Но мои сомнения вскоре развеялись. Несколько мужичков принялись бодро выносить столики из ближайшего детского садика и расставлять их в тенечке под липами. Несколько теток в черных платочках крикливо руководили процессом. Похоже, поминки состоятся. Простой люд свято чтит народные традиции. Надо бы и мне внести свою лепту в поминальный стол.
Похоронная процессия двинулась к автобусу, а я направилась к теткам, занимавшимся организацией застолья.
— Простите, — обратилась я к одной из них, достав из кошелька тысячу рублей, — вот, возьмите деньги на продукты.
Тетка с крупным носом, на котором проступила уродливая сетка лопнувших сосудов, недоверчиво покосилась на протянутую купюру. Судя по выражению ее физиономии, сумма показалась ей не правдоподобно большой.
— А вы кто ей будете? — Она изо всех сил старалась понять, потребует ли прилично одетая девица сдачу.
— Ой, а я ее знаю! — К нам подлетела другая тетка, и я без труда узнала в ней толстую мамашу, чей малолетний отпрыск засек на месте преступления помощника депутата. — Это она труп обнаружила. С ней менты еще долго во дворе разговаривали.
Я кивнула, подтверждая ее слова.
— Вы знали Оксану Тихоновну? — продолжила любопытствовать тетка с носом.
Мне потребовалась пара секунд, чтобы сообразить: Оксана Тихоновна и есть та самая убитая Киселева. Вот ведь нет никакой памяти на имена-отчества!
— Нет, мне не приходилось с ней встречаться… при жизни, я имею в виду, — выдала я чистую правду. — Мы случайно оказались на ее этаже, дверь приоткрыта, внутри пожар… И еще кот орал благим матом, мы даже решили, что в квартире ребенок.
— Да, кот… Интересно, куда Бандит подевался? Он был для покойницы единственной самой родной душой, — шмыгнула носом жирная мамаша.
— Кот пока у меня, — пришлось признаться мне. — Он забрался на заднее сиденье машины, и я обнаружила его уже возле своего дома. Впрочем, я готова привезти его в любой момент кому-нибудь из родственников умершей.
— Да какие у нее родственники?! — отмахнулась носатая. — Она же детдомовская.
— Может, кто-то из соседей хочет приютить кота? — не унималась я.
— Нам своих дармоедов хватает, — отрезала жирная, — можете выгнать его на улицу!
Тетки, взяв у меня деньги, поспешили застелить столы застиранными скатертями, а я забралась в машину и двинулась следом за похоронным автобусом.
Поездка была долгая и утомительная. Кладбища в черте города давно закрыты для погребений. То есть «подселить» умершего к почившим родственникам, конечно же, разрешают. Кроме того, можно дать взятку в две-три тысячи долларов и получить свои два квадрата на приличном кладбище, но такая роскошь по карману единицам. Простые смертные отправляются в последний путь за сорок-пятьдесят километров от города. На «Мазде» я бы без труда преодолела это расстояние максимум за полчаса. Но, не зная дороги, пришлось тащиться почти шагом за раздолбанным катафалком.
Представляю, каково в такую жарищу пассажирам самого автобуса! А труп наверняка плохо забальзамировали, страшно даже подумать, какая внутри сейчас вонь стоит.
На кладбище над свежевырытой могилой усталая женщина с изрезанным глубокими морщинами лицом, вероятно распорядитель из похоронного бюро, толкнула короткую прощальную речь. Гроб заколотили и опустили в яму. Горстка людей, состоявшая в основном из старушек, побросала в могилу по горстке земли. Повинуясь стадному чувству, я тоже наклонилась и взяла в ладонь несколько комьев высушенного солнцем грунта. Внезапно сердце сжалось, и на глаза сами собой накатились слезы.
Чего это я, собственно? Нервы совсем на пределе. Видно, прав-таки Оглоедов: следует все бросить и махнуть на недельку на какие-нибудь экзотические острова. Документы по сахарному заводу готовы, а других неотложных дел по причине летнего спада деловой активности пока нет. Вполне можно выкроить время для отдыха. Поплаваю в море, покроюсь золотистым загаром, заведу бурный курортный роман… Хотя нет, с курортным романом я погорячилась. Еще свежи в памяти хламидии вместе с продолжительной и обременительной во всех отношениях терапией.
Бросив горсть земли в яму, я решительным шагом направилась назад в машину, испугавшись, что процесс погребения доконает мою расшатанную психику. На душе и без того скребли кошки. Надо же: был человек и нет человека. И никто не убивается над гробом, не орошает безутешными слезами могилку…
Одинокая жизнь, страшная смерть. Пожалуй, один лишь Бандит искренне тоскует по хозяйке. Недаром котище совсем обнаглел и по ночам пытается примоститься у меня под боком. Что мне теперь с ним делать? Не хватало только, чтобы он зимой завонял мне городскую квартиру. Терпеть не могу кошачий дух.
С такими невеселыми мыслями я вкатила назад в хрущевский дворик. Поминки под липами уже шли полным ходом. Не стоило мне горячиться и ехать на кладбище.
Десятка два потных и раскрасневшихся на жаре людей самозабвенно хлебали теплую водяру из пластиковых стаканчиков, закусывая ее малосольными огурцами, квашеной капустой и салом. Песни, правда, еще не пели, но, судя по возбужденному состоянию собутыльников, за этим дело не станет.
Я пристроилась за стол поближе к знакомым мне теткам.
— Уже похоронили, — громко сообщила я собравшимся. Мне тут же плеснули водки, но я благоразумно отказалась от дешевого пойла, жестом указав на оставленную неподалеку «Мазду».
— Напрасно вы в такую жару на кладбище поперлись, — посочувствовала тетка с носом, который по причине принятого алкоголя из красного стал синюшным и даже несколько увеличился в размерах.
— Жалко ее, — задумчиво произнесла я, — умер человек, а никому и горя нету.
— Так сама виновата. Нечего было деток своих в роддоме бросать. — Бабениия прищурила злые глазки, смахнув каплю пота с синего шнобеля. — Сама — детдомовка, а ребятишек не пожалела, бросила на казенные харчи. Вот и жила бобылем на старости.
— Брось, Верка, — осерчала на нее толстуха, — о покойниках плохо не говорят. — Размашистым жестом она шлепнула ложку капусты в мою тарелку.
— Постойте-ка, разве у Киселевой были дети? — Поданным Никиты Когтева, никаких детей у убитой не было, это я точно помню.
— Были, как же не быть, — кивнула носатая Верка. — Только давно это было, я еще в школе училась. Родила байстрюков не знамо от кого. С мужем-то они всего ничего пожили, зашибал тот крепко. А Оксана младенцев своих прямо в роддоме и бросила. Вот ведь сердца не было… — При этих словах тетка опрокинула в себя полстакана и захрустела соленым огурцом.
— Не слушайте ее, — вмешался пожилой мужик, сидевший напротив меня. — То дела давние, а смерть… она все грехи отпускает. Помянем Оксану добрым словом. Она женщина тихая была. Никому из нас зла не желала. Всему дому уколы делала бесплатно и даже капельницы ставила… И котов кормила бездомных…
— Вот-вот, они-то нам весь подъезд и обоссали, — не желала униматься захмелевшая Верка. Но на нее снова цыкнули теперь уже сразу несколько человек.
Догадки чехардой завертелись в моей голове. Что, если мои детские фотографии действительно присылала мне сама Киселева? Ну, тогда выходит, что… Нет, этого не может быть! Я отлично знаю, что у моих родителей долго не было детей, но потом мама лечилась… И еще она рассказывала мне про свой жуткий токсикоз, про отечные ноги, про низкий гемоглобин и постоянную угрозу срыва. Не могла же она все это придумать. Есть еще, кстати, тетя Настя, мамина двоюродная сестра, болтушка и неутомимая сплетница. Она неоднократно вспоминала, как добывала в застойные времена гранаты и литрами таскала в больницу дефицитный сок для повышения гемоглобина. К тому же маме делали кесарево, ей уже было хорошо за тридцать, и при родах кости таза не пожелали раздвигаться естественным образом. От кесарева сечения имеется шрам внизу живота. Не могло быть никакого усыновления! Не могло, и точка!
Хотя… мамин младенец мог родиться мертвым. Все-таки возраст и тяжелые роды. А тут прямо в больнице готовая и здоровая малышка. Заплатили врачам и получили ребенка в обход формальностей. Мама даже может об этом и не знать. Отец, опасаясь за психику жены, вполне мог сам провернуть махинацию по присвоению чужого ребенка, и бедная мама не догадывается, что ее собственная девочка умерла. Господи, неужели только что на кладбище зарыли в землю мою биологическую мать?
Усыновление объяснило бы странности в поведении Сереброва-старшего. Но, понятное дело, правды от него я никогда не добьюсь. А что, если папа ради сохранения тайны поехал к Киселевой, намереваясь уговорить ее молчать? Она же в ответ заявила, что в любом случае все расскажет… Это вполне могло спровоцировать Сереброва-старшего! Ужас! Что с ним теперь будет? Вдруг найдутся свидетели? Что будет со всеми нами?!
Интересно, как насчет Верещагина? Он тоже получал от Киселевой свои детские фотографии? Ведь именно народный депутат должен был приехать тогда на встречу. Нужно срочно с ним связаться! Во-первых, следует узнать, присылали ли ему снимки, а во-вторых, могли ли родители его усыновить. Кажется, бумажку с электронным адресом депутата я положила куда-то в свою сумку.
Во дворик вернулся наконец похоронный автобус. К столу подтянулись старушки. А я, включив все свое самообладание, постаралась продолжить разговоры об убитой. Однако очень быстро выяснилось, что близкой дружбы с покойной никто из соседей не водил. Нашлась лишь старушка, в прошлом учительница, которая в последние месяцы заходила к покойной довольно часто. Смертельно больной женщине было уже тяжело обходиться без посторонней помощи, и бабулька, чем могла, старалась подсобить ей по хозяйству.
Воспользовавшись тем, что принесли горячее и женское население стало хлопотать со сменой блюд, я подсела поближе к ней.
— Скажите, а в последнее время вы ничего странного в поведении Оксаны Тихоновны не заметили? Может, у нее появились деньги, или кто-то стал часто ее навещать?
— Да нет, — ответила та. — Какие у нас, пенсионеров, деньги? А приходили к ней только медсестры из поликлиники, морфий кололи. Ее самочувствие быстро ухудшалось. Ничего странного я не заметила… Разве что в последние несколько дней она какая-то возбужденная была, глаза горели… Я даже решила, что болячка ее немного отпустила. И еще утром в день смерти она меня на рынок послала, большой список продуктов составила. И курица, и телятина, и фрукты с овощами разные. Я было ее пожурила. Это ж все деньжищи-то какие! А она только отмахнулась, сказала, что дорогих гостей ждет.
Значит, все-таки Киселева ждала нас с Верещагиным в гости и тщательно готовилась. Один ноль в пользу усыновления.
— Скажите, а она ничего вам не рассказывала? Кого ждет в гости, например? Или вообще что-то о своей жизни? — продолжила допытываться я.
— Кого в гости ждет, не говорила. А так рассказывала о себе много. И о том, как родителей репрессировали после войны, и о своих детдомовских мытарствах. Знаете, она ведь из очень обеспеченной семьи была: папа — высокий местный чиновник, мама — оперная певица. Семья могла позволить себе и домработницу, и гувернантку. Огромная квартира в центре, шикарная дача за городом… И все закончилось в один день. Отца сразу расстреляли, мать сгинула в лагерях, а Оксана маялась по приютам. Три фунта лиха хлебнула, бедняжка. Ей даже в институт не дали поступить, несмотря на отличный аттестат. Только после двух лет работы нянечкой удалось пробиться в медучилище.
— А потом? Что случилось потом? Старушка сдвинула бровями.
— Да ничего… ничего особенного. Закончила училище, по распределению попала в роддом, получила вот эту квартирку. Потом вышла замуж, но муженек оказался горьким пьяницей. Они вместе пожили не более года. Всю жизнь работала не покладая рук, ушла на пенсию, почти сразу заболела.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42