Группа молоденьких девушек в спортивной форме — трусы и майки — марширует, неся портрет Сталина и глядя прямо перед собой. Судя по всему, шли они по Красной площади. Под фотографией подпись: «Комсомольский отряд № 2 из Архангельской области демонстрирует свое мастерство! В первом ряду, слева направо: И. Примакова, А. Сафонова, Д. Меркулова, К. Тиль, М. Арсеньева…» На молодом лице А. Сафоновой стоял крошечный красный крестик.
Келсо взял тетрадь в руки и подул на нее, чтобы отделить вторую страницу от третьей. Его пальцы внутри перчаток вспотели. Он казался себе до нелепости неловким, точно пытался в рыцарских перчатках вдеть нитку в иголку.
На третьей странице что-то было написано бледным карандашом.
О'Брайен дотронулся до плеча Келсо, напоминая, что он должен говорить.
— Это не почерк Сталина, я в этом уверен… Похоже, кто-то писал о нем… — Келсо поднес тетрадь ближе к лампе. — «Он стоит отдельно от остальных, высоко на верху Мавзолея Ленина. Рука его поднята в приветствии. Он улыбается. Мы проходим перед ним. Его взгляд падает на нас, как луч солнца. Он смотрит прямо на меня. Его сила пронзает меня. Вокруг нас все люди принимаются громко аплодировать». Следующий кусок размазан. Потом написано: «Великий Сталин будет жить вечно!»
14
Великий Сталин будет жить вечно!
12. 5. 51. Наша фотография в «Огоньке»! Мария прибежала после первой лекции, чтобы мне показать. Мне не нравится, как я выгляжу, и М. ругает меня за тщеславие. (Она все время говорит, что я слишком много думаю о своей красоте: это не годится для кандидата в члены партии. Она может такое говорить — ведь она выглядит как танк!) Все утро товарищи подходят с поздравлениями. На какое-то время забыто даже обычное недомогание. Я так счастлива…
5. 6. 51. Сегодня жаркий и солнечный день. Вода в Двине кажется золотой. Я возвращаюсь домой из института. Папа дома — он пришел гораздо раньше обычного, и вид у него сосредоточенный. Мама, как всегда, держится строго. С ними незнакомец — товарищ из Москвы, из Центрального Комитета! Я его не боюсь. Я же знаю, что ничего дурного не совершила.
И незнакомец улыбается. Он маленький, но приятный. Несмотря на жару, он в шляпе и кожаном пальто. Фамилия этого незнакомца, по-моему, Мехлис. Он говорит, что после тщательного изучения меня отобрали для выполнения специальных обязанностей при высоком партийном руководстве. По соображениям безопасности он не может сказать больше. Если я согласна, мне предстоит поехать в Москву и пробыть там год, возможно, два. А потом я могу вернуться в Архангельск и продолжить учебу. Он говорит, что придет завтра утром за ответом, но я даю ответ сейчас, от всего сердца: да! Но поскольку мне девятнадцать лет, ему нужно разрешение родителей. Ох, папа, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Папа глубоко тронут происходящим. Он выходит с товарищем Мехлисом в сад и возвращается с торжественным видом. Если я так хочу и если такова воля партии, он не станет мне препятствовать. Мама явно гордится мной.
Значит — в Москву, во второй раз в жизни!
Я знаю, в этом Его рука.
Я так счастлива, до смерти счастлива…
10. 6. 51. Мама проводила меня на вокзал. Папа остался дома. Я расцеловала ее в обе щеки. Прощаясь с нею, прощаюсь с детством. Вагоны переполнены. Поезд трогается. Люди бегут по платформе, а мама стоит на месте и быстро исчезает из виду. Мы переезжаем через реку. Я одна. Бедная я, бедная! К тому же это самое неудачное время для путешествия. Но у меня есть одежда, немного еды, парочка книг и этот дневник, куда я буду записывать свои мысли, — он и будет моим другом. Мы едем на юг сначала через лес, потом по тундре. Сквозь деревья огнем горит красный закат. Исакогорка. Обозерская. Я описала все, что было, а больше писать не могу, так как ничего не вижу.
11. 6. 51. Понедельник, утро. На рассвете появляется город Вожега. Пассажиры выходят из вагонов, чтобы поразмяться, а я остаюсь. Из коридора пахнет дымком. Мужчина, сидящий напротив, наблюдает за тем, как я пишу, хотя делает вид, будто дремлет. Он явно с любопытством разглядывает меня. Если бы только он знал! Но до Москвы еще одиннадцать часов. Как может один человек управлять такой страной? Как может такая страна существовать без такого человека?
Коноша. Харовская. Названия на карте становятся реальностью.
Вологда. Данилов. Ярославль. Мне что-то стало страшно. Дом остался так далеко. В прошлый раз нас было двадцать — глупых, смешливых девчонок. Ох, папа! Александров.
Мы уже подъехали к окраинам Москвы. Весь поезд заволновался. Жилые кварталы и заводы тянутся вширь и вдаль, совсем как тундра. Жаркое дыхание металла и дыма. Июньское солнце гораздо теплее здесь, чем дома. Я снова волнуюсь.
4. 30. Ярославский вокзал! А дальше что?
Позже. Поезд останавливается, мужчина, сидевший напротив и всю дорогу наблюдавший за мной, наклоняется ко мне. «Анна Михайловна Сафонова?» От удивления я на миг теряю дар речи. Да, это я. «С приездом в Москву. Прошу вас следовать за мной». Он в кожаном пальто, таком же, как у товарища Мехлиса. Он несет мой чемодан по платформе к выходу из вокзала на Комсомольскую площадь. Там ждет машина с шофером. Мы довольно долго едем. По крайней мере час. Я не знаю куда. Мне кажется, мы пересекли город и снова выехали из него. Едем по шоссе, которое приводит к березовой роще. Там высокий забор, и солдаты проверяют наши документы. Мы еще немного едем. Другой забор. А потом дом в большом саду.
(Мама, дом такой скромный! Всего два этажа. Твое доброе большевистское сердце порадовалось бы такой простоте!)
Меня проводят за дом, в крыло для прислуги, соединенное с основным домом длинным переходом. На кухне сидит женщина. Седая, почти старуха. И добрая. Она называет меня «деточка». А ее зовут Валечка Истомина. Меня ждет скромная еда: холодное мясо с хлебом, маринованная селедка, квас. Она наблюдает за мной. (Здесь все наблюдают за всеми: так странно — в любую минуту поднимаешь глаза и видишь, что на тебя смотрят.) Время от времени заходят охранники. Они неразговорчивы, но когда говорят, слова произносят, как грузины. Один спрашивает: «Ну, Валечка, в каком настроении был сегодня утром Хозяин?», но Валечка лишь шикает на него и кивает мне.
Я не такая дурочка, хоть и молоденькая, чтобы задавать вопросы. Еще рано.
Валечка говорит: «Завтра побеседуем. А сейчас отдыхай». У меня есть своя комната. Девушка, которая в ней жила раньше, уехала. Мне остались от нее две простые белые блузки и черные юбки.
Из моего окна виден кусочек лужайки, маленькая беседка, лес. Ранним летним вечером поют птицы. Все такое мирное. Однако каждые две минуты мимо окна проходит охранник.
Я лежу вся в поту на узкой кровати и пытаюсь заснуть. И представляю себе Архангельск зимой: цепочка цветных фонариков висит над замерзшей рекой, по Двине катаются на коньках, ночью слышно, как трещит лед, а летом в лесу собирают грибы. И мне захотелось домой, но это глупая мысль.
Надо спать.
Почему тот мужчина в поезде все время наблюдал за мной?
Позже: в темноте звук подъезжающих машин. Он приехал домой.
12. 6. 51. Вот это день! Мне трудно даже описать его. Рука дрожит. (В то время не дрожала, а сейчас дрожит!)
В семь я отправилась на кухню. Валечка уже встала и возится, разбирая битую посуду, стаканы, сваленную в кучу еду — все это лежит горой на большой скатерти. Она объясняет, как каждый вечер убирают со стола: два охранника берут скатерть за углы и выносят все на кухню! Поэтому наша первая обязанность — каждое утро выбрать из этой кучи все, что не разбито, и вымыть. Мы принялись за дело, и Валечка стала объяснять распорядок дня в доме. Он встает поздно и иногда любит работать в саду. Затем Он уезжает в Кремль — в это время и убирают Его комнату. Он никогда не возвращается раньше девяти или десяти вечера и тогда ужинает. В два или в три часа ночи Он ложится в постель. И так семь дней в неделю. Правило: подходить к Нему надо так, чтоб Он видел. Он терпеть не может, когда подкрадываются. Если нужно постучаться в дверь, стучи сильнее. Не стой без дела. Не раскрывай рот, пока к тебе не обратятся. И если отвечаешь, всегда смотри прямо Ему в глаза.
Валечка готовит простой завтрак: кофе, хлеб, мясо — и несет Ему. Через какое-то время говорит, чтобы я забрала поднос. Прежде чем отправить меня к Нему, приглаживает мне волосы и поворачивает во все стороны, осматривая, все ли в порядке. Она говорит: «Он работает за столом в конце лужайки с южной стороны дома. Или работал. Он то и дело переходит с места на место. Так Он привык. Охранники знают, где Его искать».
Как описать этот момент? Я спокойна. Ты гордилась бы мною. Я помню, что надо делать. Иду по краю лужайки и подхожу к Нему так, чтобы Он меня видел. А Он сидит на скамье, один, склонившись над какими-то бумагами. Поднос стоит рядом. При моем приближении Он поднимает глаза и тут же снова возвращается к своей работе. Но когда я иду назад по траве, могу поклясться, что чувствую Его взгляд на спине, пока не исчезаю из виду. Валечка смеется, увидев, какая я бледная.
После этого я Его больше не видела.
А сейчас (пошел одиннадцатый час) — звук подъезжающих машин.
14. 6. 51. Прошлым вечером. Поздно. Я на кухне с Валечкой, как вдруг туда вбегает Лозгачев (комендант), весь взмыленный, и говорит, что у Хозяина кончился «Арарат». Валечка достает бутылку, но дает ее не Лозгачеву, а мне: «Пусть Анна отнесет». Она хочет помочь мне, милая Валечка! И Лозгачев ведет меня по переходу в главный дом. Я слышу мужские голоса, смех. Он громко стучит в дверь и отступает в сторону. Я вхожу. В комнате жарко, душно. Семь или восемь мужчин сидят за столом — все знакомые лица. Один из них — по-моему, товарищ Хрущев — вскакивает и начинает произносить тост. Лицо у него красное, потное. И умолкает. По всей комнате разбросана еда, точно они швырялись ею. Все смотрят на меня. Товарищ Сталин сидит во главе стола. Я ставлю коньяк рядом с Ним. Голос у Него мягкий, добрый. Он говорит: «Как же тебя зовут, молодой товарищ?» — «Анна Сафонова, товарищ Сталин». Я помню, что надо смотреть Ему в глаза. Они бездонные. Мужчина, сидящий рядом с Ним, говорит: «Она из Архангельска, Хозяин». А товарищ Хрущев добавляет: «Лаврентию можно верить — уж он-то знает, откуда она!» Снова смех. «Не обращай внимания на этих грубиянов, — говорит товарищ Сталин. — Спасибо, Анна Сафонова». Я закрываю дверь, они возобновляют разговор. Валечка ждет меня в конце перехода. Она обнимает меня, и мы возвращаемся на кухню. Меня трясет — должно быть, от счастья.
16. 6. 51. Товарищ Сталин Сказал, что теперь я должна приносить ему завтрак.
21. 6. 51. Сегодня утром Он, как всегда, в саду. Как бы я хотела, чтобы люди могли его тут видеть! Он любит слушать пение птиц, любит подстригать цветы. Но руки у него трясутся. Ставя поднос на стол, я услышала, как он ругнулся — он порезался. Я беру салфетку и подаю ему. Сначала он с подозрением смотрит на меня, потом протягивает руку. Я оборачиваю ее белой салфеткой. Тут же проступают яркие пятна крови. «Ты не боишься товарища Сталина, Анна Сафонова?» — «А почему я должна Вас бояться, товарищ Сталин?» — «Доктора вот боятся товарища Сталина. Когда они являются перебинтовать товарища Сталина, руки у них до того трясутся, что ему самому приходится это делать. Но если бы руки у них не тряслись… что бы это значило? Спасибо, Анна Сафонова».
Ох, мама и папа, он такой одинокий! Вы бы пожалели его. В конце концов он ведь из плоти и крови. как и мы. И вблизи он такой старенький. Гораздо старше, чем на фотографиях. Усы у него седые, а снизу желтые от трубки. Зубов почти нет. Когда он дышит, в груди у него булькает. Боюсь я за него. За всех нас.
30. 6. 51. Три часа ночи. Стук в дверь. За дверью стоит Валечка в ночной рубашке, с карманным фонариком. Он был в саду, подрезал при лунном свете цветы и снова порезался! Он зовет меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Келсо взял тетрадь в руки и подул на нее, чтобы отделить вторую страницу от третьей. Его пальцы внутри перчаток вспотели. Он казался себе до нелепости неловким, точно пытался в рыцарских перчатках вдеть нитку в иголку.
На третьей странице что-то было написано бледным карандашом.
О'Брайен дотронулся до плеча Келсо, напоминая, что он должен говорить.
— Это не почерк Сталина, я в этом уверен… Похоже, кто-то писал о нем… — Келсо поднес тетрадь ближе к лампе. — «Он стоит отдельно от остальных, высоко на верху Мавзолея Ленина. Рука его поднята в приветствии. Он улыбается. Мы проходим перед ним. Его взгляд падает на нас, как луч солнца. Он смотрит прямо на меня. Его сила пронзает меня. Вокруг нас все люди принимаются громко аплодировать». Следующий кусок размазан. Потом написано: «Великий Сталин будет жить вечно!»
14
Великий Сталин будет жить вечно!
12. 5. 51. Наша фотография в «Огоньке»! Мария прибежала после первой лекции, чтобы мне показать. Мне не нравится, как я выгляжу, и М. ругает меня за тщеславие. (Она все время говорит, что я слишком много думаю о своей красоте: это не годится для кандидата в члены партии. Она может такое говорить — ведь она выглядит как танк!) Все утро товарищи подходят с поздравлениями. На какое-то время забыто даже обычное недомогание. Я так счастлива…
5. 6. 51. Сегодня жаркий и солнечный день. Вода в Двине кажется золотой. Я возвращаюсь домой из института. Папа дома — он пришел гораздо раньше обычного, и вид у него сосредоточенный. Мама, как всегда, держится строго. С ними незнакомец — товарищ из Москвы, из Центрального Комитета! Я его не боюсь. Я же знаю, что ничего дурного не совершила.
И незнакомец улыбается. Он маленький, но приятный. Несмотря на жару, он в шляпе и кожаном пальто. Фамилия этого незнакомца, по-моему, Мехлис. Он говорит, что после тщательного изучения меня отобрали для выполнения специальных обязанностей при высоком партийном руководстве. По соображениям безопасности он не может сказать больше. Если я согласна, мне предстоит поехать в Москву и пробыть там год, возможно, два. А потом я могу вернуться в Архангельск и продолжить учебу. Он говорит, что придет завтра утром за ответом, но я даю ответ сейчас, от всего сердца: да! Но поскольку мне девятнадцать лет, ему нужно разрешение родителей. Ох, папа, пожалуйста! Пожалуйста, пожалуйста! Папа глубоко тронут происходящим. Он выходит с товарищем Мехлисом в сад и возвращается с торжественным видом. Если я так хочу и если такова воля партии, он не станет мне препятствовать. Мама явно гордится мной.
Значит — в Москву, во второй раз в жизни!
Я знаю, в этом Его рука.
Я так счастлива, до смерти счастлива…
10. 6. 51. Мама проводила меня на вокзал. Папа остался дома. Я расцеловала ее в обе щеки. Прощаясь с нею, прощаюсь с детством. Вагоны переполнены. Поезд трогается. Люди бегут по платформе, а мама стоит на месте и быстро исчезает из виду. Мы переезжаем через реку. Я одна. Бедная я, бедная! К тому же это самое неудачное время для путешествия. Но у меня есть одежда, немного еды, парочка книг и этот дневник, куда я буду записывать свои мысли, — он и будет моим другом. Мы едем на юг сначала через лес, потом по тундре. Сквозь деревья огнем горит красный закат. Исакогорка. Обозерская. Я описала все, что было, а больше писать не могу, так как ничего не вижу.
11. 6. 51. Понедельник, утро. На рассвете появляется город Вожега. Пассажиры выходят из вагонов, чтобы поразмяться, а я остаюсь. Из коридора пахнет дымком. Мужчина, сидящий напротив, наблюдает за тем, как я пишу, хотя делает вид, будто дремлет. Он явно с любопытством разглядывает меня. Если бы только он знал! Но до Москвы еще одиннадцать часов. Как может один человек управлять такой страной? Как может такая страна существовать без такого человека?
Коноша. Харовская. Названия на карте становятся реальностью.
Вологда. Данилов. Ярославль. Мне что-то стало страшно. Дом остался так далеко. В прошлый раз нас было двадцать — глупых, смешливых девчонок. Ох, папа! Александров.
Мы уже подъехали к окраинам Москвы. Весь поезд заволновался. Жилые кварталы и заводы тянутся вширь и вдаль, совсем как тундра. Жаркое дыхание металла и дыма. Июньское солнце гораздо теплее здесь, чем дома. Я снова волнуюсь.
4. 30. Ярославский вокзал! А дальше что?
Позже. Поезд останавливается, мужчина, сидевший напротив и всю дорогу наблюдавший за мной, наклоняется ко мне. «Анна Михайловна Сафонова?» От удивления я на миг теряю дар речи. Да, это я. «С приездом в Москву. Прошу вас следовать за мной». Он в кожаном пальто, таком же, как у товарища Мехлиса. Он несет мой чемодан по платформе к выходу из вокзала на Комсомольскую площадь. Там ждет машина с шофером. Мы довольно долго едем. По крайней мере час. Я не знаю куда. Мне кажется, мы пересекли город и снова выехали из него. Едем по шоссе, которое приводит к березовой роще. Там высокий забор, и солдаты проверяют наши документы. Мы еще немного едем. Другой забор. А потом дом в большом саду.
(Мама, дом такой скромный! Всего два этажа. Твое доброе большевистское сердце порадовалось бы такой простоте!)
Меня проводят за дом, в крыло для прислуги, соединенное с основным домом длинным переходом. На кухне сидит женщина. Седая, почти старуха. И добрая. Она называет меня «деточка». А ее зовут Валечка Истомина. Меня ждет скромная еда: холодное мясо с хлебом, маринованная селедка, квас. Она наблюдает за мной. (Здесь все наблюдают за всеми: так странно — в любую минуту поднимаешь глаза и видишь, что на тебя смотрят.) Время от времени заходят охранники. Они неразговорчивы, но когда говорят, слова произносят, как грузины. Один спрашивает: «Ну, Валечка, в каком настроении был сегодня утром Хозяин?», но Валечка лишь шикает на него и кивает мне.
Я не такая дурочка, хоть и молоденькая, чтобы задавать вопросы. Еще рано.
Валечка говорит: «Завтра побеседуем. А сейчас отдыхай». У меня есть своя комната. Девушка, которая в ней жила раньше, уехала. Мне остались от нее две простые белые блузки и черные юбки.
Из моего окна виден кусочек лужайки, маленькая беседка, лес. Ранним летним вечером поют птицы. Все такое мирное. Однако каждые две минуты мимо окна проходит охранник.
Я лежу вся в поту на узкой кровати и пытаюсь заснуть. И представляю себе Архангельск зимой: цепочка цветных фонариков висит над замерзшей рекой, по Двине катаются на коньках, ночью слышно, как трещит лед, а летом в лесу собирают грибы. И мне захотелось домой, но это глупая мысль.
Надо спать.
Почему тот мужчина в поезде все время наблюдал за мной?
Позже: в темноте звук подъезжающих машин. Он приехал домой.
12. 6. 51. Вот это день! Мне трудно даже описать его. Рука дрожит. (В то время не дрожала, а сейчас дрожит!)
В семь я отправилась на кухню. Валечка уже встала и возится, разбирая битую посуду, стаканы, сваленную в кучу еду — все это лежит горой на большой скатерти. Она объясняет, как каждый вечер убирают со стола: два охранника берут скатерть за углы и выносят все на кухню! Поэтому наша первая обязанность — каждое утро выбрать из этой кучи все, что не разбито, и вымыть. Мы принялись за дело, и Валечка стала объяснять распорядок дня в доме. Он встает поздно и иногда любит работать в саду. Затем Он уезжает в Кремль — в это время и убирают Его комнату. Он никогда не возвращается раньше девяти или десяти вечера и тогда ужинает. В два или в три часа ночи Он ложится в постель. И так семь дней в неделю. Правило: подходить к Нему надо так, чтоб Он видел. Он терпеть не может, когда подкрадываются. Если нужно постучаться в дверь, стучи сильнее. Не стой без дела. Не раскрывай рот, пока к тебе не обратятся. И если отвечаешь, всегда смотри прямо Ему в глаза.
Валечка готовит простой завтрак: кофе, хлеб, мясо — и несет Ему. Через какое-то время говорит, чтобы я забрала поднос. Прежде чем отправить меня к Нему, приглаживает мне волосы и поворачивает во все стороны, осматривая, все ли в порядке. Она говорит: «Он работает за столом в конце лужайки с южной стороны дома. Или работал. Он то и дело переходит с места на место. Так Он привык. Охранники знают, где Его искать».
Как описать этот момент? Я спокойна. Ты гордилась бы мною. Я помню, что надо делать. Иду по краю лужайки и подхожу к Нему так, чтобы Он меня видел. А Он сидит на скамье, один, склонившись над какими-то бумагами. Поднос стоит рядом. При моем приближении Он поднимает глаза и тут же снова возвращается к своей работе. Но когда я иду назад по траве, могу поклясться, что чувствую Его взгляд на спине, пока не исчезаю из виду. Валечка смеется, увидев, какая я бледная.
После этого я Его больше не видела.
А сейчас (пошел одиннадцатый час) — звук подъезжающих машин.
14. 6. 51. Прошлым вечером. Поздно. Я на кухне с Валечкой, как вдруг туда вбегает Лозгачев (комендант), весь взмыленный, и говорит, что у Хозяина кончился «Арарат». Валечка достает бутылку, но дает ее не Лозгачеву, а мне: «Пусть Анна отнесет». Она хочет помочь мне, милая Валечка! И Лозгачев ведет меня по переходу в главный дом. Я слышу мужские голоса, смех. Он громко стучит в дверь и отступает в сторону. Я вхожу. В комнате жарко, душно. Семь или восемь мужчин сидят за столом — все знакомые лица. Один из них — по-моему, товарищ Хрущев — вскакивает и начинает произносить тост. Лицо у него красное, потное. И умолкает. По всей комнате разбросана еда, точно они швырялись ею. Все смотрят на меня. Товарищ Сталин сидит во главе стола. Я ставлю коньяк рядом с Ним. Голос у Него мягкий, добрый. Он говорит: «Как же тебя зовут, молодой товарищ?» — «Анна Сафонова, товарищ Сталин». Я помню, что надо смотреть Ему в глаза. Они бездонные. Мужчина, сидящий рядом с Ним, говорит: «Она из Архангельска, Хозяин». А товарищ Хрущев добавляет: «Лаврентию можно верить — уж он-то знает, откуда она!» Снова смех. «Не обращай внимания на этих грубиянов, — говорит товарищ Сталин. — Спасибо, Анна Сафонова». Я закрываю дверь, они возобновляют разговор. Валечка ждет меня в конце перехода. Она обнимает меня, и мы возвращаемся на кухню. Меня трясет — должно быть, от счастья.
16. 6. 51. Товарищ Сталин Сказал, что теперь я должна приносить ему завтрак.
21. 6. 51. Сегодня утром Он, как всегда, в саду. Как бы я хотела, чтобы люди могли его тут видеть! Он любит слушать пение птиц, любит подстригать цветы. Но руки у него трясутся. Ставя поднос на стол, я услышала, как он ругнулся — он порезался. Я беру салфетку и подаю ему. Сначала он с подозрением смотрит на меня, потом протягивает руку. Я оборачиваю ее белой салфеткой. Тут же проступают яркие пятна крови. «Ты не боишься товарища Сталина, Анна Сафонова?» — «А почему я должна Вас бояться, товарищ Сталин?» — «Доктора вот боятся товарища Сталина. Когда они являются перебинтовать товарища Сталина, руки у них до того трясутся, что ему самому приходится это делать. Но если бы руки у них не тряслись… что бы это значило? Спасибо, Анна Сафонова».
Ох, мама и папа, он такой одинокий! Вы бы пожалели его. В конце концов он ведь из плоти и крови. как и мы. И вблизи он такой старенький. Гораздо старше, чем на фотографиях. Усы у него седые, а снизу желтые от трубки. Зубов почти нет. Когда он дышит, в груди у него булькает. Боюсь я за него. За всех нас.
30. 6. 51. Три часа ночи. Стук в дверь. За дверью стоит Валечка в ночной рубашке, с карманным фонариком. Он был в саду, подрезал при лунном свете цветы и снова порезался! Он зовет меня!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54