— Что?!
— Я передал репортаж, — повторил он уже с некоторым вызовом. — Вчера на берегу реки, пока вы говорили с ним в его лачуге. Я смонтировал репортаж на три минуты сорок секунд, приложил комментарий, перевел в цифровой код и передал через спутник. Я собирался вам вчера рассказать, но мне не хотелось вас огорчать…
— Огорчать?
— Да будет вам, Непредсказуемый, я был уверен, что репортаж не пройдет. Батарея подведет или что-нибудь в этом роде. Эта аппаратура, знаете…
Келсо отчаянно пытался осмыслить происходящее: русский в поезде, возбуждение толпы, Мамонтов… Они все еще в Вологде, поезд стоит на месте.
— Эти ваши картинки, когда их могли принять здесь, в России?
— Часов в девять вечера.
— И они могли их гонять… как часто? Каждый час?
— Это весьма вероятно.
— В течение одиннадцати часов? По всем каналам? Ваши хозяева продали права русским компаниям?
— Они бы предоставили их русским в качестве дара, всем ведущим компаниям. Это же отличная реклама!
— И вы передали также интервью со мной относительно этой тетради?
О'Брайен, словно защищаясь от удара, снова выставил вперед ладони.
— Ну, точно я ничего сказать не могу. То есть у них этот материал, конечно, был. Я его смонтировал и передал еще из Москвы, до отъезда в Архангельск.
— Вы бессовестный негодяй, — медленно процедил Келсо. — Вам известно, что Мамонтов в нашем поезде?
— Да. Я только что его видел. — Заметно нервничая, О'Брайен повернулся к окну. — Еще подумал, что ему здесь надо?
И что-то в том, как он это сказал — некая фальшивая нотка в его голосе, притворная беззаботность, — заставило Келсо буквально окаменеть. Выдержав паузу, он тихо произнес:
— Значит, Мамонтов подбил вас на это?
О'Брайен на мгновение замялся, и Келсо почувствовал, что его качнуло, как смертельно пьяного, или как боксера, готового рухнуть в нокауте.
— Боже милостивый, так вы меня просто обвели вокруг пальца…
— Нет, — сказал О'Брайен, — это не так. Хорошо, признаю, Мамонтов мне позвонил, я говорил вам, что мы несколько раз встречались. Но все это — найденная тетрадь, поездка в Архангельск — не имеет к нему отношения. Это только мы с вами. Клянусь вам. Я понятия не имел о том, что нас ждет.
Келсо закрыл глаза. Это был кошмар.
— Когда он вам звонил?
— В самом начале. И лишь намекнул. Он не упомянул Сталина или еще кого-нибудь.
— В самом начале?
— Накануне того дня, когда я появился на симпозиуме. Вот его слова: «Поезжайте в Институт марксизма-ленинизма со своей камерой, мистер О'Брайен, — ну, вы знаете его манеру говорить, — найдите доктора Келсо, спросите, не хочет ли он что-нибудь сказать». Это все. И буквально швырнул трубку. Но его намеки всегда имели неплохой результат, поэтому я там и появился. Господи… — он засмеялся, — с какой стати я бы поехал, как вы думаете? Снимать группку историков, рассуждающих об архивах? Увольте!
— Вы безответственный, двуличный, лживый мерзавец…
Келсо шагнул в купе, и О'Брайен отпрянул назад. Но Келсо на него даже не посмотрел. Ему в голову пришла другая идея. Он достал свою куртку из багажной сетки.
— Что вы собираетесь делать? — спросил О'Брайен.
— То, что мне следовало сделать с самого начала, если бы я знал правду. Я хочу уничтожить эту проклятую тетрадь.
Он вынул кожаный мешочек из внутреннего кармана куртки.
— Но тогда вы все порушите, — запротестовал О'Брайен. — Без тетради нет доказательств, и вся история теряет смысл. Мы будем выглядеть полными идиотами.
— Вот и замечательно.
— Я не позволю вам…
— Только попробуйте меня остановить!
Его свалила на пол не столько сила удара, сколько шок. Купе повернулось вверх дном, и он оказался распростертым на полу.
— Не заставляйте меня ударить вас снова, — взмолился О'Брайен, склонившись над ним. — Пожалуйста, Непредсказуемый. Для этого я вас слишком люблю.
Он протянул руку, но Келсо откатился в сторону. Он никак не мог отдышаться. Лицо его уткнулось в грязный пол. Под руками Келсо чувствовал его вибрацию. Он дотронулся пальцами до губы. Чуточку кровоточит. Он ощутил во рту соленый привкус. Двигатель электровоза взревел, точно машинист начал терять терпение, но поезд не сдвинулся с места.
33
В своем московском кабинете полковник Арсеньев, неловко пытаясь совладать с техникой, зажал ухом телефонную трубку, держа в пухлой руке пульт дистанционного управления телевизором. Он направил его на экран в углу кабинета и тщетно старался прибавить звук, нажав вместо этого сначала на яркость, затем на резкость, пока наконец не услышал, что говорит Мамонтов.
— Я прилетел сюда из Москвы сразу же, как только услышал новость. Я сделал это, чтобы предложить свою помощь и помощь движения «Аврора» этой исторической личности, и мы не позволим фашистскому узурпатору, сидящему в Кремле, помешать нам вместе занять некогда принадлежавшую нам и предназначенную нам в будущем власть — Советскую власть…
За последние двенадцать часов на полковника Арсеньева обрушилась целая серия неприятных ударов, но этот был хуже всех остальных.
Во-первых, вчера в восемь часов пришло тревожное сообщение о том, что в штабе спецназа потеряли всякую связь с Сувориным и его группой в лесу. Затем часом позже по телевидению показали этого психа, вещающего в жалкой лесной лачуге («Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма…»). Сообщение о том, что этого человека видели в поезде Архангельск — Москва, пришло в Ясенево под утро, и наспех собранные силы милиции и других частей МВД были сосредоточены в Вологде, чтобы остановить поезд. А теперь еще и это!
Снять человека с поезда под покровом темноты на какой-нибудь захолустной станции типа Коноши или Ерцево — это одно дело. Но штурмовать поезд среди бела дня на виду у средств массовой информации в таком большом городе, как Вологда, да еще учитывая, что В. П. Мамонтов и его битюги из «Авроры» затеют потасовку, — совсем другое.
Арсеньев позвонил в Кремль.
Ему пришлось прослушать самоуверенное заявление Мамонтова дважды: один раз по телевизору у себя в кабинете и теперь, минуту спустя, по телефону, слегка заглушённое звуками тяжелого дыхания. На другом конце провода кто-то кричал — очевидно, то были звуки паники, переполоха. Он услышал позвякивание стакана и бульканье наливаемой жидкости.
Ради бога, взмолился он. Только не водку. Пожалуйста. Тем более в такую рань…
На экране Мамонтов отвернулся от камеры и вошел в вагон. Потом повернул голову и помахал в камеру. Играл оркестр. Люди аплодировали.
У Арсеньева захолонуло сердце и сжалось горло. Вобрать в легкие воздух было все равно что всасывать жидкую глину через соломинку.
Он поднес к носу ингалятор и несколько раз вдохнул его пары.
— Нет, — рявкнул знакомый голос в ухо Арсеньева, и связь прервалась.
— Нет, — процедил Арсеньев, ткнув пальцем в Виссариона Нетто.
— Нет, — повторил Нетто, сидевший на диване с телефонной трубкой правительственной линии связи, начальнику управления МВД в Вологде. — Повторяю: никаких действий не предпринимать. Отзывайте людей. Пропустите поезд.
— Правильное решение, — сказал Арсеньев, опуская трубку на рычаг. — Поднялась бы стрельба. Это произвело бы удручающее впечатление.
Благоприятное впечатление — это сейчас было важнее всего.
Некоторое время Арсеньев сидел молча, с растущим беспокойством размышляя об этой окончательной развилке на своем жизненном пути. Одна дорога, подумал он, ведет в отставку, на пенсию и дачу; другая означает почти неизбежное снятие с работы, служебное расследование попытки незаконного убийства и, вполне вероятно, ведет за решетку.
— Отменить всю операцию, — велел он.
Перо Нетто забегало по странице блокнота. Глубоко запавшие, опухшие, похожие на изюминки в булке, маленькие глазки Арсеньева тревожно сверкнули.
— Нет, нет! Ничего не записывать! Просто выполняй. Сними наблюдение с квартиры Мамонтова. Отзови охрану с квартиры этой девицы. Приостановить все!
— А что делать с Архангельском, товарищ полковник? Там самолет ждет майора Суворина.
Арсеньев несколько секунд теребил вислую кожу на шее. В его неистощимом воображении уже возникали фразы неизвестно кем проводимого брифинга для иностранных журналистов: «Сообщения о стрельбе в лесу под Архангельском… достойный сожаления инцидент… недисциплинированный офицер взял на себя слишком много… не выполнил строгий приказ… трагический исход… искренние извинения…»
Бедняга Феликс, подумал он.
— Пусть возвращается в Москву.
Поезд видимо, стоял слишком долго, поэтому, когда были отпущены тормоза, он дернулся вперед и резко затормозил вновь, так что О'Брайена швырнуло из одного угла купе в другой, как язык колокола. Кожаный мешочек выпал у него из рук.
Очень медленно, скрипя и протестуя, с той же неуловимой сначала скоростью, что и в Архангельске, электровоз потянул состав из Вологды.
Келсо по-прежнему лежал на полу.
«без тетради нет доказательств, и вся история теряет смысл…»
Он нырнул за мешочком, схватил его одной рукой, другой взялся за дверную ручку и попытался подняться, но О'Брайен ухватил его за ногу и стал оттаскивать от двери. Ручка поддалась, дверь скользнула и открылась, и Келсо выпрыгнул в покрытый ковровой дорожкой проход, отчаянно лягнув О'Брайена в голову. Он с удовлетворением ощутил контакт тяжелого резинового каблука с человеческой плотью. Раздался истошный вопль. Сапог слетел, и Келсо оставил его позади, как ящерица, теряющая кончик хвоста. Он заковылял по проходу в сапоге на одну ногу.
Узкий проход был полон взволнованными пассажирами мягкого вагона: «Вы слышали?», «Это правда?» — и быстро исчезнуть не удалось. О'Брайен рвался за ним. Келсо слышал его крики. В конце вагона он увидел открытое окно и подумал, не выбросить ли тетрадь на пути. Но поезд еще не выехал из Вологды, он двигался по-прежнему очень медленно, тетрадь от падения не пострадает и ее обязательно рано или поздно найдут…
— Непредсказуемый!
Он побежал дальше и поздно сообразил, что двигается в сторону плацкартных вагонов. Это была ошибка, потому что именно там сидели Мамонтов и его ребята; и действительно: навстречу Келсо уже спешил один из подручных Мамонтова, расталкивая по пути пассажиров.
Келсо дернул ручку ближайшего купе. Оно оказалось заперто. Но следующая ручка поддалась, и он буквально ввалился в пустое купе, успев запереть за собой дверь. Здесь было сумрачно из-за зашторенных окон, постели не были застланы, пассажиры, видимо, сошли в Вологде, стоял удушливый запах мужского пота. Келсо попробовал опустить окно, но оно было закрыто наглухо. Человек из «Авроры» молотил в дверь, кричал, требовал, чтобы он открыл. Дверная ручка ходила ходуном. Келсо развязал мешочек, выпростал его содержимое и достал зажигалку как раз в тот момент, когда дверь не выдержала и отъехала в сторону.
Шторы в квартире Зинаиды Рапава были задернуты. Телеэкран светился в углу, словно холодный голубой камин.
Всю ночь на лестничной площадке дежурили работники секретной службы, сначала Бунин, потом другой, а милицейский автомобиль нагло припарковался напротив входа в подъезд. Именно Бунин велел ей задернуть шторы и не выходить из дома. Бунин был ей неприятен, и она видела, что он тоже не питает к ней теплых чувств. Когда она спросила, как долго ей придется вести такой образ жизни, он только пожал плечами. Выходит, она под домашним арестом? Он снова пожал плечами.
Она свернулась калачиком на постели и провалялась так чуть ли не двадцать часов, прислушиваясь, как соседи возвращаются с работы, затем выходят куда-то вечером. Потом она слышала, как они ложатся спать. Лежа в темноте, она обнаружила, что если долго разглядывать какой-нибудь предмет, то образ отца исчезает и она больше не видит его растерзанное тело на каталке морга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
— Я передал репортаж, — повторил он уже с некоторым вызовом. — Вчера на берегу реки, пока вы говорили с ним в его лачуге. Я смонтировал репортаж на три минуты сорок секунд, приложил комментарий, перевел в цифровой код и передал через спутник. Я собирался вам вчера рассказать, но мне не хотелось вас огорчать…
— Огорчать?
— Да будет вам, Непредсказуемый, я был уверен, что репортаж не пройдет. Батарея подведет или что-нибудь в этом роде. Эта аппаратура, знаете…
Келсо отчаянно пытался осмыслить происходящее: русский в поезде, возбуждение толпы, Мамонтов… Они все еще в Вологде, поезд стоит на месте.
— Эти ваши картинки, когда их могли принять здесь, в России?
— Часов в девять вечера.
— И они могли их гонять… как часто? Каждый час?
— Это весьма вероятно.
— В течение одиннадцати часов? По всем каналам? Ваши хозяева продали права русским компаниям?
— Они бы предоставили их русским в качестве дара, всем ведущим компаниям. Это же отличная реклама!
— И вы передали также интервью со мной относительно этой тетради?
О'Брайен, словно защищаясь от удара, снова выставил вперед ладони.
— Ну, точно я ничего сказать не могу. То есть у них этот материал, конечно, был. Я его смонтировал и передал еще из Москвы, до отъезда в Архангельск.
— Вы бессовестный негодяй, — медленно процедил Келсо. — Вам известно, что Мамонтов в нашем поезде?
— Да. Я только что его видел. — Заметно нервничая, О'Брайен повернулся к окну. — Еще подумал, что ему здесь надо?
И что-то в том, как он это сказал — некая фальшивая нотка в его голосе, притворная беззаботность, — заставило Келсо буквально окаменеть. Выдержав паузу, он тихо произнес:
— Значит, Мамонтов подбил вас на это?
О'Брайен на мгновение замялся, и Келсо почувствовал, что его качнуло, как смертельно пьяного, или как боксера, готового рухнуть в нокауте.
— Боже милостивый, так вы меня просто обвели вокруг пальца…
— Нет, — сказал О'Брайен, — это не так. Хорошо, признаю, Мамонтов мне позвонил, я говорил вам, что мы несколько раз встречались. Но все это — найденная тетрадь, поездка в Архангельск — не имеет к нему отношения. Это только мы с вами. Клянусь вам. Я понятия не имел о том, что нас ждет.
Келсо закрыл глаза. Это был кошмар.
— Когда он вам звонил?
— В самом начале. И лишь намекнул. Он не упомянул Сталина или еще кого-нибудь.
— В самом начале?
— Накануне того дня, когда я появился на симпозиуме. Вот его слова: «Поезжайте в Институт марксизма-ленинизма со своей камерой, мистер О'Брайен, — ну, вы знаете его манеру говорить, — найдите доктора Келсо, спросите, не хочет ли он что-нибудь сказать». Это все. И буквально швырнул трубку. Но его намеки всегда имели неплохой результат, поэтому я там и появился. Господи… — он засмеялся, — с какой стати я бы поехал, как вы думаете? Снимать группку историков, рассуждающих об архивах? Увольте!
— Вы безответственный, двуличный, лживый мерзавец…
Келсо шагнул в купе, и О'Брайен отпрянул назад. Но Келсо на него даже не посмотрел. Ему в голову пришла другая идея. Он достал свою куртку из багажной сетки.
— Что вы собираетесь делать? — спросил О'Брайен.
— То, что мне следовало сделать с самого начала, если бы я знал правду. Я хочу уничтожить эту проклятую тетрадь.
Он вынул кожаный мешочек из внутреннего кармана куртки.
— Но тогда вы все порушите, — запротестовал О'Брайен. — Без тетради нет доказательств, и вся история теряет смысл. Мы будем выглядеть полными идиотами.
— Вот и замечательно.
— Я не позволю вам…
— Только попробуйте меня остановить!
Его свалила на пол не столько сила удара, сколько шок. Купе повернулось вверх дном, и он оказался распростертым на полу.
— Не заставляйте меня ударить вас снова, — взмолился О'Брайен, склонившись над ним. — Пожалуйста, Непредсказуемый. Для этого я вас слишком люблю.
Он протянул руку, но Келсо откатился в сторону. Он никак не мог отдышаться. Лицо его уткнулось в грязный пол. Под руками Келсо чувствовал его вибрацию. Он дотронулся пальцами до губы. Чуточку кровоточит. Он ощутил во рту соленый привкус. Двигатель электровоза взревел, точно машинист начал терять терпение, но поезд не сдвинулся с места.
33
В своем московском кабинете полковник Арсеньев, неловко пытаясь совладать с техникой, зажал ухом телефонную трубку, держа в пухлой руке пульт дистанционного управления телевизором. Он направил его на экран в углу кабинета и тщетно старался прибавить звук, нажав вместо этого сначала на яркость, затем на резкость, пока наконец не услышал, что говорит Мамонтов.
— Я прилетел сюда из Москвы сразу же, как только услышал новость. Я сделал это, чтобы предложить свою помощь и помощь движения «Аврора» этой исторической личности, и мы не позволим фашистскому узурпатору, сидящему в Кремле, помешать нам вместе занять некогда принадлежавшую нам и предназначенную нам в будущем власть — Советскую власть…
За последние двенадцать часов на полковника Арсеньева обрушилась целая серия неприятных ударов, но этот был хуже всех остальных.
Во-первых, вчера в восемь часов пришло тревожное сообщение о том, что в штабе спецназа потеряли всякую связь с Сувориным и его группой в лесу. Затем часом позже по телевидению показали этого психа, вещающего в жалкой лесной лачуге («Таков уже закон эксплуататоров — бить отсталых и слабых. Волчий закон капитализма…»). Сообщение о том, что этого человека видели в поезде Архангельск — Москва, пришло в Ясенево под утро, и наспех собранные силы милиции и других частей МВД были сосредоточены в Вологде, чтобы остановить поезд. А теперь еще и это!
Снять человека с поезда под покровом темноты на какой-нибудь захолустной станции типа Коноши или Ерцево — это одно дело. Но штурмовать поезд среди бела дня на виду у средств массовой информации в таком большом городе, как Вологда, да еще учитывая, что В. П. Мамонтов и его битюги из «Авроры» затеют потасовку, — совсем другое.
Арсеньев позвонил в Кремль.
Ему пришлось прослушать самоуверенное заявление Мамонтова дважды: один раз по телевизору у себя в кабинете и теперь, минуту спустя, по телефону, слегка заглушённое звуками тяжелого дыхания. На другом конце провода кто-то кричал — очевидно, то были звуки паники, переполоха. Он услышал позвякивание стакана и бульканье наливаемой жидкости.
Ради бога, взмолился он. Только не водку. Пожалуйста. Тем более в такую рань…
На экране Мамонтов отвернулся от камеры и вошел в вагон. Потом повернул голову и помахал в камеру. Играл оркестр. Люди аплодировали.
У Арсеньева захолонуло сердце и сжалось горло. Вобрать в легкие воздух было все равно что всасывать жидкую глину через соломинку.
Он поднес к носу ингалятор и несколько раз вдохнул его пары.
— Нет, — рявкнул знакомый голос в ухо Арсеньева, и связь прервалась.
— Нет, — процедил Арсеньев, ткнув пальцем в Виссариона Нетто.
— Нет, — повторил Нетто, сидевший на диване с телефонной трубкой правительственной линии связи, начальнику управления МВД в Вологде. — Повторяю: никаких действий не предпринимать. Отзывайте людей. Пропустите поезд.
— Правильное решение, — сказал Арсеньев, опуская трубку на рычаг. — Поднялась бы стрельба. Это произвело бы удручающее впечатление.
Благоприятное впечатление — это сейчас было важнее всего.
Некоторое время Арсеньев сидел молча, с растущим беспокойством размышляя об этой окончательной развилке на своем жизненном пути. Одна дорога, подумал он, ведет в отставку, на пенсию и дачу; другая означает почти неизбежное снятие с работы, служебное расследование попытки незаконного убийства и, вполне вероятно, ведет за решетку.
— Отменить всю операцию, — велел он.
Перо Нетто забегало по странице блокнота. Глубоко запавшие, опухшие, похожие на изюминки в булке, маленькие глазки Арсеньева тревожно сверкнули.
— Нет, нет! Ничего не записывать! Просто выполняй. Сними наблюдение с квартиры Мамонтова. Отзови охрану с квартиры этой девицы. Приостановить все!
— А что делать с Архангельском, товарищ полковник? Там самолет ждет майора Суворина.
Арсеньев несколько секунд теребил вислую кожу на шее. В его неистощимом воображении уже возникали фразы неизвестно кем проводимого брифинга для иностранных журналистов: «Сообщения о стрельбе в лесу под Архангельском… достойный сожаления инцидент… недисциплинированный офицер взял на себя слишком много… не выполнил строгий приказ… трагический исход… искренние извинения…»
Бедняга Феликс, подумал он.
— Пусть возвращается в Москву.
Поезд видимо, стоял слишком долго, поэтому, когда были отпущены тормоза, он дернулся вперед и резко затормозил вновь, так что О'Брайена швырнуло из одного угла купе в другой, как язык колокола. Кожаный мешочек выпал у него из рук.
Очень медленно, скрипя и протестуя, с той же неуловимой сначала скоростью, что и в Архангельске, электровоз потянул состав из Вологды.
Келсо по-прежнему лежал на полу.
«без тетради нет доказательств, и вся история теряет смысл…»
Он нырнул за мешочком, схватил его одной рукой, другой взялся за дверную ручку и попытался подняться, но О'Брайен ухватил его за ногу и стал оттаскивать от двери. Ручка поддалась, дверь скользнула и открылась, и Келсо выпрыгнул в покрытый ковровой дорожкой проход, отчаянно лягнув О'Брайена в голову. Он с удовлетворением ощутил контакт тяжелого резинового каблука с человеческой плотью. Раздался истошный вопль. Сапог слетел, и Келсо оставил его позади, как ящерица, теряющая кончик хвоста. Он заковылял по проходу в сапоге на одну ногу.
Узкий проход был полон взволнованными пассажирами мягкого вагона: «Вы слышали?», «Это правда?» — и быстро исчезнуть не удалось. О'Брайен рвался за ним. Келсо слышал его крики. В конце вагона он увидел открытое окно и подумал, не выбросить ли тетрадь на пути. Но поезд еще не выехал из Вологды, он двигался по-прежнему очень медленно, тетрадь от падения не пострадает и ее обязательно рано или поздно найдут…
— Непредсказуемый!
Он побежал дальше и поздно сообразил, что двигается в сторону плацкартных вагонов. Это была ошибка, потому что именно там сидели Мамонтов и его ребята; и действительно: навстречу Келсо уже спешил один из подручных Мамонтова, расталкивая по пути пассажиров.
Келсо дернул ручку ближайшего купе. Оно оказалось заперто. Но следующая ручка поддалась, и он буквально ввалился в пустое купе, успев запереть за собой дверь. Здесь было сумрачно из-за зашторенных окон, постели не были застланы, пассажиры, видимо, сошли в Вологде, стоял удушливый запах мужского пота. Келсо попробовал опустить окно, но оно было закрыто наглухо. Человек из «Авроры» молотил в дверь, кричал, требовал, чтобы он открыл. Дверная ручка ходила ходуном. Келсо развязал мешочек, выпростал его содержимое и достал зажигалку как раз в тот момент, когда дверь не выдержала и отъехала в сторону.
Шторы в квартире Зинаиды Рапава были задернуты. Телеэкран светился в углу, словно холодный голубой камин.
Всю ночь на лестничной площадке дежурили работники секретной службы, сначала Бунин, потом другой, а милицейский автомобиль нагло припарковался напротив входа в подъезд. Именно Бунин велел ей задернуть шторы и не выходить из дома. Бунин был ей неприятен, и она видела, что он тоже не питает к ней теплых чувств. Когда она спросила, как долго ей придется вести такой образ жизни, он только пожал плечами. Выходит, она под домашним арестом? Он снова пожал плечами.
Она свернулась калачиком на постели и провалялась так чуть ли не двадцать часов, прислушиваясь, как соседи возвращаются с работы, затем выходят куда-то вечером. Потом она слышала, как они ложатся спать. Лежа в темноте, она обнаружила, что если долго разглядывать какой-нибудь предмет, то образ отца исчезает и она больше не видит его растерзанное тело на каталке морга.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54