мертвого. Для них - мертвого. Но мученический его подвиг..."- здесь Евдокимов оборвал себя грубым ударом кулака в ухо. Ахинея... Что за рассуждения...
И в то же мгновение еще раз все связалось, теперь уже окончательно. Департамент. Поручение. Намеки Парамона. Предки на ниве, во Пскове. Просвещение детей Сиона. Чужеродный элемент. Так... Так. Ющинского убили евреи? Только они? А больше никто? Суть, смысл "события" именно в этом. Итак - дело раскрыто? Теперь надобно не опоздать к Мищуку, и все встанет на свои места.
Снова окунулся в уличную суету, она обтекала, не задевая, шел в задумчивости, ощущая, что сейчас, через мгновение обнаружит истину. Так: что предшествовало вызову в департамент? Сей краеугольный камень как-то выпал из поля зрения - за нервными днями и ночами, великой суетой. Но вот теперь, когда осмотрелся и вдумался - стало понятно: если вызвали 11-го, значит, 10-го у них что-то не связалось, не сложилось и... И они решили включить некий механизм, который должен привести в первоначальное состояние. Обратить, так сказать... Что это означает?
Если предположить или допустить, что проблема связана с евреями, что Столыпин, как утверждают, склонен дать евреям гражданские права (ну, не "дать", конечно, а только попытаться уговорить Государя), тогда многое проясняется. Первое: Столыпин виделся с Царем и добился согласия. Второе: юдофобы (Георгий Замысловский1, Алексей Шмаков, тот же Дубровин2) предприняли серьезную попытку противопоставить Столыпину (согласию Государя) нечто такое, нечто настолько из ряда вон, что и Царь свое согласие назад возьмет, и Столыпин дрогнет. Что это может быть? Во всяком случае, предположение о том, что убит мальчик... Господи, да ведь это христианский мальчик, вот в чем здесь дело!
Если его убили евреи...
Но почему же "если"?
"Потому, - сказал себе, - что я не верю в это. Этого не может случиться. Они могут интриговать, революционировать, они плохие, они не такие, но чтобы убить... Да кто же в это поверит? Однако вот, Государь Император Николай Павлович не просто верил, уверен был! И не он один... Господи, дай мне сил, просвети и успокой, Господи... Я ведь видел этого мальчика... Сегодня какое число? Черт с ним... Я брежу. Мальчик вернется домой, родственники успокоятся, я сейчас приду к Мищуку, и он сообщит: дома мальчик. Все в порядке!"
Он почувствовал взгляд, тяжелый, навязчивый, обернулся резко, чтобы поймать; тот (что-то очень знакомое показалось в облике) даже не сделал попытки спрятаться- знакомец по вагону "Петербург-Москва". Вчера это был просто попутчик со своим особым мнением. Но сегодня, здесь, в Киеве? Ишь, как глаз у него зыркает, но не останавливается, не фиксирует, чтобы "объект" не "срисовал", не догадался. Поздравляем, Евгений Анатольевич,персональный филер, великая честь, редко кто удостаивается... Им надобно знать о каждом шаге? Вряд ли... Для этого наряжают бригаду, люди в ней меняются, переодеваются на ходу, располагают несколькими извозчиками, а то и автомобилями. Этот же прилип, словно банный лист, и не просто прилип, а нарочито, подчеркнуто обозначает свое присутствие. И это означает только одно: надзор...
И с некоторым неудовольствием и даже смущением обнаружив сей неприятный факт, Евдокимов в волнении начал соображать - к чему бы такое? Кажется, не провинился. Не вышел из доверия. Ничем себя не запятнал. Связи, их характер - безупречны. Преданность делу и верность Государю непреложны. В чем же дело?
Вероятно, ему намечена какая-то особая роль, сыграть которую обязан безо всяких отклонений...
Значит, отклонения могут быть?
И для того, чтобы они не случились, - присутствует знак государственного надзора? Черт возьми, что им надо? Чего хотят? Куда толкнут?
И - главное: убийство еще не совершилось.
Спина у Евгения Николаевича разом взмокла, бросило в жар. Этот возникший будто из небытия глагол прошедшего времени поразил и даже обжег. Сник, подумал: "Именно не совершилось, именно, в этом-то все и дело!" И вздрогнув: "Или... не открыто еще?"
Значит, департамент ждет?
Евдокимову стало совсем плохо...
Хорошенькое дело... Яко тать в нощи ждет и, кто знает, контролирует тех, кто против Столыпина? Это департамент-то? Ведь Столыпин - верховный его глава1. И тем не менее: он, Евдокимов, - глаз департамента. За ним, глазом, ведут откровенное наружное наблюдение. И это означает, что за глазом им нужен глаз да глаз... Неожиданно выпрыгнувший каламбур развеселил, и Евгений Анатольевич, уловив искусно брошенный взгляд филера, рассмеялся ему в лицо. "Ничего, - подумал. - Потягаемся".
Огромное красное солнце повисло над городом, будто некто чудовищный, не таясь, подглядывал за делами и душами людскими. "Око государево... - с усмешкой подумал Евдокимов. - Куда скроешься..." Филер неожиданно исчез, словно провалился. Покрутив головой, Евгений Анатольевич не обнаружил ровным счетом ничего и облегченно вздохнул. Теперь можно было заняться собой: зов изнутри ощущался болезненно-тягуче, горячий жир котлет представился столь явственно, что справиться с вязкой слюной, вдруг наполнившей рот, не было никакой возможности. Евдокимов понял, что нужно немедленно посетить ближайший ресторан или, на худой конец, обжорку. И сразу стало легче. "Что такое, в сущности, еда? - вопрошал, двигаясь быстрым шагом по узенькой улочке. - Это предвкушение, главным образом, наслаждение воображением. Подумав о еде и мысленно вкусив, я могу - как человек, несомненно собой владеющий, - и вовсе не есть! Можно даже проверить..." - Евдокимов ощутил за спиной легкие шаги, шелест платья, и вдруг удивительно гармоничный, чуть низкий голос заставил вздрогнуть и остановиться.
- Сударь... - смущенно звучало, - вы случайно не знаете...
Не в силах сдержаться (сразу представился воздушный замок и некая тающая фея у входа), обернулся и увидел невысокую, с тонко перетянутой талией девицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42
"Да ведь речь идет о мальчике... - сообразил Евдокимов. - Странное совпадение..." - но додумать не дали, рыжеватый спросил:
- Где вы живете? Это на тот случай, если найдем.
- В Никольской или, как еще говорят, Предмостной слободке, там у нас квартира. Вы уж расстарайтесь, господин хороший, а то куда еще идти?
- Мы дадим объявление, - уверенно проговорил рыжеватый. - Прямо в завтрашний номер и дошлем, - записал что-то в блокнот. - Обыкновенно на такие объявления откликаются. Ну, конеч но, много и ерунды, но это уже наше дело - выудить нужную информацию.
- А это что будет? - спросила мать.
- Я тебе потом объясню, - осадила тетка. - Ну, это значит сведения, если по-простому, поняла?
- Как записать фамилию? - поднял карандаш рыжеватый.
- О-о, извините... Ющинский он. Андрюша. То есть- Андрей. В честь святого апостола назвали, ну да вы знаете! - засуетилась тетка. - Мы вас очень просим, я прямо каждый день наведываться стану, вы уж не взыщите!
- Каждый - не надобно, - отмахнулся. - Моя фамилия - Борщевский1. Меня здесь все знают, вы скажите, и меня разыщут. Вы теперь куда?
- В Сыскную, надо думать, - подал голос отчим. - Это как бы обязательно...
И снова что-то толкнуло Евгения Анатольевича.
- Извините, - подошел к Борщевскому, - я приезжий, по делу, не объясните, что за домики видны - там, за цепным мостом?
Газетчик посмотрел с обидой и недоумением.
- Сударь, здесь редакция, если вы понимаете. А за справками - в справочное пожалуйте, у нас, слава богу, их в достатке. Честь имею.
Тетка Ющинского оглянулась: болезненное лицо, глаза, наполненные слезами. "Да у нее чахотка, пожалуй",- не без жалости подумал Евдокимов.
- Это как раз у них, - кивнула в сторону родственников и улыбнулась через силу. - Там теперь трамвай ходит, вы без труда доедете. Вам, собственно, кто нужен? Вы не стесняйтесь, я там всех знаю.
"Тебя, милая, тебя и всех вас мне и надо!" - вдруг захотелось сказать, но не сказал, а только улыбнулся и наклонил голову.
- Благодарю вас, сударыня, извините, не смею беспокоить, - и приподняв шляпу, ушел.
Интуиция и то, чему не было названия, высветили некую странную последовательность: вызов в департамент, поручение в Киев - весьма загадочное, подтверждение у Парамона (должно что-то произойти), и вот исчезновение Андрея Ющинского. "Я ведь его в часовне видел...- подумал с недоумением. - Жаль, надо было карточку у них спросить. Фотографическую. Интересно, отчего этот жидок рыжий не спросил? Ну да ладно. Они теперь к Мищуку - там наверняка потребуют облик пропавшего, там и взгляну". Но сомнений уже не было: на фотографии этой окажется именно мальчик-призрак, и никто другой! Однако странный в мальчишеских устах текст смущал. Такое мог сказать умудренный опытом, но не мальчишка. Разве что хорошо учился Закону Божьему, - здесь на губах Евгения Анатольевича появилась даже улыбочка.
- Только с какого боку может интересовать департамент никому не известный мальчик? - спросил вслух. - Это же нелепость! Ну, пропал! Ну, под трамвай попал или утонул. - Тут же сообразил, что вряд ли такие обстоятельства стали бы мгновенно известны. - Нет, тут явно что-то другое... - Медленно шел по Фундуклеевской вверх и вдруг заметил слева в глубине квартала византийские купола большого собора. - Да ведь это Владимирский! - догадался радостно. - Вперед, и как можно быстрее! - Через две минуты уже входил в широко распахнутые двери...
Пусто было, несколько молящихся ставили свечки и крестились, прислужница в черном истово протирала оклады. И влекомый неведомым чревом (уже начал привыкать к своему нервно-возвышенному состоянию), поднял голову: высоко, на облаке, летела в свет Богоматерь с печальным лицом, в черном омофоре1, Младенец на ее руках смотрел недетским взором, будто прозревая Свою Крестную смерть во оставление грехов...
"Да ведь он так и сказал... - ошеломленно вспомнил Евдокимов. - "Во оставление грехов изливаемую... Господь за всех за нас пролили; и я вослед - за многих..." О, Господи, Господи Ты, Боже мой... - стон вырвался из груди Евгения Анатольевича. - Да ведь нету, нету боле на грешной земле светлой детской души. Погиб мальчик. Ющинский этот... Они напрасно его ищут - не найдут..."- шагнул к выходу, там яркий дневной свет спорил с этим, внутренним, Фаворским1, но переспорить не мог: живой день смотрелся неверно, здешний же обещал Жизнь Будущего века...
Вернулся мысленно к лику Приснодевы, бездонному взору Богомладенца. "Да ведь она - иудейка... - вдруг обожгло холодным, сдирающим кожу пламенем. - И Он... Он тоже... Господи, дай сил! Этого ведь не может быть, потому что не может быть никогда!!!" Прислонился к стене, мокрый холод, слякоть расползалась по спине. "Это так, так! Раньше я не обращал внимания! Куда же мы попали, влезли куда... Чужое все, и носы чужие, а своих мы бросили в реку ничтоже сумняшеся, своих исконных, родимых... Перун был, кажется, и этот... Велес... А еще Даждьбог и Стрибог... Надо же, вспомнил! Сильна славянская закваска, в крови остались родственные боги... Милые, милые мои, родные!!! - покрылся липким потом: - Да ведь они все - истуканы! Идолы! Не сотвори себе кумира, - сказано! Это Он сказал, Он, бывший недолго Человеком здесь, человеком с печально-проникновенным иудейским лицом..." и словно ища подтверждения крамольным, невозможным своим мыслям, вбежал в храм: там, под куполом, поднял благословляющую руку Сущий, Предвечный Господь, и буквы в Его раскрытой книге легко сложились в слова... То было Слово, ибо (вспомнил снова) "...и Бог бе Слово". "...свет животный..." - с трудом прочитал церковную вязь и взглянул в Лицо, но не ужаснулся, а удивленно подумал: "Васнецов писал... Сочувствующий "Союзу". Русский... А вот- не побоялся. Представил Господа с иудейским ликом... - И еще подумал: - Что-то не так... Здесь. Или в бедной моей голове... Мы ведь с жидами боремся. Его именем. С революционерами. Они те же жиды. Да. Что-то явно не так".
Был как сомнамбула, в просоночном небытие. "Не найдут? Мальчика. Да нет же... Найдут. Только мертвого. Для них - мертвого. Но мученический его подвиг..."- здесь Евдокимов оборвал себя грубым ударом кулака в ухо. Ахинея... Что за рассуждения...
И в то же мгновение еще раз все связалось, теперь уже окончательно. Департамент. Поручение. Намеки Парамона. Предки на ниве, во Пскове. Просвещение детей Сиона. Чужеродный элемент. Так... Так. Ющинского убили евреи? Только они? А больше никто? Суть, смысл "события" именно в этом. Итак - дело раскрыто? Теперь надобно не опоздать к Мищуку, и все встанет на свои места.
Снова окунулся в уличную суету, она обтекала, не задевая, шел в задумчивости, ощущая, что сейчас, через мгновение обнаружит истину. Так: что предшествовало вызову в департамент? Сей краеугольный камень как-то выпал из поля зрения - за нервными днями и ночами, великой суетой. Но вот теперь, когда осмотрелся и вдумался - стало понятно: если вызвали 11-го, значит, 10-го у них что-то не связалось, не сложилось и... И они решили включить некий механизм, который должен привести в первоначальное состояние. Обратить, так сказать... Что это означает?
Если предположить или допустить, что проблема связана с евреями, что Столыпин, как утверждают, склонен дать евреям гражданские права (ну, не "дать", конечно, а только попытаться уговорить Государя), тогда многое проясняется. Первое: Столыпин виделся с Царем и добился согласия. Второе: юдофобы (Георгий Замысловский1, Алексей Шмаков, тот же Дубровин2) предприняли серьезную попытку противопоставить Столыпину (согласию Государя) нечто такое, нечто настолько из ряда вон, что и Царь свое согласие назад возьмет, и Столыпин дрогнет. Что это может быть? Во всяком случае, предположение о том, что убит мальчик... Господи, да ведь это христианский мальчик, вот в чем здесь дело!
Если его убили евреи...
Но почему же "если"?
"Потому, - сказал себе, - что я не верю в это. Этого не может случиться. Они могут интриговать, революционировать, они плохие, они не такие, но чтобы убить... Да кто же в это поверит? Однако вот, Государь Император Николай Павлович не просто верил, уверен был! И не он один... Господи, дай мне сил, просвети и успокой, Господи... Я ведь видел этого мальчика... Сегодня какое число? Черт с ним... Я брежу. Мальчик вернется домой, родственники успокоятся, я сейчас приду к Мищуку, и он сообщит: дома мальчик. Все в порядке!"
Он почувствовал взгляд, тяжелый, навязчивый, обернулся резко, чтобы поймать; тот (что-то очень знакомое показалось в облике) даже не сделал попытки спрятаться- знакомец по вагону "Петербург-Москва". Вчера это был просто попутчик со своим особым мнением. Но сегодня, здесь, в Киеве? Ишь, как глаз у него зыркает, но не останавливается, не фиксирует, чтобы "объект" не "срисовал", не догадался. Поздравляем, Евгений Анатольевич,персональный филер, великая честь, редко кто удостаивается... Им надобно знать о каждом шаге? Вряд ли... Для этого наряжают бригаду, люди в ней меняются, переодеваются на ходу, располагают несколькими извозчиками, а то и автомобилями. Этот же прилип, словно банный лист, и не просто прилип, а нарочито, подчеркнуто обозначает свое присутствие. И это означает только одно: надзор...
И с некоторым неудовольствием и даже смущением обнаружив сей неприятный факт, Евдокимов в волнении начал соображать - к чему бы такое? Кажется, не провинился. Не вышел из доверия. Ничем себя не запятнал. Связи, их характер - безупречны. Преданность делу и верность Государю непреложны. В чем же дело?
Вероятно, ему намечена какая-то особая роль, сыграть которую обязан безо всяких отклонений...
Значит, отклонения могут быть?
И для того, чтобы они не случились, - присутствует знак государственного надзора? Черт возьми, что им надо? Чего хотят? Куда толкнут?
И - главное: убийство еще не совершилось.
Спина у Евгения Николаевича разом взмокла, бросило в жар. Этот возникший будто из небытия глагол прошедшего времени поразил и даже обжег. Сник, подумал: "Именно не совершилось, именно, в этом-то все и дело!" И вздрогнув: "Или... не открыто еще?"
Значит, департамент ждет?
Евдокимову стало совсем плохо...
Хорошенькое дело... Яко тать в нощи ждет и, кто знает, контролирует тех, кто против Столыпина? Это департамент-то? Ведь Столыпин - верховный его глава1. И тем не менее: он, Евдокимов, - глаз департамента. За ним, глазом, ведут откровенное наружное наблюдение. И это означает, что за глазом им нужен глаз да глаз... Неожиданно выпрыгнувший каламбур развеселил, и Евгений Анатольевич, уловив искусно брошенный взгляд филера, рассмеялся ему в лицо. "Ничего, - подумал. - Потягаемся".
Огромное красное солнце повисло над городом, будто некто чудовищный, не таясь, подглядывал за делами и душами людскими. "Око государево... - с усмешкой подумал Евдокимов. - Куда скроешься..." Филер неожиданно исчез, словно провалился. Покрутив головой, Евгений Анатольевич не обнаружил ровным счетом ничего и облегченно вздохнул. Теперь можно было заняться собой: зов изнутри ощущался болезненно-тягуче, горячий жир котлет представился столь явственно, что справиться с вязкой слюной, вдруг наполнившей рот, не было никакой возможности. Евдокимов понял, что нужно немедленно посетить ближайший ресторан или, на худой конец, обжорку. И сразу стало легче. "Что такое, в сущности, еда? - вопрошал, двигаясь быстрым шагом по узенькой улочке. - Это предвкушение, главным образом, наслаждение воображением. Подумав о еде и мысленно вкусив, я могу - как человек, несомненно собой владеющий, - и вовсе не есть! Можно даже проверить..." - Евдокимов ощутил за спиной легкие шаги, шелест платья, и вдруг удивительно гармоничный, чуть низкий голос заставил вздрогнуть и остановиться.
- Сударь... - смущенно звучало, - вы случайно не знаете...
Не в силах сдержаться (сразу представился воздушный замок и некая тающая фея у входа), обернулся и увидел невысокую, с тонко перетянутой талией девицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42