вам приклеивают кличку, попробуйте разобраться, почему? В конце концов, и близкие друзья Вакарессы наградили его насмешливым прозвищем Красавчик… Богу известно, что у него ничего не было от красавчика. Сколько он себя помнит, он никогда не испытывал ни малейшего влечения к опасным приключениям, еще меньше — к обществу повес, проходимцев, хулиганов. Если бы в этот вечер его попросили подобрать себе кличку, он назвал бы себя гаучо — человеком, родившимся от неизвестного отца, совсем одиноким в этом мире. Ведь он впервые в жизни постигал искусство одиночества, самого непереносимого, не такого, когда ты не один на один с собой, а такого, которое вынуждает тебя жить в человеческой среде и не вдохновляет, которое говорит с тобой и не понимает тебя, которое вроде бы и рядом, но вместе с тем удалено, как звезды. До тебя не доходит ни шум, ни тишина, ни слезы, ни смех — ничто, что заставляет жить полной жизнью.
С тех пор как он увидел Майзани, он почувствовал, что в нем произошла какая-то метаморфоза. У него возникло впечатление, будто он опускается по стенке вулкана, которому миллионы лет. Каждый его шаг поднимал немного черноватой пыли, легкой, как пепел. С каждым шагом он понемногу обнажал прошлое, которое помогало ему лучше читать настоящее. И на дне кратера мерцало сияние, предвещавшее новые зори. Он чувствовал, что не в состоянии поделиться этим сиянием с кем бы то ни было, не мог он и объяснить его. Ничто больше не увлекало его, кроме предпринятого им поиска, начатого с сопротивляющейся души, которую сегодня лихорадило от охватившей ее страсти. Кошмары больше не мучили его, наоборот. Он подстерегал их с усердием часового, ответственного за прибытие курьеров.
После последнего сеанса с Майзани он словно превратился в защитника дьявола. И в самом деле, все ему подсказывало, что весь многомесячный эксперимент не имел ничего общего с криптомнезией. Впрочем, Адельма весьма мастерски это ему доказала. Тогда в чем же заключалось объяснение? В той теории временного излома? Можно ли было представить, что в стене времени открывается брешь, показывая фрагменты предыдущей жизни? Дрожь пробегала по телу от одной такой мысли. Нет. Это неразумно. Ответ находился в другом месте.
— Вы что-то задумчивы, Рикардо. Может быть, вы скучаете?
Голос его соседки по столу больно швырнул его на землю. Это была мать Флоры. Полненькая женщина, увешанная драгоценностями. Когда она поднимала руку, бесчисленные браслеты на запястье позвякивали.
— Нет, сеньора. Грех скучать среди вас. Но меня совершенно не интересует политика.
— Вы уже составили себе мнение о переменах в нашей стране?
Вопрос исходил от мужчины лет сорока, сидевшего на другом краю стола.
— Я сожалею о них, и это все.
— Вы сожалеете о смещении президента Иригойена?
Шепоток пробежал по столовой, в нем слышалось Я недоумение, и одобрение. Мужчина заговорил громче:
— Иполито Иригойен был бездарным. Сегодня только армия может управлять страной. Только она сумеет укротить взбунтовавшиеся умы, и вы увидите, как в ближайшие месяцы Аргентина обретет былое величие.
— Введя закон военного времени? Ограничив свободу прессы? Поощряя доносы? Разрешив пытки? Я очень сомневаюсь, сеньор.
Мужчина от удивления резко подался назад.
— Пытки? Доносы? Как вы наивны! Ничего этого не будет. Генералы наведут порядок в законах, вот и все.
— А все-таки есть основания бояться. — Чего, сеньор?
— Некоторые приказы более убийственны, нежели самые серьезные беспорядки. Но успокойтесь, я не собираюсь запугивать вас. Мы мало о чем знаем, не так ли?
— Я вижу, вы большой пессимист, сеньор… — он запнулся, как бы забыв его фамилию, — Вакаресса…
— Да, конечно, пессимист. Если не сказать, пораженец. В периоды, через которые пройдет Аргентина, пораженцы…
— А не пройти ли нам в гостиную? — внезапно прервал их спор хозяин дома. — Кофе уже ждет нас.
Никто не дал себя убедить. Марсело Мендоса решил положить конец спору.
Все гости поднялись как один.
Флора подошла к Рикардо и зашептала ему на ухо:
— Ты хоть знаешь, с кем спорил? Он отрицательно качнул головой.
— С кузеном генерала Урибуру. Того самого, который поддержал военный переворот.
— Тем хуже. В худшем случае свадьбу мы сыграем ft тюрьме.
— Прекрати. Ты пугаешь меня. У этих людей нет ни капельки юмора.
— Именно это я и ставлю им в вину. — Он показал на террасу, выходящую в сад: — Немного свежего воздуха нам не повредит.
Воздух снаружи благоухал мятой и мелиссой, смесью диких запахов.
— Твой отец — самый умелый садовник из всех, кого я знаю.
— Коллекционировать редкие пряности — его единственная страсть.
— По сравнению с его чудесными деревьями моя араукария — ничто.
— Что может быть естественнее? Тебя тянет на подвиги, его влечет к приятному.
Рикардо нахмурился. Больше, чем грубоватое сравнение, его задела неожиданная сухость тона невесты. Она спросила прямо:
— Ты все еще видишься со своим психоаналитиком? Спросила она это как бы походя, но чувствовалось, что легкость эта была наигранной.
— Да, конечно.
— Ну и как?
Он поморщился.
— Чтобы не забивать тебе голову, я предпочел бы не говорить на эту тему. — Он рукой обвел парк: — У твоего отца свой сад. А у меня — свой.
— Секретный сад? Ты несправедлив. Разве не я побудила тебя обратиться к врачу?
— И я признателен тебе. Ты заставила меня переступить порог кабинета Майзани, но пойти туда со мной ты не можешь. Я этого не хочу. А в чем дело? Ты, случайно, не ревнуешь?
— Ревновать? Ни в коем случае. Просто я кажусь себе обманутой.
Он хотел возразить, но ему помешало неожиданное появление отца Флоры.
— Ну, детки, как идут приготовления к свадьбе?
— Думаю, ваша дочь лучше ответит на этот вопрос, сеньор. Я дал ей карт-бланш.
— Тем лучше. Женщины восхитительны, когда хлопочут об организации празднеств. — Он обратился к дочери: — Могу я наедине поболтать с твоим будущим мужем?
— Он в твоем распоряжении. — Повернувшись, она добавила: — Долго ты с ним не выдержишь…
Флора убежала, Мендоса весело заметил:
— Вылитая мать… — И он взял будущего зятя под руку. — Могу я поговорить с вами с глазу на глаз? Пойдемте. В моем кабинете нам будет спокойнее.
Марсело первым вошел в просторную комнату, стены которой были обшиты резными деревянными панелями. Закрыв дверь, он подошел к маленькому деревянному ящичку, приподнял крышку, взял сигару, не забыв предложить Рикардо.
— Устраивайтесь, пожалуйста. Сигарный ножик и спички вы найдете на угловом столике.
Мендоса выбрал себе «Лондон», с видом знатока понюхал сигару, снял обертку, скомкал и положил рядом.
— Ну, друг мой, как вы себя чувствуете? Я имею в виду ваш брак, конечно.
— Флора, кажется, счастлива. Все складывается так, как она хотела.
Марсело посмотрел ему прямо в глаза:
— Остается чуть больше десяти дней, чтобы передумать.
— Передумать? Но зачем?
Мендоса затянулся сигарой, немного подержал дым в горле, прежде чем выпустить его.
— Могу я спросить вас как мужчина мужчину? Забудьте, если сумеете, что перед вами отец будущей жены, и ответьте мне искренне, без уверток. Сможете?
— Постараюсь, сеньор.
— Есть ли у вас другая женщина? Рикардо изумленно взглянул на Мендосу:
— Другая женщина?
— Вы меня хорошо слышали.
— Ответ: нет, сто раз нет.
— Не обижайтесь на мою бестактность. Если я и позволил себе задать такой вопрос, то лишь потому, что мало знаю вас. Я чувствую, что вы держитесь на расстоянии, и мне кажется, что-то произошло, но не могу определить.
Рикардо машинально поднес руку к голове, будто собираясь пригладить волосы.
— Если вы хотите знать о моих чувствах к Флоре, то сразу же могу успокоить вас. Они те же, что и в первый день.
— В таком случае я задам вам вопрос по-иному: вы счастливы?
Что-то явно ускользало от Рикардо. . — Да, счастлив. Насколько это возможно.
— Вы уверены в этом?
— Простите, сеньор, признаюсь, я не совсем понимаю, чего вы добиваетесь.
— Сейчас скажу. Мне уже стукнуло шестьдесят. Я прошел огонь и воду. Почти как ваш дедушка. Я познал пропасти и вершины, удачи и неудачи. Не думайте, что я всю жизнь курил сигары, комфортабельно устроившись на этом итальянском диване, стоившем мне бешеных денег; почему это люди тратят столько денег на свою задницу? Но к делу… Я путешествовал. Я жил, и главное, я действительно прожил жизнь. Это обогатило меня самого… духовно. Вам понятно?
— Мне кажется…
— Для одних прожить по-настоящему — это значит быть значимым. Для других — это быть и началом, и концом чего-то. Хотя бы один день, один час… Я жил для и во имя кого-то другого.
Мендоса какое-то время смотрел на Рикардо, оценивая его реакцию, потом продолжил:
— Рискуя ошибиться, скажу, что вас это не касается, я наблюдаю за вами несколько месяцев. Вы определенно близки моей дочери: слушаетесь ее, как муж прислушивается к жене. Я не открою вам секрета, сказав, что мы всегда находимся по эту сторону их желаний.
Вы уважаете Флору. Она этого заслуживает. Только вот что: вы не любите ее.
Эта фраза будущего тестя поразила Рикардо. Мысль, что Мендоса решил проверить его, пронзила мозг Рикардо, но тут же он со всей очевидностью понял: Марсело из тех людей, которые видят других насквозь.
— Полагаете ли вы, что любовь, о которой говорится в сказках, необходима в браке? Существуют ведь и другие связи. Привязанность, нежность, можно добавить дружбу. Поскольку вы упомянули об уважении, это чувство тоже можно приплюсовать. Могу вас уверить, Флора не будет несчастна.
— Но она не будет счастлива. И знаете почему? Потому что вы сами не будете счастливы. Доверьтесь моему скромному опыту. Ни одно человеческое существо не может прожить, не встретив когда-нибудь то, что обычно называют большой любовью. Любовью с большой буквы. Это грандиозно. Несоразмерно. Кое-кто может сказать, что я путаю любовь и страсть. Возможно, доля правды в этом есть. Но когда приходит такая любовь, это апокалипсис. Повседневная жизнь нарушается. Границы стираются. Вот чего я боюсь.
— Я понимаю ваши опасения: вы боитесь, что, будучи в браке, однажды утром я испытаю это чувство не к Флоре, а к другой женщине.
— Потому что вы уязвимы и слабы.
— Любопытно. Но кто сказал вам, что я не познал в определенный момент своей жизни… апокалипсис?
— Исключительно мой инстинкт. Инстинкт шестидесятилетнего человека, повидавшего за свою жизнь всякого. Есть люди, лица которых не обманывают: видно, что они берегли себя. Одни тронуты страданиями, на других — следы переживаний. У многих гладкие физиономии, напоминающие спокойную рябь моря.
— А вы предпочитаете штормы… Ответа он не получил.
После короткого молчания Рикардо заговорил:
— Не знаю уж, обоснованы ли ваши страхи, сеньор Мендоса. По вашему мнению, индивидуум, познавший большую любовь, в некотором роде подвергся вакцинации. Я лично не считаю, что существует вакцина, защищающая от этого. Любить можно несколько раз. Страстная любовь может возникнуть внезапно, в любой момент. И может повториться.
— В этом я убежден. Но человек, который ни разу не пил, рискует опьянеть после первой рюмки. В то же время вылечившийся алкоголик взвесит все «за» и «против», прежде чем потянуться к бутылке. — Мендоса быстро заключил: — Моей старшей дочери не повезло с замужеством. Она хорошая мать, и дети у нее чудесные. Но она — только мать. Муж смотрит на нее, но не видит. Она разговаривает с ним, он думает о своем. Опасаюсь, как бы Флору не постигла такая же участь.
— Что вы хотите? Чтобы я расстался с ней?
— Я хочу ее счастья и вашего. Это мое самое горячее желание. Поверьте, я затеял этот откровенный разговор не для того, чтобы развести вас. Я далек от такой мысли. Вы пришлись мне по душе, а Флору я люблю больше всех на свете. Она мой ребенок. Моя дочка.
Мне очень хотелось бы, чтобы у вас был прочный брак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
С тех пор как он увидел Майзани, он почувствовал, что в нем произошла какая-то метаморфоза. У него возникло впечатление, будто он опускается по стенке вулкана, которому миллионы лет. Каждый его шаг поднимал немного черноватой пыли, легкой, как пепел. С каждым шагом он понемногу обнажал прошлое, которое помогало ему лучше читать настоящее. И на дне кратера мерцало сияние, предвещавшее новые зори. Он чувствовал, что не в состоянии поделиться этим сиянием с кем бы то ни было, не мог он и объяснить его. Ничто больше не увлекало его, кроме предпринятого им поиска, начатого с сопротивляющейся души, которую сегодня лихорадило от охватившей ее страсти. Кошмары больше не мучили его, наоборот. Он подстерегал их с усердием часового, ответственного за прибытие курьеров.
После последнего сеанса с Майзани он словно превратился в защитника дьявола. И в самом деле, все ему подсказывало, что весь многомесячный эксперимент не имел ничего общего с криптомнезией. Впрочем, Адельма весьма мастерски это ему доказала. Тогда в чем же заключалось объяснение? В той теории временного излома? Можно ли было представить, что в стене времени открывается брешь, показывая фрагменты предыдущей жизни? Дрожь пробегала по телу от одной такой мысли. Нет. Это неразумно. Ответ находился в другом месте.
— Вы что-то задумчивы, Рикардо. Может быть, вы скучаете?
Голос его соседки по столу больно швырнул его на землю. Это была мать Флоры. Полненькая женщина, увешанная драгоценностями. Когда она поднимала руку, бесчисленные браслеты на запястье позвякивали.
— Нет, сеньора. Грех скучать среди вас. Но меня совершенно не интересует политика.
— Вы уже составили себе мнение о переменах в нашей стране?
Вопрос исходил от мужчины лет сорока, сидевшего на другом краю стола.
— Я сожалею о них, и это все.
— Вы сожалеете о смещении президента Иригойена?
Шепоток пробежал по столовой, в нем слышалось Я недоумение, и одобрение. Мужчина заговорил громче:
— Иполито Иригойен был бездарным. Сегодня только армия может управлять страной. Только она сумеет укротить взбунтовавшиеся умы, и вы увидите, как в ближайшие месяцы Аргентина обретет былое величие.
— Введя закон военного времени? Ограничив свободу прессы? Поощряя доносы? Разрешив пытки? Я очень сомневаюсь, сеньор.
Мужчина от удивления резко подался назад.
— Пытки? Доносы? Как вы наивны! Ничего этого не будет. Генералы наведут порядок в законах, вот и все.
— А все-таки есть основания бояться. — Чего, сеньор?
— Некоторые приказы более убийственны, нежели самые серьезные беспорядки. Но успокойтесь, я не собираюсь запугивать вас. Мы мало о чем знаем, не так ли?
— Я вижу, вы большой пессимист, сеньор… — он запнулся, как бы забыв его фамилию, — Вакаресса…
— Да, конечно, пессимист. Если не сказать, пораженец. В периоды, через которые пройдет Аргентина, пораженцы…
— А не пройти ли нам в гостиную? — внезапно прервал их спор хозяин дома. — Кофе уже ждет нас.
Никто не дал себя убедить. Марсело Мендоса решил положить конец спору.
Все гости поднялись как один.
Флора подошла к Рикардо и зашептала ему на ухо:
— Ты хоть знаешь, с кем спорил? Он отрицательно качнул головой.
— С кузеном генерала Урибуру. Того самого, который поддержал военный переворот.
— Тем хуже. В худшем случае свадьбу мы сыграем ft тюрьме.
— Прекрати. Ты пугаешь меня. У этих людей нет ни капельки юмора.
— Именно это я и ставлю им в вину. — Он показал на террасу, выходящую в сад: — Немного свежего воздуха нам не повредит.
Воздух снаружи благоухал мятой и мелиссой, смесью диких запахов.
— Твой отец — самый умелый садовник из всех, кого я знаю.
— Коллекционировать редкие пряности — его единственная страсть.
— По сравнению с его чудесными деревьями моя араукария — ничто.
— Что может быть естественнее? Тебя тянет на подвиги, его влечет к приятному.
Рикардо нахмурился. Больше, чем грубоватое сравнение, его задела неожиданная сухость тона невесты. Она спросила прямо:
— Ты все еще видишься со своим психоаналитиком? Спросила она это как бы походя, но чувствовалось, что легкость эта была наигранной.
— Да, конечно.
— Ну и как?
Он поморщился.
— Чтобы не забивать тебе голову, я предпочел бы не говорить на эту тему. — Он рукой обвел парк: — У твоего отца свой сад. А у меня — свой.
— Секретный сад? Ты несправедлив. Разве не я побудила тебя обратиться к врачу?
— И я признателен тебе. Ты заставила меня переступить порог кабинета Майзани, но пойти туда со мной ты не можешь. Я этого не хочу. А в чем дело? Ты, случайно, не ревнуешь?
— Ревновать? Ни в коем случае. Просто я кажусь себе обманутой.
Он хотел возразить, но ему помешало неожиданное появление отца Флоры.
— Ну, детки, как идут приготовления к свадьбе?
— Думаю, ваша дочь лучше ответит на этот вопрос, сеньор. Я дал ей карт-бланш.
— Тем лучше. Женщины восхитительны, когда хлопочут об организации празднеств. — Он обратился к дочери: — Могу я наедине поболтать с твоим будущим мужем?
— Он в твоем распоряжении. — Повернувшись, она добавила: — Долго ты с ним не выдержишь…
Флора убежала, Мендоса весело заметил:
— Вылитая мать… — И он взял будущего зятя под руку. — Могу я поговорить с вами с глазу на глаз? Пойдемте. В моем кабинете нам будет спокойнее.
Марсело первым вошел в просторную комнату, стены которой были обшиты резными деревянными панелями. Закрыв дверь, он подошел к маленькому деревянному ящичку, приподнял крышку, взял сигару, не забыв предложить Рикардо.
— Устраивайтесь, пожалуйста. Сигарный ножик и спички вы найдете на угловом столике.
Мендоса выбрал себе «Лондон», с видом знатока понюхал сигару, снял обертку, скомкал и положил рядом.
— Ну, друг мой, как вы себя чувствуете? Я имею в виду ваш брак, конечно.
— Флора, кажется, счастлива. Все складывается так, как она хотела.
Марсело посмотрел ему прямо в глаза:
— Остается чуть больше десяти дней, чтобы передумать.
— Передумать? Но зачем?
Мендоса затянулся сигарой, немного подержал дым в горле, прежде чем выпустить его.
— Могу я спросить вас как мужчина мужчину? Забудьте, если сумеете, что перед вами отец будущей жены, и ответьте мне искренне, без уверток. Сможете?
— Постараюсь, сеньор.
— Есть ли у вас другая женщина? Рикардо изумленно взглянул на Мендосу:
— Другая женщина?
— Вы меня хорошо слышали.
— Ответ: нет, сто раз нет.
— Не обижайтесь на мою бестактность. Если я и позволил себе задать такой вопрос, то лишь потому, что мало знаю вас. Я чувствую, что вы держитесь на расстоянии, и мне кажется, что-то произошло, но не могу определить.
Рикардо машинально поднес руку к голове, будто собираясь пригладить волосы.
— Если вы хотите знать о моих чувствах к Флоре, то сразу же могу успокоить вас. Они те же, что и в первый день.
— В таком случае я задам вам вопрос по-иному: вы счастливы?
Что-то явно ускользало от Рикардо. . — Да, счастлив. Насколько это возможно.
— Вы уверены в этом?
— Простите, сеньор, признаюсь, я не совсем понимаю, чего вы добиваетесь.
— Сейчас скажу. Мне уже стукнуло шестьдесят. Я прошел огонь и воду. Почти как ваш дедушка. Я познал пропасти и вершины, удачи и неудачи. Не думайте, что я всю жизнь курил сигары, комфортабельно устроившись на этом итальянском диване, стоившем мне бешеных денег; почему это люди тратят столько денег на свою задницу? Но к делу… Я путешествовал. Я жил, и главное, я действительно прожил жизнь. Это обогатило меня самого… духовно. Вам понятно?
— Мне кажется…
— Для одних прожить по-настоящему — это значит быть значимым. Для других — это быть и началом, и концом чего-то. Хотя бы один день, один час… Я жил для и во имя кого-то другого.
Мендоса какое-то время смотрел на Рикардо, оценивая его реакцию, потом продолжил:
— Рискуя ошибиться, скажу, что вас это не касается, я наблюдаю за вами несколько месяцев. Вы определенно близки моей дочери: слушаетесь ее, как муж прислушивается к жене. Я не открою вам секрета, сказав, что мы всегда находимся по эту сторону их желаний.
Вы уважаете Флору. Она этого заслуживает. Только вот что: вы не любите ее.
Эта фраза будущего тестя поразила Рикардо. Мысль, что Мендоса решил проверить его, пронзила мозг Рикардо, но тут же он со всей очевидностью понял: Марсело из тех людей, которые видят других насквозь.
— Полагаете ли вы, что любовь, о которой говорится в сказках, необходима в браке? Существуют ведь и другие связи. Привязанность, нежность, можно добавить дружбу. Поскольку вы упомянули об уважении, это чувство тоже можно приплюсовать. Могу вас уверить, Флора не будет несчастна.
— Но она не будет счастлива. И знаете почему? Потому что вы сами не будете счастливы. Доверьтесь моему скромному опыту. Ни одно человеческое существо не может прожить, не встретив когда-нибудь то, что обычно называют большой любовью. Любовью с большой буквы. Это грандиозно. Несоразмерно. Кое-кто может сказать, что я путаю любовь и страсть. Возможно, доля правды в этом есть. Но когда приходит такая любовь, это апокалипсис. Повседневная жизнь нарушается. Границы стираются. Вот чего я боюсь.
— Я понимаю ваши опасения: вы боитесь, что, будучи в браке, однажды утром я испытаю это чувство не к Флоре, а к другой женщине.
— Потому что вы уязвимы и слабы.
— Любопытно. Но кто сказал вам, что я не познал в определенный момент своей жизни… апокалипсис?
— Исключительно мой инстинкт. Инстинкт шестидесятилетнего человека, повидавшего за свою жизнь всякого. Есть люди, лица которых не обманывают: видно, что они берегли себя. Одни тронуты страданиями, на других — следы переживаний. У многих гладкие физиономии, напоминающие спокойную рябь моря.
— А вы предпочитаете штормы… Ответа он не получил.
После короткого молчания Рикардо заговорил:
— Не знаю уж, обоснованы ли ваши страхи, сеньор Мендоса. По вашему мнению, индивидуум, познавший большую любовь, в некотором роде подвергся вакцинации. Я лично не считаю, что существует вакцина, защищающая от этого. Любить можно несколько раз. Страстная любовь может возникнуть внезапно, в любой момент. И может повториться.
— В этом я убежден. Но человек, который ни разу не пил, рискует опьянеть после первой рюмки. В то же время вылечившийся алкоголик взвесит все «за» и «против», прежде чем потянуться к бутылке. — Мендоса быстро заключил: — Моей старшей дочери не повезло с замужеством. Она хорошая мать, и дети у нее чудесные. Но она — только мать. Муж смотрит на нее, но не видит. Она разговаривает с ним, он думает о своем. Опасаюсь, как бы Флору не постигла такая же участь.
— Что вы хотите? Чтобы я расстался с ней?
— Я хочу ее счастья и вашего. Это мое самое горячее желание. Поверьте, я затеял этот откровенный разговор не для того, чтобы развести вас. Я далек от такой мысли. Вы пришлись мне по душе, а Флору я люблю больше всех на свете. Она мой ребенок. Моя дочка.
Мне очень хотелось бы, чтобы у вас был прочный брак.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33