корка льда слишком тонкая, чтобы передвигаться по ней, и они умрут здесь, покрытые приличия ради снежным саваном.
Он задумался, как к этому отнесутся люди. Маргарет — что скажет она, когда узнает, что тело ее бывшего мужа нашли в лесу в полутора тысячах километров от Москвы? А мальчики? Это его волновало: он тосковал по своим сыновьям. Может быть, нацарапать им героическое последнее послание, как это сделал капитан Скотт в Антарктике: «Эти беглые заметки и наши мертвые тела расскажут, что произошло…»
Он подумал, что не так уж сильно боится смерти, хотя всегда полагал, что его это пугает, и поразился, потому что не мог похвастать мужеством или религиозной верой. Но нужно быть полным идиотом — разве не так? — чтобы потратить жизнь на изучение истории, не обретя хотя бы чувства предвидения относительно собственного конца. Наверное, потому он и посвятил столько лет писаниям о мертвых. Просто раньше никогда не задумывался об этом.
Он попытался представить себе собственные некрологи: «… так полностью и не оправдал возлагавшихся на него надежд… так и не написал свое главное научное исследование, на которое, по общему мнению, был способен… странные обстоятельства его преждевременной смерти, наверное, никогда не будут установлены…» Посвященные его памяти статьи будут все одинаковы, и он знает всех этих брезгливых приспособленцев, которые их напишут.
Русский еще больше открыл дроссель, и Келсо слышал, как он что-то шепчет себе под нос.
Прошло еще полчаса.
Келсо сидел с закрытыми глазами, и первым увидел огни О'Брайен. Он ткнул Келсо в бок и показал, и мгновение спустя Келсо их тоже увидел — сигнальные огни на высоких трубах и башенных кранах крупных деревообрабатывающих фабрик на мысе за городом. Потом во тьме по обоим берегам стали возникать новые огни, и небо впереди сделалось чуточку бледнее. Может быть, они все-таки успеют.
Лицо у него замерзло, трудно было говорить.
— У вас сохранилась карта Архангельска?
О'Брайен совсем застыл. Он походил на белую мраморную статую, чудом ожившую, и когда он пошевелился, маленькие частицы замерзшего снега посыпались с его куртки на дно лодки. Он достал план города из внутреннего кармана, и Келсо подался вперед на узкой доске, служившей ему сиденьем, упал на руки и колени и неуклюже пополз к корме лодки. Поднес карту к фонарю. Двина при входе в город делала изгиб, два острова разделяли реку на три протока. Им нужно было идти по правому.
Часы показывали без четверти восемь.
Он пробрался на корму и выдавил из себя крик:
— Товарищ! — Келсо сделал рукой рубящее движение в сторону правого борта. Русский ничем не показал, что понял, но через минуту, когда из снега выросла темная масса острова, начал обходить его с правой стороны, и Келсо увидел ржавый буй, а за ним — светлую полоску в небе.
Он сложил ладони рупором возле уха О'Брайена.
— Мост, — сказал он. О'Брайен снял капюшон и вопросительно посмотрел на него. — Мост, — повторил Келсо. — Который мы проезжали сегодня утром.
Вскоре они проплыли под ним — это был мост двойного назначения: железнодорожный и автомобильный; с тяжелых стальных конструкций свисали ледяные сталактиты, пахло канализацией и химикалиями, по верху с шумом проносились машины. Оглянувшись, Келсо увидел лучи фар, медленно перемещавшиеся по снегу.
Знакомый контур здания портового управления появился справа, и возле него — причал с привязанными лодками. Они стукнулись о невидимый лед, Келсо и О'Брайена швырнуло вперед. Мотор заглох. Русский снова его запустил, подал назад, нашел пролив, оставленный, видимо, не так давно более крупным судном. Там тоже был лед, но более тонкий. Он крошился, когда в него вонзался нос лодки. Келсо посмотрел на русского. Он выпрямился во весь рост и пристально вглядывался в черный коридор, держа руку на руле. Они прошли вдоль причала, он снова дал задний ход и очень медленно причалил. Выключил мотор, проворно прыгнул на деревянные доски с длинной веревкой в руке.
Сначала вылез О'Брайен, за ним — Келсо. Они заскакали, отряхиваясь от снега, стараясь вернуть жизнь в онемевшие суставы. О'Брайен начал было говорить о гостинице, о звонке в московское бюро, но Келсо его оборвал:
— Забудьте о гостинице. Вы слышите меня? Никаких звонков. И никаких репортажей. Мы исчезаем отсюда.
До отхода поезда оставалось тринадцать минут. — А он?
О'Брайен кивнул в сторону русского, который спокойно стоял неподалеку с чемоданом в руке и наблюдал за ними. Он выглядел удивительно одиноким и уязвимым теперь, в чуждой ему обстановке. Похоже, он собирался уехать с ними.
— Боже, — пробормотал Келсо. Он раскрыл карту. Не знал, на что решиться. — Пошли. — Он двинулся по причалу в сторону берега. О'Брайен поспешил за ним.
— Тетрадь при вас?
Келсо похлопал себя по карману куртки.
— Как вы думаете, у него есть оружие? — спросил О'Брайен. И оглянулся. — Черт возьми! Он следует за нами.
Русский шел за ними шагах в десяти, усталый, испуганный, как бездомная собака. Ружье он, видимо, оставил в лодке. Чем он может быть вооружен? — подумал Келсо. Ножом? И зашагал энергичнее, с трудом переставляя затекшие ноги.
— Мы не можем его просто так бросить…
— Еще как можем, — заметил Келсо. Он вспомнил, что ничего не рассказал О'Брайену о норвежской паре и о других. — Объясню потом. Просто поверьте мне — нам нужно держаться от него подальше.
Они почти бегом добрались до большой автобусной остановки перед портовым управлением — темный снег, несколько печальных оранжевых фонарей, в лучах которых кружились снежинки. Вокруг не было ни души. Келсо двинулся в северном направлении, скользя на льду и крепко сжимая карту в руке. До вокзала было больше километра, и они никогда бы туда не успели пешком. Он оглянулся вокруг. Похожая на коробку «лада» песочного цвета, заляпанная грязью, медленно выехала на площадь справа от них, и Келсо побежал к ней, размахивая руками.
В российской провинции любая машина — это потенциальное такси, большинство водителей готовы подвезти в любой момент, и этот не оказался исключением. Он свернул в их сторону, подняв фонтан грязных брызг и уже на ходу опуская боковое стекло. У шофера был вполне респектабельный вид — наверное, учитель или служащий. Близорукие глаза мигализа стеклами очков в толстой оправе.
— Опаздываете на концерт?
— Сделайте одолжение, гражданин, отвезите нас на вокзал, — сказал Келсо. — Десять американских долларов, если успеем к московскому поезду. — Он открыл дверцу, не дождавшись ответа водителя, просунул голову в кабину и подтолкнул О'Брайена к задней дверце. Похоже, им выпала удача — русский, захваченный врасплох, заметно отстал со своим чемоданом.
— Товарищи! — закричал он.
Келсо не колебался. Он плюхнулся на сиденье и захлопнул дверцу.
— Вы не хотите… — начал водитель, глядя в зеркальце заднего вида.
— Нет, — ответил Келсо. — Поехали.
Когда «лада» рванулась вперед, Келсо оглянулся. Русский поставил чемодан и смотрел им вслед с обескураженным видом — одинокая фигура посреди враждебного города. И тут же исчез из виду.
— Знаете, все же мне жаль этого несчастного, — сказал О'Брайен, но Келсо не испытывал ничего кроме облегчения.
— «Благодарность, — сказал он, цитируя Сталина, — собачья болезнь».
Архангельский железнодорожный вокзал находится с северной стороны большой площади, прямо напротив нагромождения жилых кварталов, окаймленных гнущимися под ветром березами. О'Брайен сунул десятидолларовую бумажку водителю, и они вбежали в здание вокзала. Из семи деревянных билетных касс с аккуратными занавесками пять были закрыты, и длинные очереди вели к двум оставшимся. В зале толпились студенты, туристы, солдаты, люди всех возрастов и национальностей, семьи с домашним скарбом в больших фанерных ящиках, перетянутых веревками; снующие повсюду дети скользили по грязному, мокрому от растаявшего снега полу.
О'Брайен протолкался в голову ближайшей очереди, размахивая пачкой долларов, демонстрируя всем, что он иностранец:
— Простите, мадам. Извините. Подвиньтесь, пожалуйста. Я опаздываю на поезд…
Келсо показалось, что О'Брайен заплатил целое состояние — то ли триста, то ли четыреста долларов, и минутой позже уже пробирался назад сквозь толпу, размахивая двумя билетами, и они побежали вверх по лестнице на платформу.
Если бы их намеревались задержать, это случилось бы именно здесь. Полдесятка молодых милиционеров стояли у выхода на платформу, сдвинув ушанки на затылок, как это делали солдаты царской армии, отправлявшиеся на войну 1914 года. Они посмотрели на Келсо и О'Брайена, бегущих к поезду, но в их глазах не отразилось ничего, кроме обычного любопытства, которое вызывают здесь иностранцы. Они даже не пошевелились.
Значит, никто не забил тревогу. Тот, кто управлял этим спектаклем, подумал Келсо, когда они выбежали на открытую платформу, убежден, что они уже погибли…
Во всех вагонах длинного состава, растянувшегося едва ли не на четверть километра, уже начинали закрывать двери. Низкие желтые фонари, падающие хлопья снега, объятия влюбленных, офицеры, спешащие к своим вагонам с дешевыми портфелями, — у Келсо возникло ощущение, что он перенесся на семьдесят лет назад: картинка из времен революции. Даже на боку громадного электровоза виднелись серп и молот. Они нашли свой вагон, третий от начала состава, и Келсо придержал дверь открытой, пока О'Брайен метнулся по платформе к одной из бабушек, торгующих снедью для пассажиров. У нее была родинка на щеке размером с грецкий орех. О'Брайен распихивал покупки по карманам, когда раздался гудок.
Поезд тронулся с места так медленно, что сначала его движение было неуловимым. Люди шли вдоль состава, наклонив головы, помахивая на прощанье платками. Другие еще пожимали руки отъезжающим через открытые окна. Келсо вдруг представил себе
Анну Сафонову здесь, на этом месте, пятьдесят лет назад: «Я расцеловала ее в обе щеки. Прощаясь с нею, прощаюсь с детством», — и впервые на него напала неизбывная грусть. Теперь люди уже бежали по платформе. Келсо протянул руку и втащил О'Брайена в вагон. Поезд набрал скорость. Вокзал остался позади.
32
Они шли, покачиваясь, по узкому, устланному синим ковром коридору, пока не отыскали свое купе — одно из восьми, в самой середине. О'Брайен открыл деревянную задвижную дверь, и они втиснулись внутрь.
Здесь было совсем неплохо. Тысяча рублей с человека за купе в мягком вагоне — два пыльных малиновых дивана один напротив другого, белые простыни, свернутый рулоном матрас, аккуратно взбитая подушка, пластмассовые, под дерево, панели, настольная лампа с зеленым абажуром, маленький складной столик, умывальник.
В окне промелькнули пролеты стального моста, но как только река скрылась, ничего не стало видно, кроме их собственного отражения — двух всклокоченных, промокших, небритых мужчин. О'Брайен задернул желтые занавески, установил столик и разложил на нем купленную снедь: буханку хлеба, вяленую рыбу неизвестного вида, колбасу, пакетики чая, — а Келсо отправился на поиски кипятка.
Почерневший титан находился в дальнем конце прохода, напротив купе проводницы — крупной неулыбчивой женщины, в своей синей униформе похожей на охранницу. Она установила маленькое зеркало и могла наблюдать за пассажирами, не вставая с койки. Келсо заметил, что она следила за ним, пока он изучал висящее на стене расписание. Им предстояло более чем двадцатичасовое путешествие, тринадцать остановок, не считая Москвы, куда они должны были прибыть в четыре часа следующего дня.
Двадцать часов.
Какие у них шансы продержаться так долго? Он попытался прикинуть. Самое позднее утром в Москве станет известно, что операция в лесу провалилась. Тогда власти просто обязаны будут остановить единственный поезд, идущий из Архангельска, и обыскать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Он задумался, как к этому отнесутся люди. Маргарет — что скажет она, когда узнает, что тело ее бывшего мужа нашли в лесу в полутора тысячах километров от Москвы? А мальчики? Это его волновало: он тосковал по своим сыновьям. Может быть, нацарапать им героическое последнее послание, как это сделал капитан Скотт в Антарктике: «Эти беглые заметки и наши мертвые тела расскажут, что произошло…»
Он подумал, что не так уж сильно боится смерти, хотя всегда полагал, что его это пугает, и поразился, потому что не мог похвастать мужеством или религиозной верой. Но нужно быть полным идиотом — разве не так? — чтобы потратить жизнь на изучение истории, не обретя хотя бы чувства предвидения относительно собственного конца. Наверное, потому он и посвятил столько лет писаниям о мертвых. Просто раньше никогда не задумывался об этом.
Он попытался представить себе собственные некрологи: «… так полностью и не оправдал возлагавшихся на него надежд… так и не написал свое главное научное исследование, на которое, по общему мнению, был способен… странные обстоятельства его преждевременной смерти, наверное, никогда не будут установлены…» Посвященные его памяти статьи будут все одинаковы, и он знает всех этих брезгливых приспособленцев, которые их напишут.
Русский еще больше открыл дроссель, и Келсо слышал, как он что-то шепчет себе под нос.
Прошло еще полчаса.
Келсо сидел с закрытыми глазами, и первым увидел огни О'Брайен. Он ткнул Келсо в бок и показал, и мгновение спустя Келсо их тоже увидел — сигнальные огни на высоких трубах и башенных кранах крупных деревообрабатывающих фабрик на мысе за городом. Потом во тьме по обоим берегам стали возникать новые огни, и небо впереди сделалось чуточку бледнее. Может быть, они все-таки успеют.
Лицо у него замерзло, трудно было говорить.
— У вас сохранилась карта Архангельска?
О'Брайен совсем застыл. Он походил на белую мраморную статую, чудом ожившую, и когда он пошевелился, маленькие частицы замерзшего снега посыпались с его куртки на дно лодки. Он достал план города из внутреннего кармана, и Келсо подался вперед на узкой доске, служившей ему сиденьем, упал на руки и колени и неуклюже пополз к корме лодки. Поднес карту к фонарю. Двина при входе в город делала изгиб, два острова разделяли реку на три протока. Им нужно было идти по правому.
Часы показывали без четверти восемь.
Он пробрался на корму и выдавил из себя крик:
— Товарищ! — Келсо сделал рукой рубящее движение в сторону правого борта. Русский ничем не показал, что понял, но через минуту, когда из снега выросла темная масса острова, начал обходить его с правой стороны, и Келсо увидел ржавый буй, а за ним — светлую полоску в небе.
Он сложил ладони рупором возле уха О'Брайена.
— Мост, — сказал он. О'Брайен снял капюшон и вопросительно посмотрел на него. — Мост, — повторил Келсо. — Который мы проезжали сегодня утром.
Вскоре они проплыли под ним — это был мост двойного назначения: железнодорожный и автомобильный; с тяжелых стальных конструкций свисали ледяные сталактиты, пахло канализацией и химикалиями, по верху с шумом проносились машины. Оглянувшись, Келсо увидел лучи фар, медленно перемещавшиеся по снегу.
Знакомый контур здания портового управления появился справа, и возле него — причал с привязанными лодками. Они стукнулись о невидимый лед, Келсо и О'Брайена швырнуло вперед. Мотор заглох. Русский снова его запустил, подал назад, нашел пролив, оставленный, видимо, не так давно более крупным судном. Там тоже был лед, но более тонкий. Он крошился, когда в него вонзался нос лодки. Келсо посмотрел на русского. Он выпрямился во весь рост и пристально вглядывался в черный коридор, держа руку на руле. Они прошли вдоль причала, он снова дал задний ход и очень медленно причалил. Выключил мотор, проворно прыгнул на деревянные доски с длинной веревкой в руке.
Сначала вылез О'Брайен, за ним — Келсо. Они заскакали, отряхиваясь от снега, стараясь вернуть жизнь в онемевшие суставы. О'Брайен начал было говорить о гостинице, о звонке в московское бюро, но Келсо его оборвал:
— Забудьте о гостинице. Вы слышите меня? Никаких звонков. И никаких репортажей. Мы исчезаем отсюда.
До отхода поезда оставалось тринадцать минут. — А он?
О'Брайен кивнул в сторону русского, который спокойно стоял неподалеку с чемоданом в руке и наблюдал за ними. Он выглядел удивительно одиноким и уязвимым теперь, в чуждой ему обстановке. Похоже, он собирался уехать с ними.
— Боже, — пробормотал Келсо. Он раскрыл карту. Не знал, на что решиться. — Пошли. — Он двинулся по причалу в сторону берега. О'Брайен поспешил за ним.
— Тетрадь при вас?
Келсо похлопал себя по карману куртки.
— Как вы думаете, у него есть оружие? — спросил О'Брайен. И оглянулся. — Черт возьми! Он следует за нами.
Русский шел за ними шагах в десяти, усталый, испуганный, как бездомная собака. Ружье он, видимо, оставил в лодке. Чем он может быть вооружен? — подумал Келсо. Ножом? И зашагал энергичнее, с трудом переставляя затекшие ноги.
— Мы не можем его просто так бросить…
— Еще как можем, — заметил Келсо. Он вспомнил, что ничего не рассказал О'Брайену о норвежской паре и о других. — Объясню потом. Просто поверьте мне — нам нужно держаться от него подальше.
Они почти бегом добрались до большой автобусной остановки перед портовым управлением — темный снег, несколько печальных оранжевых фонарей, в лучах которых кружились снежинки. Вокруг не было ни души. Келсо двинулся в северном направлении, скользя на льду и крепко сжимая карту в руке. До вокзала было больше километра, и они никогда бы туда не успели пешком. Он оглянулся вокруг. Похожая на коробку «лада» песочного цвета, заляпанная грязью, медленно выехала на площадь справа от них, и Келсо побежал к ней, размахивая руками.
В российской провинции любая машина — это потенциальное такси, большинство водителей готовы подвезти в любой момент, и этот не оказался исключением. Он свернул в их сторону, подняв фонтан грязных брызг и уже на ходу опуская боковое стекло. У шофера был вполне респектабельный вид — наверное, учитель или служащий. Близорукие глаза мигализа стеклами очков в толстой оправе.
— Опаздываете на концерт?
— Сделайте одолжение, гражданин, отвезите нас на вокзал, — сказал Келсо. — Десять американских долларов, если успеем к московскому поезду. — Он открыл дверцу, не дождавшись ответа водителя, просунул голову в кабину и подтолкнул О'Брайена к задней дверце. Похоже, им выпала удача — русский, захваченный врасплох, заметно отстал со своим чемоданом.
— Товарищи! — закричал он.
Келсо не колебался. Он плюхнулся на сиденье и захлопнул дверцу.
— Вы не хотите… — начал водитель, глядя в зеркальце заднего вида.
— Нет, — ответил Келсо. — Поехали.
Когда «лада» рванулась вперед, Келсо оглянулся. Русский поставил чемодан и смотрел им вслед с обескураженным видом — одинокая фигура посреди враждебного города. И тут же исчез из виду.
— Знаете, все же мне жаль этого несчастного, — сказал О'Брайен, но Келсо не испытывал ничего кроме облегчения.
— «Благодарность, — сказал он, цитируя Сталина, — собачья болезнь».
Архангельский железнодорожный вокзал находится с северной стороны большой площади, прямо напротив нагромождения жилых кварталов, окаймленных гнущимися под ветром березами. О'Брайен сунул десятидолларовую бумажку водителю, и они вбежали в здание вокзала. Из семи деревянных билетных касс с аккуратными занавесками пять были закрыты, и длинные очереди вели к двум оставшимся. В зале толпились студенты, туристы, солдаты, люди всех возрастов и национальностей, семьи с домашним скарбом в больших фанерных ящиках, перетянутых веревками; снующие повсюду дети скользили по грязному, мокрому от растаявшего снега полу.
О'Брайен протолкался в голову ближайшей очереди, размахивая пачкой долларов, демонстрируя всем, что он иностранец:
— Простите, мадам. Извините. Подвиньтесь, пожалуйста. Я опаздываю на поезд…
Келсо показалось, что О'Брайен заплатил целое состояние — то ли триста, то ли четыреста долларов, и минутой позже уже пробирался назад сквозь толпу, размахивая двумя билетами, и они побежали вверх по лестнице на платформу.
Если бы их намеревались задержать, это случилось бы именно здесь. Полдесятка молодых милиционеров стояли у выхода на платформу, сдвинув ушанки на затылок, как это делали солдаты царской армии, отправлявшиеся на войну 1914 года. Они посмотрели на Келсо и О'Брайена, бегущих к поезду, но в их глазах не отразилось ничего, кроме обычного любопытства, которое вызывают здесь иностранцы. Они даже не пошевелились.
Значит, никто не забил тревогу. Тот, кто управлял этим спектаклем, подумал Келсо, когда они выбежали на открытую платформу, убежден, что они уже погибли…
Во всех вагонах длинного состава, растянувшегося едва ли не на четверть километра, уже начинали закрывать двери. Низкие желтые фонари, падающие хлопья снега, объятия влюбленных, офицеры, спешащие к своим вагонам с дешевыми портфелями, — у Келсо возникло ощущение, что он перенесся на семьдесят лет назад: картинка из времен революции. Даже на боку громадного электровоза виднелись серп и молот. Они нашли свой вагон, третий от начала состава, и Келсо придержал дверь открытой, пока О'Брайен метнулся по платформе к одной из бабушек, торгующих снедью для пассажиров. У нее была родинка на щеке размером с грецкий орех. О'Брайен распихивал покупки по карманам, когда раздался гудок.
Поезд тронулся с места так медленно, что сначала его движение было неуловимым. Люди шли вдоль состава, наклонив головы, помахивая на прощанье платками. Другие еще пожимали руки отъезжающим через открытые окна. Келсо вдруг представил себе
Анну Сафонову здесь, на этом месте, пятьдесят лет назад: «Я расцеловала ее в обе щеки. Прощаясь с нею, прощаюсь с детством», — и впервые на него напала неизбывная грусть. Теперь люди уже бежали по платформе. Келсо протянул руку и втащил О'Брайена в вагон. Поезд набрал скорость. Вокзал остался позади.
32
Они шли, покачиваясь, по узкому, устланному синим ковром коридору, пока не отыскали свое купе — одно из восьми, в самой середине. О'Брайен открыл деревянную задвижную дверь, и они втиснулись внутрь.
Здесь было совсем неплохо. Тысяча рублей с человека за купе в мягком вагоне — два пыльных малиновых дивана один напротив другого, белые простыни, свернутый рулоном матрас, аккуратно взбитая подушка, пластмассовые, под дерево, панели, настольная лампа с зеленым абажуром, маленький складной столик, умывальник.
В окне промелькнули пролеты стального моста, но как только река скрылась, ничего не стало видно, кроме их собственного отражения — двух всклокоченных, промокших, небритых мужчин. О'Брайен задернул желтые занавески, установил столик и разложил на нем купленную снедь: буханку хлеба, вяленую рыбу неизвестного вида, колбасу, пакетики чая, — а Келсо отправился на поиски кипятка.
Почерневший титан находился в дальнем конце прохода, напротив купе проводницы — крупной неулыбчивой женщины, в своей синей униформе похожей на охранницу. Она установила маленькое зеркало и могла наблюдать за пассажирами, не вставая с койки. Келсо заметил, что она следила за ним, пока он изучал висящее на стене расписание. Им предстояло более чем двадцатичасовое путешествие, тринадцать остановок, не считая Москвы, куда они должны были прибыть в четыре часа следующего дня.
Двадцать часов.
Какие у них шансы продержаться так долго? Он попытался прикинуть. Самое позднее утром в Москве станет известно, что операция в лесу провалилась. Тогда власти просто обязаны будут остановить единственный поезд, идущий из Архангельска, и обыскать его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54