Келсо извлек из бара пригоршню миниатюрных бутылочек: водку, виски, джин, коньяк, какую-то немецкую вишневую настойку, — и понес к столу. Садясь, он выронил из рук пару бутылочек, и они покатились по полу, но Рапава этого даже не заметил. В номере гостиницы «Украина» сидел в кресле уже не старик, а перепуганный двадцатипятилетний парень, который в пятьдесят третьем году мчал в Москву по белевшему в свете фар шоссе каменно неподвижного Лаврентия Берию в темно-зеленом «паккарде».
Большая машина летела по Кутузовскому проспекту мимо спящих домов. В половине четвертого они пересекли по Бородинскому мосту Москву-реку и помчались к Кремлю, куда въехали через юго-западные ворота с противоположной стороны Красной площади.
Берия велел Рапаве повернуть налево, проехать мимо Оружейной палаты, затем круто повернуть направо и через узкую подворотню въехать во внутренний двор. В окружавших двор зданиях не было окон, только с полдюжины дверей. Покрытый ледяной коркой булыжник отливал в темноте красным, словно был залит кровью. Подняв взгляд, Рапава увидел, что это горит огромная рубиновая звезда.
Берия быстро вошел в одну из дверей, и Рапава чуть не бегом бросился за ним. Маленький, выложенный каменными плитами проход привел их к дореволюционному лифту. Под грохот железа и гул мотора они медленно проехали два погруженных в тишину, неосвещенных этажа. Лифт, дернувшись, остановился, и Берия, открыв решетку, быстро зашагал по коридору, покачивая ключом на шнурке.
Не спрашивай, где мы очутились, парень, я этого не знаю. Там был такой длинный, застланный ковром коридор с какими-то бюстами на мраморных подставках, потом железная винтовая лестница, по которой мы спустились в огромный, как океанский пароход, зал, с высоченными зеркалами и эдакими золочеными затейливыми стульчиками вдоль стен. Выйдя из зала, мы вскоре оказались в широком коридоре с выкрашенными в блестящий зеленый цвет стенами, от натертого пола пахло воском. Мы подошли к большой тяжелой двери, и Берия открыл ее ключом из своей связки.
Дверь на старой, еще дореволюционной, пневматике медленно закрылась за нами.
Кабинет не представлял собой ничего особенного. Размером восемь на шесть. Такой кабинет вполне мог быть у директора какой-нибудь фабрики на окраине Вологды или Магнитогорска: письменный стол с парой телефонов, небольшой ковер на полу, стол для заседаний со стульями, окно, занавешенное толстыми портьерами. На стене висела большая розовая карта СССР на валике — тогда ведь еще существовал СССР, — а рядом с ней была маленькая дверца, к которой Берия сразу и направился. У него имелся и этот ключ. За дверцей оказался чулан, где стоял почерневший от времени самовар, бутылка армянского коньяка и коробки травяного чая. В стене находился сейф с крепкой медной дверцей, на которой было выбито название фирмы — не русскими буквами, а какими-то заграничными. Сейф был маленький, сантиметров тридцать в поперечине. Квадратный. Аккуратно сработанный. С прямой, тоже медной, ручкой.
Берия заметил, что Рапава уставился на сейф, и резко приказал ему выйти.
Ожидание длилось почти час.
Рапава стоял в коридоре, стараясь не терять бдительности, и, услышав скрип в большом здании, показавшийся ему шагами, или вой ветра, показавшийся голосом, тотчас вытаскивал пистолет. Он представлял себе Генсека, шагающего по натертому до блеска полу этого широкого коридора в своих высоких кавалерийских сапогах, и никак не мог совместить этот образ со сраженным инсультом, дурно пахнущим телом, которое лежало на Ближней даче.
И знаешь, парень, я заплакал! Наверно, в какой-то мере я плакал и о себе — не стану скрывать, я боялся, поджилки тряслись, — но главным образом я оплакивал товарища Сталина. Я так не плакал по собственному отцу, когда тот умер. И так было почти со всеми ребятами, которых я знал.
Где-то вдали часы пробили четыре.
Примерно через полчаса наконец появился Берия. Он нес маленький кожаный портфель, набитый чем-то — конечно, бумагами, но, может, и чем-то еще, Рапава не мог сказать. Содержимое портфеля, скорее всего, было взято из сейфа, да и сам портфель, наверно, был оттуда. А может, и из кабинета. Или же — Рапава не мог в этом поклясться, но все-таки возможно — Берия уже держал его в руке, когда выходил из машины. Так или иначе, он нашел то, что искал, и улыбался.
— Улыбался?
— Вот именно, парень. Улыбался! Но, заметь, не с довольным видом. Скорее…
— Сокрушенно?
— Да, сокрушенно. Точно хотел сказать: черт побери, неужели такое возможно? Точно проигрался в карты.
Они пошли назад тем же путем, каким пришли, только на этот раз в коридоре с бюстами встретили охранника. Увидев Хозяина, он чуть не упал на колени. Но Берия посмотрел на него как на пустое место и продолжал идти — такого беззастенчивого вора еще поискать. А когда сел в машину, сказал:
«На Вспольный».
Еще не рассвело и было темно, но уже пошли трамваи и на улицах появился народ — главным образом старушки, которые убирали правительственные кабинеты при царе и при Ленине, а после завтрашнего дня станут убирать при ком-то другом. На Библиотеке имени Ленина висел большой красно-бело-черный плакат с изображением Сталина, смотревшего с высоты на рабочих, которые гуськом шли к станции метро. На коленях Берии лежал раскрытый портфель. Он сидел пригнувшись, включив свет. И что-то читал, нервно постукивая пальцами.
«Есть в багажнике лопата?» — вдруг спросил он.
Рапава сказал, что есть. Чтоб разгребать снег.
«А набор инструментов?»
«Есть, Хозяин».
Там было много всего: домкрат, гаечный ключ, гайки для завинчивания колес, рукоятка, чтобы завести мотор, запальные свечи…
Берия хмыкнул и снова принялся читать.
На Вспольном земля возле особняка была твердой, как бриллиант, вся в сверкающих льдинках. Лопатой ее было не взять, и Рапаве пришлось пойти в надворные постройки в глубине сада за киркой.
Он снял пальто и принялся орудовать киркой, как в свое время на огороде отца в Грузии, — широко взмахивал ею над головой, глубоко погружая острие до самого древка. Раскачав острие, он вытаскивал его из земли, снова вздымал кирку над головой и опять опускал.
Трудился он в маленькой вишневой рощице при свете «летучей мыши» — фонаря, повешенного на ветку, — трудился с бешеной скоростью, зная, что за его спиной, невидимый в темноте, сидит на каменной скамье Берия и наблюдает за ним. Вскоре Рапава так взмок, что, несмотря на мартовский холод вынужден был приостановить работу и, сняв пиджак, закатать рукава. Рубашка сзади прилипла к спине, и он невольно вспомнил людей, которые вот так же трудились, а он стоял с винтовкой и следил за ними. Это было летним днем, и работали они в лесу, а потом покорно ложились лицом вниз на свежевырытую землю. Он вспомнил, как пахла влажная земля, какая сонная тишина стояла в жарком лесу, и подумал, как холодно будет, если Берия прикажет ему сейчас лечь на землю.
«Не копай такую широкую яму, — раздался голос из темноты. — Это же не могила. Только придумываешь себе лишнюю работу».
Немного погодя Рапава стал менять инструменты: лопатой выбрасывал пласты земли, потом спрыгивал в яму и киркой углублял ее. Сначала края ямы доходили ему до колен, потом до талии и под конец — до подмышек; тут над ним появилась лунообразная физиономия Хозяина. Берия похвалил его, сказал, что хватит, и не как-нибудь, а с улыбкой протянул руку и помог выбраться из ямы. И в этот момент, ухватившись за пухлую руку Хозяина, Рапава преисполнился к нему такой любви, такой благодарности и преданности, каких никогда больше ни к кому не испытает.
Рапава помнит, как они, словно два товарища, взялись за длинный металлический ящик для инструментов и опустили его на дно. Потом забросали землей, плотно ее утрамбовали, и Рапава заровнял яму лопатой, а потом забросал сухими листьями. Когда они пошли по лужайке к дому, небо на востоке начало светлеть.
Келсо с Рапавой опустошили все бутылочки. И тогда старик вытащил из-за пазухи помятую жестяную флягу, где оказалась домашняя водка с перцем. Одному богу известно, из чего она была приготовлена. Вполне возможно, что из шампуня. Рапава понюхал ее, чихнул, затем подмигнул и налил Келсо полный стакан маслянистой жидкости. Она была сизого цвета, и Келсо почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.
— Итак, Сталин умер, — сказал он. Ему не хотелось делать глоток. Язык у него еле ворочался, и слова сливались. Челюсть будто одеревенела.
— Сталин умер. — И Рапава горестно покачал головой. Потом вдруг подался вперед и чокнулся с Келсо: — За товарища Сталина!
И они выпили.
Итак, Сталин умер. И все помешались от горя. Все, кроме Берии — он произнес речь на Красной площади перед тысячами истерически рыдавших людей так, точно читал объявление на железнодорожном вокзале, а потом ну и хохотал же с ребятами!
Об этом пошел слушок.
А ведь Берия был мужик умный, куда умнее тебя, парень, он тебя как миленького проглотил бы на завтрак. Но все умные люди делают в жизни одну ошибку: они считают, что остальные — дураки. А дураки-то не все. Просто остальным нужно больше времени.
Хозяин рассчитывал властвовать двадцать лет. А продержался всего три месяца.
Одним июньским днем, около полудня, Рапава дежурил с обычной командой — Саркисов, Надария, Думбадзе, — когда вдруг заговорили, что в Кремле созывают чрезвычайное заседание Президиума под председательством Маленкова. И поскольку заседание должно было происходить в кабинете Маленкова, Хозяин не придал этому значения. Ну кто такой этот жирный Маленков? Полное ничтожество. Тупица-медведь. Хозяин водил Маленкова на поводке.
Поэтому он сел в машину и поехал на заседание без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом и в поношенном костюме. Зачем утруждать себя и надевать галстук? День жаркий, Сталин умер, в Москве полно девочек, и он будет властвовать двадцать лет.
Вишневые деревья в глубине сада уже отцвели.
Они подъехали к зданию, где находился кабинет Маленкова, и Хозяин пошел наверх, а они все разместились в приемной у входа. И вот один за другим стали прибывать заправилы, все те, над кем Берия смеялся за их спиной: старый каменножопый Молотов, и этот толстый крестьянин Хрущев, и маленький Ворошилов, и, наконец, маршал Жуков, этот надутый павлин, весь в лентах и жестянках. Все они поднялись наверх, и Надария, потирая руки, сказал Рапаве: «А теперь, Папу Герасимович, сходи-ка ты в столовку и принеси нам кофейку».
Время шло, и Надария не раз ходил наверх проверить, что там происходит, и, вернувшись, всякий раз говорил: «Совещаются». Опять-таки — ну и что? Ничего необычного: Президиум частенько заседал часами. Но время подошло к восьми, начальник охраны стал тревожиться, а в десять, когда на дворе наступили летние сумерки, велел всем подняться с ним наверх.
Они вломились, невзирая на возражения маленковских секретарш, в большую комнату. Там было пусто. Саркисов кинулся к телефонам — они были отключены. Один из стульев лежал опрокинутый, и на полу возле него валялись смятые бумажки — на каждой рукою Берии красными чернилами было написано одно слово: «Тревога!»
Они могли бы, наверно, посражаться за Хозяина, но что бы это дало? Его поймали в ловушку, засада была устроена Красной армией. Жуков даже вывел танки — двадцать «Т-34» стояли позади дома Хозяина (об этом Рапава узнал позже), а Кремль заполнили броневики. Так что всякое сопротивление было безнадежно. Ребята и пяти минут не продержались бы.
Их тут же разделили. Рапаву увезли в военную тюрьму на северной окраине города, где его били до полусмерти, обвиняя в том, что он поставлял Хозяину несовершеннолетних: ему предъявили показания свидетелей, фотографии жертв и, наконец, список из тридцати имен, который Саркисов (этот громила Саркисов — ничего себе выносливый парень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Большая машина летела по Кутузовскому проспекту мимо спящих домов. В половине четвертого они пересекли по Бородинскому мосту Москву-реку и помчались к Кремлю, куда въехали через юго-западные ворота с противоположной стороны Красной площади.
Берия велел Рапаве повернуть налево, проехать мимо Оружейной палаты, затем круто повернуть направо и через узкую подворотню въехать во внутренний двор. В окружавших двор зданиях не было окон, только с полдюжины дверей. Покрытый ледяной коркой булыжник отливал в темноте красным, словно был залит кровью. Подняв взгляд, Рапава увидел, что это горит огромная рубиновая звезда.
Берия быстро вошел в одну из дверей, и Рапава чуть не бегом бросился за ним. Маленький, выложенный каменными плитами проход привел их к дореволюционному лифту. Под грохот железа и гул мотора они медленно проехали два погруженных в тишину, неосвещенных этажа. Лифт, дернувшись, остановился, и Берия, открыв решетку, быстро зашагал по коридору, покачивая ключом на шнурке.
Не спрашивай, где мы очутились, парень, я этого не знаю. Там был такой длинный, застланный ковром коридор с какими-то бюстами на мраморных подставках, потом железная винтовая лестница, по которой мы спустились в огромный, как океанский пароход, зал, с высоченными зеркалами и эдакими золочеными затейливыми стульчиками вдоль стен. Выйдя из зала, мы вскоре оказались в широком коридоре с выкрашенными в блестящий зеленый цвет стенами, от натертого пола пахло воском. Мы подошли к большой тяжелой двери, и Берия открыл ее ключом из своей связки.
Дверь на старой, еще дореволюционной, пневматике медленно закрылась за нами.
Кабинет не представлял собой ничего особенного. Размером восемь на шесть. Такой кабинет вполне мог быть у директора какой-нибудь фабрики на окраине Вологды или Магнитогорска: письменный стол с парой телефонов, небольшой ковер на полу, стол для заседаний со стульями, окно, занавешенное толстыми портьерами. На стене висела большая розовая карта СССР на валике — тогда ведь еще существовал СССР, — а рядом с ней была маленькая дверца, к которой Берия сразу и направился. У него имелся и этот ключ. За дверцей оказался чулан, где стоял почерневший от времени самовар, бутылка армянского коньяка и коробки травяного чая. В стене находился сейф с крепкой медной дверцей, на которой было выбито название фирмы — не русскими буквами, а какими-то заграничными. Сейф был маленький, сантиметров тридцать в поперечине. Квадратный. Аккуратно сработанный. С прямой, тоже медной, ручкой.
Берия заметил, что Рапава уставился на сейф, и резко приказал ему выйти.
Ожидание длилось почти час.
Рапава стоял в коридоре, стараясь не терять бдительности, и, услышав скрип в большом здании, показавшийся ему шагами, или вой ветра, показавшийся голосом, тотчас вытаскивал пистолет. Он представлял себе Генсека, шагающего по натертому до блеска полу этого широкого коридора в своих высоких кавалерийских сапогах, и никак не мог совместить этот образ со сраженным инсультом, дурно пахнущим телом, которое лежало на Ближней даче.
И знаешь, парень, я заплакал! Наверно, в какой-то мере я плакал и о себе — не стану скрывать, я боялся, поджилки тряслись, — но главным образом я оплакивал товарища Сталина. Я так не плакал по собственному отцу, когда тот умер. И так было почти со всеми ребятами, которых я знал.
Где-то вдали часы пробили четыре.
Примерно через полчаса наконец появился Берия. Он нес маленький кожаный портфель, набитый чем-то — конечно, бумагами, но, может, и чем-то еще, Рапава не мог сказать. Содержимое портфеля, скорее всего, было взято из сейфа, да и сам портфель, наверно, был оттуда. А может, и из кабинета. Или же — Рапава не мог в этом поклясться, но все-таки возможно — Берия уже держал его в руке, когда выходил из машины. Так или иначе, он нашел то, что искал, и улыбался.
— Улыбался?
— Вот именно, парень. Улыбался! Но, заметь, не с довольным видом. Скорее…
— Сокрушенно?
— Да, сокрушенно. Точно хотел сказать: черт побери, неужели такое возможно? Точно проигрался в карты.
Они пошли назад тем же путем, каким пришли, только на этот раз в коридоре с бюстами встретили охранника. Увидев Хозяина, он чуть не упал на колени. Но Берия посмотрел на него как на пустое место и продолжал идти — такого беззастенчивого вора еще поискать. А когда сел в машину, сказал:
«На Вспольный».
Еще не рассвело и было темно, но уже пошли трамваи и на улицах появился народ — главным образом старушки, которые убирали правительственные кабинеты при царе и при Ленине, а после завтрашнего дня станут убирать при ком-то другом. На Библиотеке имени Ленина висел большой красно-бело-черный плакат с изображением Сталина, смотревшего с высоты на рабочих, которые гуськом шли к станции метро. На коленях Берии лежал раскрытый портфель. Он сидел пригнувшись, включив свет. И что-то читал, нервно постукивая пальцами.
«Есть в багажнике лопата?» — вдруг спросил он.
Рапава сказал, что есть. Чтоб разгребать снег.
«А набор инструментов?»
«Есть, Хозяин».
Там было много всего: домкрат, гаечный ключ, гайки для завинчивания колес, рукоятка, чтобы завести мотор, запальные свечи…
Берия хмыкнул и снова принялся читать.
На Вспольном земля возле особняка была твердой, как бриллиант, вся в сверкающих льдинках. Лопатой ее было не взять, и Рапаве пришлось пойти в надворные постройки в глубине сада за киркой.
Он снял пальто и принялся орудовать киркой, как в свое время на огороде отца в Грузии, — широко взмахивал ею над головой, глубоко погружая острие до самого древка. Раскачав острие, он вытаскивал его из земли, снова вздымал кирку над головой и опять опускал.
Трудился он в маленькой вишневой рощице при свете «летучей мыши» — фонаря, повешенного на ветку, — трудился с бешеной скоростью, зная, что за его спиной, невидимый в темноте, сидит на каменной скамье Берия и наблюдает за ним. Вскоре Рапава так взмок, что, несмотря на мартовский холод вынужден был приостановить работу и, сняв пиджак, закатать рукава. Рубашка сзади прилипла к спине, и он невольно вспомнил людей, которые вот так же трудились, а он стоял с винтовкой и следил за ними. Это было летним днем, и работали они в лесу, а потом покорно ложились лицом вниз на свежевырытую землю. Он вспомнил, как пахла влажная земля, какая сонная тишина стояла в жарком лесу, и подумал, как холодно будет, если Берия прикажет ему сейчас лечь на землю.
«Не копай такую широкую яму, — раздался голос из темноты. — Это же не могила. Только придумываешь себе лишнюю работу».
Немного погодя Рапава стал менять инструменты: лопатой выбрасывал пласты земли, потом спрыгивал в яму и киркой углублял ее. Сначала края ямы доходили ему до колен, потом до талии и под конец — до подмышек; тут над ним появилась лунообразная физиономия Хозяина. Берия похвалил его, сказал, что хватит, и не как-нибудь, а с улыбкой протянул руку и помог выбраться из ямы. И в этот момент, ухватившись за пухлую руку Хозяина, Рапава преисполнился к нему такой любви, такой благодарности и преданности, каких никогда больше ни к кому не испытает.
Рапава помнит, как они, словно два товарища, взялись за длинный металлический ящик для инструментов и опустили его на дно. Потом забросали землей, плотно ее утрамбовали, и Рапава заровнял яму лопатой, а потом забросал сухими листьями. Когда они пошли по лужайке к дому, небо на востоке начало светлеть.
Келсо с Рапавой опустошили все бутылочки. И тогда старик вытащил из-за пазухи помятую жестяную флягу, где оказалась домашняя водка с перцем. Одному богу известно, из чего она была приготовлена. Вполне возможно, что из шампуня. Рапава понюхал ее, чихнул, затем подмигнул и налил Келсо полный стакан маслянистой жидкости. Она была сизого цвета, и Келсо почувствовал, как к горлу подкатила тошнота.
— Итак, Сталин умер, — сказал он. Ему не хотелось делать глоток. Язык у него еле ворочался, и слова сливались. Челюсть будто одеревенела.
— Сталин умер. — И Рапава горестно покачал головой. Потом вдруг подался вперед и чокнулся с Келсо: — За товарища Сталина!
И они выпили.
Итак, Сталин умер. И все помешались от горя. Все, кроме Берии — он произнес речь на Красной площади перед тысячами истерически рыдавших людей так, точно читал объявление на железнодорожном вокзале, а потом ну и хохотал же с ребятами!
Об этом пошел слушок.
А ведь Берия был мужик умный, куда умнее тебя, парень, он тебя как миленького проглотил бы на завтрак. Но все умные люди делают в жизни одну ошибку: они считают, что остальные — дураки. А дураки-то не все. Просто остальным нужно больше времени.
Хозяин рассчитывал властвовать двадцать лет. А продержался всего три месяца.
Одним июньским днем, около полудня, Рапава дежурил с обычной командой — Саркисов, Надария, Думбадзе, — когда вдруг заговорили, что в Кремле созывают чрезвычайное заседание Президиума под председательством Маленкова. И поскольку заседание должно было происходить в кабинете Маленкова, Хозяин не придал этому значения. Ну кто такой этот жирный Маленков? Полное ничтожество. Тупица-медведь. Хозяин водил Маленкова на поводке.
Поэтому он сел в машину и поехал на заседание без галстука, в рубашке с расстегнутым воротом и в поношенном костюме. Зачем утруждать себя и надевать галстук? День жаркий, Сталин умер, в Москве полно девочек, и он будет властвовать двадцать лет.
Вишневые деревья в глубине сада уже отцвели.
Они подъехали к зданию, где находился кабинет Маленкова, и Хозяин пошел наверх, а они все разместились в приемной у входа. И вот один за другим стали прибывать заправилы, все те, над кем Берия смеялся за их спиной: старый каменножопый Молотов, и этот толстый крестьянин Хрущев, и маленький Ворошилов, и, наконец, маршал Жуков, этот надутый павлин, весь в лентах и жестянках. Все они поднялись наверх, и Надария, потирая руки, сказал Рапаве: «А теперь, Папу Герасимович, сходи-ка ты в столовку и принеси нам кофейку».
Время шло, и Надария не раз ходил наверх проверить, что там происходит, и, вернувшись, всякий раз говорил: «Совещаются». Опять-таки — ну и что? Ничего необычного: Президиум частенько заседал часами. Но время подошло к восьми, начальник охраны стал тревожиться, а в десять, когда на дворе наступили летние сумерки, велел всем подняться с ним наверх.
Они вломились, невзирая на возражения маленковских секретарш, в большую комнату. Там было пусто. Саркисов кинулся к телефонам — они были отключены. Один из стульев лежал опрокинутый, и на полу возле него валялись смятые бумажки — на каждой рукою Берии красными чернилами было написано одно слово: «Тревога!»
Они могли бы, наверно, посражаться за Хозяина, но что бы это дало? Его поймали в ловушку, засада была устроена Красной армией. Жуков даже вывел танки — двадцать «Т-34» стояли позади дома Хозяина (об этом Рапава узнал позже), а Кремль заполнили броневики. Так что всякое сопротивление было безнадежно. Ребята и пяти минут не продержались бы.
Их тут же разделили. Рапаву увезли в военную тюрьму на северной окраине города, где его били до полусмерти, обвиняя в том, что он поставлял Хозяину несовершеннолетних: ему предъявили показания свидетелей, фотографии жертв и, наконец, список из тридцати имен, который Саркисов (этот громила Саркисов — ничего себе выносливый парень!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54