Седло оказалось деревянным и весьма жестким. К тому же я давненько не ездил верхом. Стало ясно, что в Тобольск я приеду со стертым задом и походка у меня будет соответствующая. Очень некстати, ибо по прибытии мне понадобится максимум величественности и авторитетности, а в России человек со стертым от верховой езды задом считается верхом комизма.
Вновь опускаю подробности перехода. Мы скакали, мы ели, мы кормили лошадей, мы устраивали короткие привалы, мы скакали дальше. В Тобольск отряд вступил ранним утром 22 апреля. Я сразу же отправился к дому губернатора, где содержалась под стражей императорская семья. Нас уже ждали – даже снег не в силах заглушить топот копыт ста пятидесяти лошадей. Отряд был замечен еще издалека.
У ворот я натянул поводья и велел часовому вызвать старшего командира, бывшего полковника Кобылинского.
Часовой спросил, кто я такой и чего мне надо.
– Скажи ему, Яковлев из Москвы прибыл. Комиссар. По заданию Центрального Исполнительного Комитета!
Затем я спешился и приказал Кознову разместить и накормить людей. Полковник Кобылинский появился почти сразу же. Я был наслышан о нем, а потому посмотрел на этого человека с интересом. Он был высок ростом, розовощек, но седые бакенбарды выдавали настоящий возраст полковника. В последние месяцы Кобылинский, как и его бывший государь, находился в куда менее завидном положении, чем прежде. Когда-то этот офицер служил комендантом Царскосельского дворца. Керенский отправил его в ссылку вместе со свергнутым императором. Но охраной полковник командовал лишь номинально. Ни одного из красавцев лейб-гвардейцев здесь не осталось. По приказу Свердлова охрана состояла из двух сменявших друг друга подразделений: первое – из западносибирского города Омска, а второе – так называемые красногвардейцы из Екатеринбурга. Они-то и представляли наибольшую опасность для Романовых, как, впрочем, и для меня.
– Комиссар Яковлев, – громко представился я и протянул свой мандат. – Вот указания Центрального Комитета.
– Кобылинский.
Полковник взглянул на меня сверху вниз, щелкнул каблуками и взял бумагу. Сзади к нему подошел еще какой-то субъект и тоже стал читать, глядя полковнику через плечо.
– А вы кто такой? – спросил я.
– Я представляй Уральский Совет, вот я кто такой. Больше он не произнес ни слова, а прочтя бумагу, развернулся и ушел. Его поведение мне совсем не понравилось.
– Пожалуйте внутрь, – сказал Кобылинский, беря меня за локоть. – Вам нужно подкрепиться. Пойдемте-пойдемте, о ваших людях позаботятся.
Он накормил меня завтраком. Хлеб был свежевыпеченным, еще теплым, кофе – горячим, лишних вопросов Кобылинский не задавал. Я бы получил от завтрака подлинное наслаждение, если бы дважды меня не прерывали представители обоих охранных подразделений, желавшие самолично изучить мои документы. Вновь появился субъект, которого я видел у ворот. Еще раз изучив мандат, он тихо спросил:
– Вы прямо от товарища Свердлова?
– Да.
– Видели его?
– Да.
– Еще кого видели?
– Товарища Ленина. И товарища Троцкого.
Он кивнул и усмехнулся.
– Но теперь ты за Уралом, приятель. И не забывай об этом.
После чего вновь удалился.
– Кто это? – спросил я у Кобылинского.
– Рузский. Из Екатеринбурга. Член Уральского Совета. Больше я ничего про него не знаю. Иногда он называет себя Бронаром.
– Расскажите-ка мне о бывшем царе. Он здоров?
– Да.
– А семья?
– Они тоже здоровы, за исключением сына. Вы же знаете, что у мальчика гемофилия. У него часто случаются обострения. Сейчас Алексей как раз поправляется после недавнего приступа.
Эта новость меня встревожила.
– Мальчик лежит в постели?
– Да. И это продолжится еще по меньшей мере несколько дней. У него сильные боли.
Кобылинский достал табак и бумагу, и мы скрутили себе самодельные сигареты на русский манер. Но покурить спокойно нам не дали – в дверях вновь возник Рузский. Он не постучал, просто вошел внутрь в сопровождении солдат и заявил:
– Ваше появление здесь, товарищ, требует объяснений.
Последовала дискуссия, в которой главным образом принимали участие красногвардейцы. Я же всего лишь сообщил им, что мое задание совершенно секретно. Его суть я смогу изложить им только позднее, когда наступит время.
Рузский явно подозревал меня в чем-то и не делал тайны из своих подозрений. Если екатеринбургские большевики и в самом деле отличались воинственностью, как говорил Свердлов, то Рузский явно был из числа самых оголтелых.
– Бумаги можно и подделать, – сказал он, глядя на меня в упор. Голос у него был тихий, но весьма угрожающий. – Разве кто-нибудь из нас видел, как подписывается товарищ Свердлов?
Этот тип отличался поистине маниакальной подозрительностью. Он стал распространяться о заговорщиках, только и думающих, как спасти Романовых. Потом принялся разоблачать предателей дела революции, находящихся прямо здесь, в этом доме. Да и весь Тобольск, если верить Рузскому, кишел изменниками. В комнате появились новые люди, я почувствовал, что назревает конфликт. Омичи против екатеринбуржцев. Вновь прибывшие, слушая разглагольствования Рузского, скептически поджимали губы и качали головами. Было ясно, что член Уральского Совета хочет убить царя, причем как можно быстрее, пока императора не освободили белые, немцы или предатели из Москвы.
– Всю их семейку нужно истребить! – требовал Рузский.
– Революция не убивает женщин и детей, – ответил на это один из омичей.
Тогда Рузский накинулся на меня:
– Что это за новоявленный комиссар? Он утверждает, что прибыл сюда по приказанию товарища Свердлова, а в чем состоит его задание, не сообщает!
Я решил, что пора и мне включиться в разговор.
– А вы слышали об изобретении, которое называется «телеграф»? – поинтересовался я. – Пошлите телеграмму товарищу Свердлову.
– У нас тут телеграфов нет, – парировал он. – Тут тебе не Москва, а Сибирь. Ближайший телеграф в Тюмени.
– Ну что ж. Вот и отправляйся в Тюмень. Коня мы тебе дадим.
Почему-то это мое замечание вызвало взрыв хобота у омичей. Рузскому говорить больше не дали – свистом и криками заставили его убраться из комнаты.
Поняв, что большинство собравшихся на моей стороне, я воспользовался моментом и объявил, что по указанию товарища Свердлова их жалованье отныне увеличено. Кроме того, я сказал, что хотел бы поговорить с членами солдатского комитета. В комнате остались пятеро, остальные вышли, в том числе и Кобылинский.
– Я действительно прибыл сюда в связи с делом Романова, – начал я. – Я должен увезти его отсюда.
Члены комитета нахмурились, в том числе и омичи.
– Как по-вашему, – продолжил я, – представляет ли бывший царь какую-нибудь ценность для России? Ну-ка, скажите! Все отрицательно покачали головами.
– Нет, никакой.
– В том-то и дело. Но есть силы, для которых он ценен. В обмен на царскую семью нам обещают такое количество оружия, что им можно будет вооружить целую армию.
– Так-то оно так, – кисло ответил один из екатеринбуржцев, – а потом эта армия возьмет и вновь посадит его на трон.
– Нет, эта армия разобьет белогвардейцев, – сказал я. – А заодно и белочехов. Эта армия принесет нам победу в революционной войне! Россия больше никогда не увидит Николая Романова. Мы забудем о нем раз и навсегда!
– А куда вы его повезете? – спросил кто-то.
– Для начала в Омск, – ответил я.
– Зачем? – спросил екатеринбуржец. – Николай принадлежит нам. Мы решаем, как с ним быть.
– Нет, мы! – воскликнул один из омичей.
– Решаю здесь я, – вмешался я. – Я действую по приказу, который никто не смеет отменять. Товарищ Ленин и товарищ Свердлов хотят, чтобы Романова перевезли. И перевезти его должен я. А теперь мне нужно увидеться с этим врагом народа, которому предстоит вооружить нашу армию!
Эта шутка была встречена улыбками, и совещание закончилось. Я подумал о Лондоне и о Захарове, который, что бы там о нем ни говорили, очень хорошо умел играть на противоречиях между людьми и находить нужный компромисс.
Много было написано и сказано о тяготах и унижениях, которым подвергались члены императорской фамилии. Я и сам готов подтвердить, что впоследствии так и было, однако в бывшем доме тобольского губернатора Романовым жилось совсем неплохо. Здесь жарко топили и хорошо кормили. Вероятно, Романовы страдали от скуки. Но и только.
Полковник Кобылинский поднялся на второй этаж, чтобы сообщить Николаю обо мне и о моем желании поговорить со свергнутым императором. Я остался в зале у подножия лестницы и стал ждать. Через несколько минут раздались шаги, и я увидел, как ко мне спускается бывший самодержец всероссийский. Я не смог разглядеть его как следует, ибо зал был плохо освещен – свет проходил через маленькие окна цветного стекла. И все же, невзирая на затрапезный вид, императора сразу можно было узнать. Когда он приблизился, я увидел, что царь как две капли воды похож на своего английского кузена Георга, которого я имел честь лицезреть всего лишь три недели назад: те же глаза, те же волосы, такая же бородка и усы. Даже выражение лица было сходным – глаза Николая смотрели так же строго и серьезно, как у его британского величества во время аудиенции.
Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова «гражданином». Но когда он обратился ко мне со словами:
– Вы комиссар Яковлев? – я невольно ответил:
– Так точно, ваше величество.
Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!
Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.
Николай напрягся.
– Переправить? Куда?
– План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.
Царь покачал головой:
– Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?
Я понизил голос:
– Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.
– Повторяю: я не могу никуда ехать, – отрезал царь. – Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.
– Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, – сказал я. – Вы должны отсюда уехать – лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.
– Даже если это означает насилие, комиссар?
– Таков приказ.
Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.
– Вы можете мне сказать то, что известно вам? – спросил он.
Я кивнул.
– В Тюмени вас ждет поезд.
– Куда он отправится?
– Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.
Царь прикрыл глаза.
– А каковы ваши предположения, комиссар?
– Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.
– Свердлов? Ну, если он этого хочет...
Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:
– Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет – на запад, в Москву, или на восток, в Омск, – я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.
– На восток? Может быть, в Шанхай?
– Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.
Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Вновь опускаю подробности перехода. Мы скакали, мы ели, мы кормили лошадей, мы устраивали короткие привалы, мы скакали дальше. В Тобольск отряд вступил ранним утром 22 апреля. Я сразу же отправился к дому губернатора, где содержалась под стражей императорская семья. Нас уже ждали – даже снег не в силах заглушить топот копыт ста пятидесяти лошадей. Отряд был замечен еще издалека.
У ворот я натянул поводья и велел часовому вызвать старшего командира, бывшего полковника Кобылинского.
Часовой спросил, кто я такой и чего мне надо.
– Скажи ему, Яковлев из Москвы прибыл. Комиссар. По заданию Центрального Исполнительного Комитета!
Затем я спешился и приказал Кознову разместить и накормить людей. Полковник Кобылинский появился почти сразу же. Я был наслышан о нем, а потому посмотрел на этого человека с интересом. Он был высок ростом, розовощек, но седые бакенбарды выдавали настоящий возраст полковника. В последние месяцы Кобылинский, как и его бывший государь, находился в куда менее завидном положении, чем прежде. Когда-то этот офицер служил комендантом Царскосельского дворца. Керенский отправил его в ссылку вместе со свергнутым императором. Но охраной полковник командовал лишь номинально. Ни одного из красавцев лейб-гвардейцев здесь не осталось. По приказу Свердлова охрана состояла из двух сменявших друг друга подразделений: первое – из западносибирского города Омска, а второе – так называемые красногвардейцы из Екатеринбурга. Они-то и представляли наибольшую опасность для Романовых, как, впрочем, и для меня.
– Комиссар Яковлев, – громко представился я и протянул свой мандат. – Вот указания Центрального Комитета.
– Кобылинский.
Полковник взглянул на меня сверху вниз, щелкнул каблуками и взял бумагу. Сзади к нему подошел еще какой-то субъект и тоже стал читать, глядя полковнику через плечо.
– А вы кто такой? – спросил я.
– Я представляй Уральский Совет, вот я кто такой. Больше он не произнес ни слова, а прочтя бумагу, развернулся и ушел. Его поведение мне совсем не понравилось.
– Пожалуйте внутрь, – сказал Кобылинский, беря меня за локоть. – Вам нужно подкрепиться. Пойдемте-пойдемте, о ваших людях позаботятся.
Он накормил меня завтраком. Хлеб был свежевыпеченным, еще теплым, кофе – горячим, лишних вопросов Кобылинский не задавал. Я бы получил от завтрака подлинное наслаждение, если бы дважды меня не прерывали представители обоих охранных подразделений, желавшие самолично изучить мои документы. Вновь появился субъект, которого я видел у ворот. Еще раз изучив мандат, он тихо спросил:
– Вы прямо от товарища Свердлова?
– Да.
– Видели его?
– Да.
– Еще кого видели?
– Товарища Ленина. И товарища Троцкого.
Он кивнул и усмехнулся.
– Но теперь ты за Уралом, приятель. И не забывай об этом.
После чего вновь удалился.
– Кто это? – спросил я у Кобылинского.
– Рузский. Из Екатеринбурга. Член Уральского Совета. Больше я ничего про него не знаю. Иногда он называет себя Бронаром.
– Расскажите-ка мне о бывшем царе. Он здоров?
– Да.
– А семья?
– Они тоже здоровы, за исключением сына. Вы же знаете, что у мальчика гемофилия. У него часто случаются обострения. Сейчас Алексей как раз поправляется после недавнего приступа.
Эта новость меня встревожила.
– Мальчик лежит в постели?
– Да. И это продолжится еще по меньшей мере несколько дней. У него сильные боли.
Кобылинский достал табак и бумагу, и мы скрутили себе самодельные сигареты на русский манер. Но покурить спокойно нам не дали – в дверях вновь возник Рузский. Он не постучал, просто вошел внутрь в сопровождении солдат и заявил:
– Ваше появление здесь, товарищ, требует объяснений.
Последовала дискуссия, в которой главным образом принимали участие красногвардейцы. Я же всего лишь сообщил им, что мое задание совершенно секретно. Его суть я смогу изложить им только позднее, когда наступит время.
Рузский явно подозревал меня в чем-то и не делал тайны из своих подозрений. Если екатеринбургские большевики и в самом деле отличались воинственностью, как говорил Свердлов, то Рузский явно был из числа самых оголтелых.
– Бумаги можно и подделать, – сказал он, глядя на меня в упор. Голос у него был тихий, но весьма угрожающий. – Разве кто-нибудь из нас видел, как подписывается товарищ Свердлов?
Этот тип отличался поистине маниакальной подозрительностью. Он стал распространяться о заговорщиках, только и думающих, как спасти Романовых. Потом принялся разоблачать предателей дела революции, находящихся прямо здесь, в этом доме. Да и весь Тобольск, если верить Рузскому, кишел изменниками. В комнате появились новые люди, я почувствовал, что назревает конфликт. Омичи против екатеринбуржцев. Вновь прибывшие, слушая разглагольствования Рузского, скептически поджимали губы и качали головами. Было ясно, что член Уральского Совета хочет убить царя, причем как можно быстрее, пока императора не освободили белые, немцы или предатели из Москвы.
– Всю их семейку нужно истребить! – требовал Рузский.
– Революция не убивает женщин и детей, – ответил на это один из омичей.
Тогда Рузский накинулся на меня:
– Что это за новоявленный комиссар? Он утверждает, что прибыл сюда по приказанию товарища Свердлова, а в чем состоит его задание, не сообщает!
Я решил, что пора и мне включиться в разговор.
– А вы слышали об изобретении, которое называется «телеграф»? – поинтересовался я. – Пошлите телеграмму товарищу Свердлову.
– У нас тут телеграфов нет, – парировал он. – Тут тебе не Москва, а Сибирь. Ближайший телеграф в Тюмени.
– Ну что ж. Вот и отправляйся в Тюмень. Коня мы тебе дадим.
Почему-то это мое замечание вызвало взрыв хобота у омичей. Рузскому говорить больше не дали – свистом и криками заставили его убраться из комнаты.
Поняв, что большинство собравшихся на моей стороне, я воспользовался моментом и объявил, что по указанию товарища Свердлова их жалованье отныне увеличено. Кроме того, я сказал, что хотел бы поговорить с членами солдатского комитета. В комнате остались пятеро, остальные вышли, в том числе и Кобылинский.
– Я действительно прибыл сюда в связи с делом Романова, – начал я. – Я должен увезти его отсюда.
Члены комитета нахмурились, в том числе и омичи.
– Как по-вашему, – продолжил я, – представляет ли бывший царь какую-нибудь ценность для России? Ну-ка, скажите! Все отрицательно покачали головами.
– Нет, никакой.
– В том-то и дело. Но есть силы, для которых он ценен. В обмен на царскую семью нам обещают такое количество оружия, что им можно будет вооружить целую армию.
– Так-то оно так, – кисло ответил один из екатеринбуржцев, – а потом эта армия возьмет и вновь посадит его на трон.
– Нет, эта армия разобьет белогвардейцев, – сказал я. – А заодно и белочехов. Эта армия принесет нам победу в революционной войне! Россия больше никогда не увидит Николая Романова. Мы забудем о нем раз и навсегда!
– А куда вы его повезете? – спросил кто-то.
– Для начала в Омск, – ответил я.
– Зачем? – спросил екатеринбуржец. – Николай принадлежит нам. Мы решаем, как с ним быть.
– Нет, мы! – воскликнул один из омичей.
– Решаю здесь я, – вмешался я. – Я действую по приказу, который никто не смеет отменять. Товарищ Ленин и товарищ Свердлов хотят, чтобы Романова перевезли. И перевезти его должен я. А теперь мне нужно увидеться с этим врагом народа, которому предстоит вооружить нашу армию!
Эта шутка была встречена улыбками, и совещание закончилось. Я подумал о Лондоне и о Захарове, который, что бы там о нем ни говорили, очень хорошо умел играть на противоречиях между людьми и находить нужный компромисс.
Много было написано и сказано о тяготах и унижениях, которым подвергались члены императорской фамилии. Я и сам готов подтвердить, что впоследствии так и было, однако в бывшем доме тобольского губернатора Романовым жилось совсем неплохо. Здесь жарко топили и хорошо кормили. Вероятно, Романовы страдали от скуки. Но и только.
Полковник Кобылинский поднялся на второй этаж, чтобы сообщить Николаю обо мне и о моем желании поговорить со свергнутым императором. Я остался в зале у подножия лестницы и стал ждать. Через несколько минут раздались шаги, и я увидел, как ко мне спускается бывший самодержец всероссийский. Я не смог разглядеть его как следует, ибо зал был плохо освещен – свет проходил через маленькие окна цветного стекла. И все же, невзирая на затрапезный вид, императора сразу можно было узнать. Когда он приблизился, я увидел, что царь как две капли воды похож на своего английского кузена Георга, которого я имел честь лицезреть всего лишь три недели назад: те же глаза, те же волосы, такая же бородка и усы. Даже выражение лица было сходным – глаза Николая смотрели так же строго и серьезно, как у его британского величества во время аудиенции.
Это обстоятельство и определило мое дальнейшее поведение. Я собирался держаться строго официально, называя Романова «гражданином». Но когда он обратился ко мне со словами:
– Вы комиссар Яковлев? – я невольно ответил:
– Так точно, ваше величество.
Царь слегка нахмурился, в его взгляде мелькнуло удивление, и я возблагодарил Создателя, что, кроме Кобылинского, рядом никого не было. Если бы какой-нибудь Рузский услышал мою оговорку, меня могли расстрелять на месте!
Я сообщил Николаю о том, что Центральный Исполнительный Комитет намерен переправить его вместе с семьей в другое место, причем в течение ближайших двадцати четырех часов.
Николай напрягся.
– Переправить? Куда?
– План состоит в том, чтобы выслать вас вместе с семьей за границу.
Царь покачал головой:
– Мы никуда не поедем, если не будем заранее знать условия и маршрут. Итак, спрашиваю вновь: куда?
Я понизил голос:
– Ваше величество, я действую в соответствии с приказом, отданным на самом высоком уровне. Мне поручено вырвать вас из рук этих людей. От вашей безопасности зависит и моя жизнь.
– Повторяю: я не могу никуда ехать, – отрезал царь. – Мой сын болен, его нельзя поднимать с постели, а бросить его я не могу.
– Очень важно, чтобы вы поняли следующее: мною получен строгий и определенный приказ, – сказал я. – Вы должны отсюда уехать – лучше всего, если это произойдет добровольно. Но вы уедете в любом случае.
– Даже если это означает насилие, комиссар?
– Таков приказ.
Николай задумчиво посмотрел на меня. Я думаю, что ему впервые пришлось столкнуться с угрозой применения грубой силы, и он наверняка был шокирован.
– Вы можете мне сказать то, что известно вам? – спросил он.
Я кивнул.
– В Тюмени вас ждет поезд.
– Куда он отправится?
– Это мы... узнаем, лишь достигнув Тюмени. Там нас будут ждать дальнейшие указания из Москвы.
Царь прикрыл глаза.
– А каковы ваши предположения, комиссар?
– Скорее всего мы отправимся в Москву. Я полагаю, что вас немедленно вышлют за границу. По крайней мере, этого хочет товарищ Свердлов.
– Свердлов? Ну, если он этого хочет...
Я кивнул и по-прежнему тихим голосом добавил:
– Так или иначе, государь, нас ждет поезд. Куда он поедет – на запад, в Москву, или на восток, в Омск, – я узнаю, лишь когда мы прибудем на место. Но мои люди и я персонально отвечаем за вашу безопасность.
– На восток? Может быть, в Шанхай?
– Не знаю, государь. Все может быть. Мне известно лишь, что товарищ Свердлов хочет, чтобы ваша семья покинула Россию в добром здравии.
Николай выпрямился. Он держался просто и в то же время с достоинством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43