..
Через две-три минуты она вернулась с бумажным пакетом и села рядом с кроватью. Я увидел, что монахиня сурово хмурится.
– Вот ваши вещи.
– Где бумага? – прошептал я. – Она должна быть в белом конверте.
Монахиня заглянула в пакет, сунула туда руку и спросила:
– Вот это?
Конверт утратил былую белизну, а во время моего купания в канаве насквозь промок, и тем не менее я сразу его узнал. Я вздохнул с облегчением.
– Вы богатый человек? – спросила монахиня.
– Нет.
Она нахмурилась еще больше, хотя голос продолжал оставаться мягким и ласковым.
– Почему вы спрашиваете? – прошептал я.
– Здесь множество драгоценностей. Они стоят огромное количество денег. Все это находилось в ваших карманах.
Только теперь я вспомнил о постыдном хищении, которое совершил в трюме парохода «Русь». Господи, подумал я, как ей объяснить?
Мы часто забываем, что истинная добродетель заключена в простоте. Я ломал голову, какую ложь придумать, чтобы дело осталось в тайне, а монахиня попросту сказала:
– Я очень боюсь, как бы эти вещи не пропали.
– Положите конверт мне под подушку, сестра, – ответил я.
Так она и сделала – и вовремя, ибо в келью вошел Бронар. Со вчерашнего дня я несколько окреп и слушал его с куда большим интересом. За месяц моей болезни положение мало изменилось. Царская семья воссоединилась, но по-прежнему находилась в доме Ипатьева и никто не имел к ней доступа.
Многие члены Уральского Совета, возможно большинство, выступали за казнь всех Романовых без исключения. Если верить Бронару, Голощекин говорил: «Мало прогнать их с трона, надо загнать их под землю!»
Рузский со своим союзником Скрябиным отстаивали иную точку зрения. Скрябин оказался в столь хорошо известном нам теперь положении порядочного человека, связавшегося с Советской властью. Уже в те времена большевики обожали разглагольствовать о морали, призывая при этом к кровопролитию. Призывы Скрябина провести открытый судебный процесс, то есть позиция по-настоящему моральная, оставались гласом вопиющего в пустыне.
Бронар вел себя хитрее. Он тоже громогласно требовал крови. Николай должен заплатить за преступления своей жизнью, равно, как и вся его семья, поскольку они тоже пили кровь трудящихся. «Однако нужно соблюсти все правила социалистической законности», – повторял «комиссар» Рузский. Рассказывая мне об этом, он осклабился своей несимпатичной ухмылкой.
– Вы бы меня только слышали! Я требую крови, а потом тут же заявляю, что социализм не имеет права пятнать себя самосудом, даже если он вполне оправдан. Потом я говорю, что Скрябин прав, но по совсем другим причинам. Мы обязаны явить миру не «милосердие», а нашу непреклонную решимость. Только так сможем мы покончить с беззаконием и тиранией, царившими в старой России.
Когда Бронар ушел, я попытался сделать небольшую гимнастику, чтобы немного укрепить свои ослабленные мускулы. Я все время помнил, что под подушкой лежат заветная бумага и краденые драгоценности... Не забывал я и о законных владельцах этих сокровищ, ведь их от меня отделяла какая-нибудь миля или две. Над несчастными нависла зловещая угроза. Было совершенно ясно, что за минувший месяц новые вожди России не сделали ничего для облегчения участи Романовых.
– Принесите мою одежду, сестра, пожалуйста, – попросил я.
– Какие глупости! Вы слишком слабы, чтобы куда-то идти.
– У меня неотложное дело. Пожалуйста, принесите одежду! А если удастся, хорошо бы найти извозчика или какую-нибудь телегу, чтобы добраться до вокзала!
– Но вы не можете никуда ехать! В вашем нынешнем состоянии...
– Я должен!
В конце концов мне удалось ее уговорить, но процесс одевания оказался куда более трудным, чем я себе это представлял. Голова была удивительно легкой, и я с трудом удерживал равновесие. Лишь после нескольких неудачных попыток мне удалось выпрямиться в полный рост, однако вскоре я кое-как уже передвигался, опираясь на палку, которую дала мне монахиня. Во дворе меня дожидалась телега, устланная чистым сеном. Я с облегчением устроился там и попросил возницу отвезти меня на Вознесенскую, к дому британского консула. Я знал, что Мы проедем мимо так называемого Дома особого назначения; где содержится императорская семья. Вид этого здания еще более укрепил меня в решимости, возможно совершенно идиотской, помочь монарху, оказавшемуся в столь трагической ситуации.
Престон вел себя совершенно в традициях британской дипломатии: ныл, скряжничал и не хотел давать денег. Хоть он знал, кто я такой и зачем нахожусь в Екатеринбурге, когда речь зашла о выделении мне некой суммы наличными, Нрестон стал обращаться со мной как с самым настоящим уголовником. В конце концов, потеряв терпение, я воскликнул:
– Престон, каким вы ремеслом занимаетесь в свободное от исполнения консульских обязанностей время?
– Я не ремесленник какой-нибудь, сэр! – обиделся Престон.
– Ну хорошо, кто вы по профессии? Зачем вы здесь находитесь?
Разумеется, Престон находился в Екатеринбурге по делам, связанным с добывающей промышленностью, как и все прочие иностранцы. На Урал Престона привели серебро, медь и платина. Выяснив это, я вытащил из кармана рубин диаметром почти с полдюйма, обрамленный платиной.
– Дайте мне двести футов под залог этого камня.
– Он ваш?
– Какое вам дело?! – возмутился я. – Подите вы к черту с вашей осторожностью! Сейчас речь идет о гораздо более важных вещах, чем условности, закладные бумаги и прочая ерунда. Надеюсь, моей подписи будет достаточно?
Оказалось, что достаточно. Такие, как Престон, никогда не отказываются от выгодной сделки. К счастью, у людей его породы всегда водятся деньги. В конце концов я получил от консула сто пятьдесят соверенов.
Затем повозка отвезла меня на вокзал. Я мог бы опустить следующий пассаж, ибо он касается исключительно екатеринбургской жизни той эпохи, но намеренно не стану этого делать. Пусть читатель этих записок знает, что в «революционном» городе и в помине не было ни равенства, ни хваленого принципа «каждому по труду». Если у тебя были деньги, ты мог пировать, как король, если не было – подыхай с голоду. Я отправился в вокзальный ресторан, готовый к тому, что какой-нибудь комиссар кулинарных дел не пустит меня внутрь без мандата, да еще и произнесет целую проповедь. Вместо этого я обнаружил в ресторане метрдотеля во фраке, струнное трио и меню с полметра длиной. Зрелище было поистине потрясающим. Публика выглядела весьма непрезентабельна многие сидели в шапках, глушили спирт, а напившись, валились на пол. То и дело раздавался женский визг. За одним из столиков сидел председатель Уральского Совета Белобородой. Я увидел, как он щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще шампанского. Ресторан сохранил весь былой блеск. Только публика изменилась.
Я сел спиной к залу и подкрепился, стараясь не привлекать к себе внимания. Есть совсем не хотелось, но организм нуждался в пище. Покончив с едой, я отправился покупать билет на поезд, следовавший в западном направлении. Выяснилось, что золото в билетной кассе действует столь же эффективно, как в ресторане. На сей раз никакого третьего класса – я получил в свое полное распоряжение двухместное купе и заверения в том, что никто там меня не побеспокоит.
Поездка заняла трое суток, и в дороге я совершенно оправился. Из Екатеринбурга я выехал слабый, как новорожденный котенок, а в Москву прибыл отдохнувшим и набравшимся сил. Ко мне вернулись и здоровье и решимость. Я знал, что в ближайшие дни мне очень понадобятся оба эти качества. И они действительно понадобились, ибо меня ожидало множество горчайших разочарований!
Первым делом нужно было достать сургуч и спички. Спички я раздобыл без труда, зато в поисках сургуча пришлось побегать. Я обошел все лавки, спрашивал в почтовых отделениях, на телеграфе и лишь поздно вечером, в Финляндском банке, нашел искомое. Служащий сказал, что у них где-то был сургуч, и принес целую запечатанную коробку! Я чуть не облобызал клерка от счастья. Запечатав драгоценный конверт огромным количеством сургуча, я поставил в нескольких местах свои инициалы и спросил у служащего:
– Вы финн?
– Как и все работники банка, сударь.
Что ж, подумал я, нельзя гарантировать, что аппетит Ленина и Троцкого не разыграется и они не проглотят Финляндию. Но может быть, как-нибудь обойдется, а финны – такой народ, которому можно доверять. Конечно, они несколько диковаты, но славятся своей честностью. Я протянул служащему конверт.
– Хочу, чтобы вы сохранили это в надежном месте. У вас есть сейфы?
– Конечно, сударь.
– Вмешиваются ли в ваши дела большевистские власти?
– Почти нет.
– Значит, вы сможете взять это на хранение?
– С превеликим удовольствием, сударь.
Я подписал квитанцию (именем Генри Джордж), заплатил один соверен вперед, после чего взял извозчика и отправился в Кремль. Когда я приблизился к воротам Спасской башни, сразу стало видно, что за минувшие недели многое в Кремле изменилось. Тогда у ворот стоял пулемет. Теперь же на посту по стойке «смирно» вытянулись двое красноармейцев в опрятных мундирах. Они не обратили на меня ни малейшего внимания, но откуда-то немедленно выскочил караульный начальник и рявкнул на меня, требуя, чтобы я объяснил, к кому иду.
– Товарищ Свердлов по-прежнему сидит в Кавалерском корпусе? – спросил я.
– А кто вы такой?
– Передайте ему, что англичанин Дайкстон вернулся в Москву и хочет его видеть.
– Мало ли кто хочет видеть товарища Свердлова.
– Ваше дело – передать. И поживее.
Однако все оказалось не так просто. Главное, что изменилось в Кремле, – это атмосфера. Всем теперь заправляли чиновники, установившие свои бюрократические порядки. Меня передавали от одного служащего к другому, однако дело с места не двигалось. У меня было ощущение, что все эти люди не помогают мне, а просто хотят от меня избавиться. Впрочем, в современном мире именно так все и устроено.
Ничего не добившись, я вернулся в Кремль на следующее утро. Ночь я провел в гостинице, которая до недавнего времени являлась особняком какого-то богача. Особняк как следует выпотрошили, поэтому роскошная кровать со спинкой, украшенной позолотой, не имела ни матраса, ни постельного белья. Зато в комнате было довольно чисто и, главное, не было клопов. В Кремле я снова угодил в чиновничью кадриль и достиг приемной лишь к двум часам дня. Там было множество народу. У входа за столом сидел дежурный, который внимательно изучил выданный мне пропуск, а потом недовольно спросил:
– По какому вы вопросу?
– Товарищу Свердлову это известно.
– Он очень занят.
– Я выполняю его задание, причем особой важности. Мне нужно доложить товарищу председателю.
Дежурный скривился. Его работа была не пускать посетителей к начальству.
– Можете передать ваш рапорт мне.
– Давайте-ка без волокиты, – сказал на это я, – иначе мой рапорт будет о вас!
Дежурный сердито показал на длинную очередь, и мне пришлось присоединиться к ожидавшим. Стулья были жесткие, в помещении царила духота, свежий воздух сюда почти не проникал. Ожидание было не из приятных. Однако в семь вечера дверь наконец открылась, и секретарь объявил:
– Товарищ народный комиссар просит капитана Дайкстона войти.
Когда я проник в кабинет, Свердлов свирепо уставился на меня:
– Какого черта вам здесь нужно?
Я был очень зол, лишь это объясняет необдуманность моего поведения.
– Здравого смысла мне нужно, вот чего! Или у вас тут этот товар не водится?
Свердлов опешил от моей дерзости, и несколько секунд мы просто молча сверлили глазами друг друга. Меня бы не удивило, если бы он тут же, на месте, приказал меня арестовать, но после паузы председатель ВЦИК внезапно расхохотался.
– Это уж точно, со здравым смыслом у нас проблемы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43
Через две-три минуты она вернулась с бумажным пакетом и села рядом с кроватью. Я увидел, что монахиня сурово хмурится.
– Вот ваши вещи.
– Где бумага? – прошептал я. – Она должна быть в белом конверте.
Монахиня заглянула в пакет, сунула туда руку и спросила:
– Вот это?
Конверт утратил былую белизну, а во время моего купания в канаве насквозь промок, и тем не менее я сразу его узнал. Я вздохнул с облегчением.
– Вы богатый человек? – спросила монахиня.
– Нет.
Она нахмурилась еще больше, хотя голос продолжал оставаться мягким и ласковым.
– Почему вы спрашиваете? – прошептал я.
– Здесь множество драгоценностей. Они стоят огромное количество денег. Все это находилось в ваших карманах.
Только теперь я вспомнил о постыдном хищении, которое совершил в трюме парохода «Русь». Господи, подумал я, как ей объяснить?
Мы часто забываем, что истинная добродетель заключена в простоте. Я ломал голову, какую ложь придумать, чтобы дело осталось в тайне, а монахиня попросту сказала:
– Я очень боюсь, как бы эти вещи не пропали.
– Положите конверт мне под подушку, сестра, – ответил я.
Так она и сделала – и вовремя, ибо в келью вошел Бронар. Со вчерашнего дня я несколько окреп и слушал его с куда большим интересом. За месяц моей болезни положение мало изменилось. Царская семья воссоединилась, но по-прежнему находилась в доме Ипатьева и никто не имел к ней доступа.
Многие члены Уральского Совета, возможно большинство, выступали за казнь всех Романовых без исключения. Если верить Бронару, Голощекин говорил: «Мало прогнать их с трона, надо загнать их под землю!»
Рузский со своим союзником Скрябиным отстаивали иную точку зрения. Скрябин оказался в столь хорошо известном нам теперь положении порядочного человека, связавшегося с Советской властью. Уже в те времена большевики обожали разглагольствовать о морали, призывая при этом к кровопролитию. Призывы Скрябина провести открытый судебный процесс, то есть позиция по-настоящему моральная, оставались гласом вопиющего в пустыне.
Бронар вел себя хитрее. Он тоже громогласно требовал крови. Николай должен заплатить за преступления своей жизнью, равно, как и вся его семья, поскольку они тоже пили кровь трудящихся. «Однако нужно соблюсти все правила социалистической законности», – повторял «комиссар» Рузский. Рассказывая мне об этом, он осклабился своей несимпатичной ухмылкой.
– Вы бы меня только слышали! Я требую крови, а потом тут же заявляю, что социализм не имеет права пятнать себя самосудом, даже если он вполне оправдан. Потом я говорю, что Скрябин прав, но по совсем другим причинам. Мы обязаны явить миру не «милосердие», а нашу непреклонную решимость. Только так сможем мы покончить с беззаконием и тиранией, царившими в старой России.
Когда Бронар ушел, я попытался сделать небольшую гимнастику, чтобы немного укрепить свои ослабленные мускулы. Я все время помнил, что под подушкой лежат заветная бумага и краденые драгоценности... Не забывал я и о законных владельцах этих сокровищ, ведь их от меня отделяла какая-нибудь миля или две. Над несчастными нависла зловещая угроза. Было совершенно ясно, что за минувший месяц новые вожди России не сделали ничего для облегчения участи Романовых.
– Принесите мою одежду, сестра, пожалуйста, – попросил я.
– Какие глупости! Вы слишком слабы, чтобы куда-то идти.
– У меня неотложное дело. Пожалуйста, принесите одежду! А если удастся, хорошо бы найти извозчика или какую-нибудь телегу, чтобы добраться до вокзала!
– Но вы не можете никуда ехать! В вашем нынешнем состоянии...
– Я должен!
В конце концов мне удалось ее уговорить, но процесс одевания оказался куда более трудным, чем я себе это представлял. Голова была удивительно легкой, и я с трудом удерживал равновесие. Лишь после нескольких неудачных попыток мне удалось выпрямиться в полный рост, однако вскоре я кое-как уже передвигался, опираясь на палку, которую дала мне монахиня. Во дворе меня дожидалась телега, устланная чистым сеном. Я с облегчением устроился там и попросил возницу отвезти меня на Вознесенскую, к дому британского консула. Я знал, что Мы проедем мимо так называемого Дома особого назначения; где содержится императорская семья. Вид этого здания еще более укрепил меня в решимости, возможно совершенно идиотской, помочь монарху, оказавшемуся в столь трагической ситуации.
Престон вел себя совершенно в традициях британской дипломатии: ныл, скряжничал и не хотел давать денег. Хоть он знал, кто я такой и зачем нахожусь в Екатеринбурге, когда речь зашла о выделении мне некой суммы наличными, Нрестон стал обращаться со мной как с самым настоящим уголовником. В конце концов, потеряв терпение, я воскликнул:
– Престон, каким вы ремеслом занимаетесь в свободное от исполнения консульских обязанностей время?
– Я не ремесленник какой-нибудь, сэр! – обиделся Престон.
– Ну хорошо, кто вы по профессии? Зачем вы здесь находитесь?
Разумеется, Престон находился в Екатеринбурге по делам, связанным с добывающей промышленностью, как и все прочие иностранцы. На Урал Престона привели серебро, медь и платина. Выяснив это, я вытащил из кармана рубин диаметром почти с полдюйма, обрамленный платиной.
– Дайте мне двести футов под залог этого камня.
– Он ваш?
– Какое вам дело?! – возмутился я. – Подите вы к черту с вашей осторожностью! Сейчас речь идет о гораздо более важных вещах, чем условности, закладные бумаги и прочая ерунда. Надеюсь, моей подписи будет достаточно?
Оказалось, что достаточно. Такие, как Престон, никогда не отказываются от выгодной сделки. К счастью, у людей его породы всегда водятся деньги. В конце концов я получил от консула сто пятьдесят соверенов.
Затем повозка отвезла меня на вокзал. Я мог бы опустить следующий пассаж, ибо он касается исключительно екатеринбургской жизни той эпохи, но намеренно не стану этого делать. Пусть читатель этих записок знает, что в «революционном» городе и в помине не было ни равенства, ни хваленого принципа «каждому по труду». Если у тебя были деньги, ты мог пировать, как король, если не было – подыхай с голоду. Я отправился в вокзальный ресторан, готовый к тому, что какой-нибудь комиссар кулинарных дел не пустит меня внутрь без мандата, да еще и произнесет целую проповедь. Вместо этого я обнаружил в ресторане метрдотеля во фраке, струнное трио и меню с полметра длиной. Зрелище было поистине потрясающим. Публика выглядела весьма непрезентабельна многие сидели в шапках, глушили спирт, а напившись, валились на пол. То и дело раздавался женский визг. За одним из столиков сидел председатель Уральского Совета Белобородой. Я увидел, как он щелкнул пальцами, подозвал официанта и заказал еще шампанского. Ресторан сохранил весь былой блеск. Только публика изменилась.
Я сел спиной к залу и подкрепился, стараясь не привлекать к себе внимания. Есть совсем не хотелось, но организм нуждался в пище. Покончив с едой, я отправился покупать билет на поезд, следовавший в западном направлении. Выяснилось, что золото в билетной кассе действует столь же эффективно, как в ресторане. На сей раз никакого третьего класса – я получил в свое полное распоряжение двухместное купе и заверения в том, что никто там меня не побеспокоит.
Поездка заняла трое суток, и в дороге я совершенно оправился. Из Екатеринбурга я выехал слабый, как новорожденный котенок, а в Москву прибыл отдохнувшим и набравшимся сил. Ко мне вернулись и здоровье и решимость. Я знал, что в ближайшие дни мне очень понадобятся оба эти качества. И они действительно понадобились, ибо меня ожидало множество горчайших разочарований!
Первым делом нужно было достать сургуч и спички. Спички я раздобыл без труда, зато в поисках сургуча пришлось побегать. Я обошел все лавки, спрашивал в почтовых отделениях, на телеграфе и лишь поздно вечером, в Финляндском банке, нашел искомое. Служащий сказал, что у них где-то был сургуч, и принес целую запечатанную коробку! Я чуть не облобызал клерка от счастья. Запечатав драгоценный конверт огромным количеством сургуча, я поставил в нескольких местах свои инициалы и спросил у служащего:
– Вы финн?
– Как и все работники банка, сударь.
Что ж, подумал я, нельзя гарантировать, что аппетит Ленина и Троцкого не разыграется и они не проглотят Финляндию. Но может быть, как-нибудь обойдется, а финны – такой народ, которому можно доверять. Конечно, они несколько диковаты, но славятся своей честностью. Я протянул служащему конверт.
– Хочу, чтобы вы сохранили это в надежном месте. У вас есть сейфы?
– Конечно, сударь.
– Вмешиваются ли в ваши дела большевистские власти?
– Почти нет.
– Значит, вы сможете взять это на хранение?
– С превеликим удовольствием, сударь.
Я подписал квитанцию (именем Генри Джордж), заплатил один соверен вперед, после чего взял извозчика и отправился в Кремль. Когда я приблизился к воротам Спасской башни, сразу стало видно, что за минувшие недели многое в Кремле изменилось. Тогда у ворот стоял пулемет. Теперь же на посту по стойке «смирно» вытянулись двое красноармейцев в опрятных мундирах. Они не обратили на меня ни малейшего внимания, но откуда-то немедленно выскочил караульный начальник и рявкнул на меня, требуя, чтобы я объяснил, к кому иду.
– Товарищ Свердлов по-прежнему сидит в Кавалерском корпусе? – спросил я.
– А кто вы такой?
– Передайте ему, что англичанин Дайкстон вернулся в Москву и хочет его видеть.
– Мало ли кто хочет видеть товарища Свердлова.
– Ваше дело – передать. И поживее.
Однако все оказалось не так просто. Главное, что изменилось в Кремле, – это атмосфера. Всем теперь заправляли чиновники, установившие свои бюрократические порядки. Меня передавали от одного служащего к другому, однако дело с места не двигалось. У меня было ощущение, что все эти люди не помогают мне, а просто хотят от меня избавиться. Впрочем, в современном мире именно так все и устроено.
Ничего не добившись, я вернулся в Кремль на следующее утро. Ночь я провел в гостинице, которая до недавнего времени являлась особняком какого-то богача. Особняк как следует выпотрошили, поэтому роскошная кровать со спинкой, украшенной позолотой, не имела ни матраса, ни постельного белья. Зато в комнате было довольно чисто и, главное, не было клопов. В Кремле я снова угодил в чиновничью кадриль и достиг приемной лишь к двум часам дня. Там было множество народу. У входа за столом сидел дежурный, который внимательно изучил выданный мне пропуск, а потом недовольно спросил:
– По какому вы вопросу?
– Товарищу Свердлову это известно.
– Он очень занят.
– Я выполняю его задание, причем особой важности. Мне нужно доложить товарищу председателю.
Дежурный скривился. Его работа была не пускать посетителей к начальству.
– Можете передать ваш рапорт мне.
– Давайте-ка без волокиты, – сказал на это я, – иначе мой рапорт будет о вас!
Дежурный сердито показал на длинную очередь, и мне пришлось присоединиться к ожидавшим. Стулья были жесткие, в помещении царила духота, свежий воздух сюда почти не проникал. Ожидание было не из приятных. Однако в семь вечера дверь наконец открылась, и секретарь объявил:
– Товарищ народный комиссар просит капитана Дайкстона войти.
Когда я проник в кабинет, Свердлов свирепо уставился на меня:
– Какого черта вам здесь нужно?
Я был очень зол, лишь это объясняет необдуманность моего поведения.
– Здравого смысла мне нужно, вот чего! Или у вас тут этот товар не водится?
Свердлов опешил от моей дерзости, и несколько секунд мы просто молча сверлили глазами друг друга. Меня бы не удивило, если бы он тут же, на месте, приказал меня арестовать, но после паузы председатель ВЦИК внезапно расхохотался.
– Это уж точно, со здравым смыслом у нас проблемы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43