Во дворе церкви друг на друге сложены скрепленные между собой железными скобами каменные гробы. В полнолуние один из этих гробов наполняется водой, а потом медленно высыхает и к новолунию становится совершенно сухим. Самое главное же заключается в том, что гроб этот расположен на другом гробе, на высоте четырех футов над землей.
Когда я вошел на церковный двор, небо на западе уже окрасилось в оранжевый цвет. С окрестных лугов раздавалось кваканье тысяч лягушек и стрекотание невидимых насекомых. Между стенами стремительно сновали ласточки, время от времени стрелой взмывая в небо. Со всех сторон доносились запахи трав и цветов, которые, смешиваясь с вечерней росой, выпавшей на растениях, наполнили воздух непередаваемым осенним ароматом. В ограде церкви стояла почти полная тишина, и я медленно подошел к сложенным друг на друге крест-накрест каменным гробам. Они оказались простыми выдолбленными каменными глыбами. На поверхности их можно было разглядеть грубые следы резцов. Никто не дал себе труда отполировать камень. Вокруг не было ни души, и мне некого было спросить, откуда взялись здесь эти гробы.
Я залез на один из верхних гробов и, к своему изумлению, увидел, что его, на ширину ладони не доходя до края, наполняла вода. Опустив руки в воду, я смотрел, как исчезло в появившейся ряби мое отражение, а потом медленно появилось снова. Я долго сидел на гробе святого Северина, тихо молился Богу и благодарил Его за мое спасение.
Вернувшись в город, я нашел Баллерини в гостинице занятым переговорами с возчиками, которые должны были сопровождать нас в дальнейшем путешествии. Насколько я понял из их разговора, они должны были проводить нас до Тулузы. Там мы должны были задержаться на несколько дней, а потом через Руэрг отправиться в Монпелье. Было сказано много слов об опасностях и мародерствующих бандах, которые рыскали по стране и грабили беззащитных путешественников, поэтому было чистым самоубийством отправляться в такое дальнее странствие без вооруженной охраны. Возчикам, которые ехали на рынок Тулузы, было только на руку, что к ним хотели присоединиться столь богатые путешественники, ибо теперь можно было собрать сумму, достаточную для того, чтобы нанять четырех вооруженных гасконцев, которые смогут защитить нас от нападения и прочих неприятностей.
Эти четыре товарища по оружию полностью подтвердили репутацию, которой пользуется население этой части страны, потому что стоило нам проехать всего лишь час от города, как они вдруг попросили нас остановиться и объяснили, что нам придется всего лишь один миг подождать, пока они посмотрят, безопасен ли лесок, который нам предстоит миновать. Когда они не вернулись через час, наш караван двинулся в путь, так как мы думали, что гасконцы ждут нас на опушке леса. Но мы не встретили их ни у первых деревьев, ни у выезда из леса. Следы их коней, ясно видные на дороге, исчезли на полянке в подлеске.
Тут в нашей компании поднялся немалый крик. Один испанец в ярости и отчаянии даже порвал на себе рубаху, и, как это часто случается, за неимением истинных злодеев люди решили взвалить вину на того, кто был ближе и оказался под рукой. Не успели мы оглянуться, как несколько рассерженных купцов окружили торговца пряностями, который нанял провожатых, и, пригрозив, что немедленно повесят его на первом же суку, потребовали возместить им убыток. После долгих препирательств, во время которых бедному торговцу разбили в кровь губы, все наконец успокоились, и мы дружно поспешили в Кадиллак, где, поумнев, попросили у местного капитана гвардии надежную охрану. Баллерини, который в немалой степени способствовал улаживанию ссоры, заметил, что нам надо почитать за счастье, что эти воры удовлетворились теми деньгами, которые мы им заплатили, а не вздумали ограбить нас до последней монеты. В конце концов, мир и его обитатели так сотворены, что люди не могут долго удивляться несчастью; скорее надо удивляться тому, что дела не приняли худший оборот. Если человек вышел из неприятного положения с малыми потерями, то надо не гневить Бога, а возблагодарить небеса за то, что они сохранили тебя от больших бед.
Города и ландшафты, которые мы проезжали, казались мне тогда загадочной, полной тайн книгой, на страницах которой обладавший неистощимой фантазией автор запечатлел необычнейшие образы и события. В каждой деревне видели мы особые костюмы, дома и обычаи. Справа и слева от дороги, пока мы ехали по ней, можно было наблюдать прелюбопытные сценки. Так, однажды мы увидели стадо быков, каждому из которых было надето на шею деревянное колесо. Мы спросили у одного крестьянина, что могут означать эти «жабо» — неужели быки получили дворянскую грамоту и обязаны следовать моде европейских дворов? Он ответил, что эти колеса мешают быкам вылизываться, и от этого их мясо становится особенно нежным. Узнав об этом, некоторые из нас заметили, что, должно быть, все обстоит наоборот, и придворные раньше, чем быки, позаботились о том, чтобы их надутые животы стали мягкими и нежными.
На двенадцатый день мы прибыли в Тулузу. Уже издалека в лучах заходящего солнца стали видны нам крепостные стены из красного обожженного кирпича. Укрепления были столь мощными, что у путника создавалось впечатление, что он с войском Агамемнона подъезжает к стенам неприступной Трои. Городская стена была сложена так прочно, что самые тяжелые ядра вряд ли могли оставить на ней следы больше своих размеров. Многочисленные обводные стены, валы и бастионы окружали город, защищенный сверх того глубоким рвом. Улицы, по которым мы вскоре проехали, были выложены острыми камнями, и, должно быть, сапожники считали себя здесь счастливцами.
Можно многое рассказать о достопримечательностях города, но особенно поразил меня рынок, на котором можно было подивиться всем мыслимым на свете вещам. Прежде всего там была принесшая этой провинции неисчислимые богатства цветная вайда, которую в то время еще не вытеснило индиго. В специальных мельницах размалывали листья вайды, потом из них прессовали твердые шарики, из которых готовили синюю краску чудесного оттенка. Я видел эти шарики в мастерской Болье, но никогда прежде не доводилось мне встречать в таком количестве эту некогда столь желанную для многих, а ныне почти забытую краску.
Однако самое значительное событие за все время нашего пребывания в Тулузе произошло на следующий день. Мы сидели за обедом в гостинице, когда с улицы донесся истошный крик. В мгновение ока на улице образовалась большая толпа, из середины которой до наших ушей доносились эти душераздирающие вопли, заглушавшие громкие голоса зевак. Баллерини тотчас вскочил на ноги и, выбежав из гостиницы, протолкался сквозь толпу. Я поспешил за врачом, и когда мне удалось протиснуться между прижатыми друг к другу животами, я увидел, что Баллерини склонился над маленькой девочкой, обе ножки которой были придавлены огромной бочкой. Телега, с которой упала бочка, стояла рядом, а на ней сидел возница с сокрушенным лицом и смотрел на происходящее. Несколько крепких мужчин старались оттащить в сторону бочку, но она была настолько тяжела, что им никак не удавалось сдвинуть ее с места. Мужчины попытались было откатить бочку, но Баллерини прикрикнул на них — они что, хотят окончательно раздробить малышке ноги? Хирург приказал им принести два клина, и когда они появились, их подложили под бочку рядом с бедняжкой и слегка приподняли бочку, после чего девочку удалось вытащить из-под нее.
Баллерини взял ребенка на руки. Я побежал вперед, расталкивая людей и освобождая дорогу, а хирург следовал за мной, неся на руках дитя, раздробленные ножки которого болтались под туловищем, словно безжизненные члены повешенного. Новый крик ужаса раздался, когда мы вошли в столовую гостиницы. Люди повскакивали из-за столов, сбрасывая на пол тарелки и чаши, и Баллерини положил девочку на один из столов.
Лицо ребенка было белым как мел. Застывший взгляд был устремлен на врача, который пытался ласковым голосом успокоить дитя, уговаривая его, что все будет хорошо. Баллерини взял со стола белую скатерть, дал ее двоим мужчинам, стоявшим справа и слева от стола, и сказал им, чтобы они натянули полотно над животом девочки так, чтобы она не видела свои изуродованные ноги. И пока у верхнего края стола делали все мыслимое и немыслимое, чтобы укрепить дух и тело бедняжки перед предстоящим ей испытанием, Баллерини послал меня за сумкой с инструментами.
Когда я вернулся, возле гостиницы снова творилось какое-то смятение. Привели мать ребенка, и она, безумно жестикулируя, требовала, чтобы ее пустили к дочери. Ее пропустили, и, как это ни странно, войдя в зал, она сразу успокоилась, взглянув на то, что стряслось с девочкой. Она подошла к дочке, положила руки ей на голову и принялась тихо напевать, отчего у всех, кто при этом присутствовал, от печали и сочувствия увлажнились глаза.
Баллерини между тем исследовал изуродованные ножки, которые уже начали окрашиваться в ужасный и отвратительный цвет. При падении бочка сначала ударила ребенка ребром, и обе ножки девочки выше колена оказались раздробленными. После этого бочка упала набок и погребла под собой голени. Из невообразимого месива кожи, мышц и костных осколков вытекала на стол кровь. Руки и верхние части бедер девочки были крепко привязаны к столу, поэтому крики боли, которые дитя испускало при каждом прикосновении хирурга к ранам, сопровождались лишь жуткими содроганиями маленького тельца. Мне стало страшно, когда Баллерини взял в руку ножницы и разрезал платье до самого пупка. Когда это было сделано, он смыл все выделения, которые вылились из маленького, объятого смертельным страхом детского тела. Он пододвинул к столу, на котором лежала девочка, еще один и приказал отвязать ее, а потом снова привязал дитя, которое корчилось от нестерпимой боли, так, чтобы верхняя часть бедер бедняжки висела между столами. После этого он открыл сумку с инструментами и послал за священником.
Он кивнул матери и обменялся с ней несколькими словами. Я не смог разобрать, что они сказали друг другу. Очевидно, он о чем-то спросил ее, в ответ на что перепуганная насмерть женщина лишь потрясла головой. Внезапно она отпрянула назад и устремила на врача взор, полный ужаса. Баллерини неловко отвернулся от женщины и начал медленно складывать инструменты в сумку. Женщина упала перед ним на колени, обняла его ноги и начала умолять хирурга сделать все, что в его силах, чтобы спасти ее бедную дочку. Баллерини довольно грубо поднял женщину и что-то сердито сказал ей на ухо, на что охваченная отчаянием мать снова приникла к ногам врача, обещая, что отдаст ему все на свете, лишь бы он проявил все свое искусство и ее дитя было бы с Божьей помощью спасено.
Вся эта сцена продолжалась не больше двух минут, и я не смог понять, какой разговор состоялся между ними. Да у меня и не было времени раздумывать над этим, потому что по залу вновь прошел ропот, когда хирург взял сумку и начал выкладывать на стол свои инструменты. Готовясь к операции и раскладывая рядом с собой ножи для рассечения кожи, ремни и прижигатели, он приказал принести жаровню с горящими углями и раскалить прижигатели. Я удивленно разглядывал эти инструменты, которые выглядели как турецкие орудия пыток. Лезвия ножей были вставлены в резные деревянные рукоятки, которые внизу заканчивались толстыми набалдашниками, чтобы ножи было удобно держать. Ножи были разной длины. Одни были тонкими, изогнутыми, как серп, другие расширялись на конце и были похожи на остро отточенные обоюдоострые сабли. Прижигатели были длиной с руку, концы их Баллерини обернул тканью. Различались же эти орудия своими наконечниками. Один был круглым и широким, как толстая монета, и был хорошо приспособлен для прижигания рассеченных кровеносных сосудов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65
Когда я вошел на церковный двор, небо на западе уже окрасилось в оранжевый цвет. С окрестных лугов раздавалось кваканье тысяч лягушек и стрекотание невидимых насекомых. Между стенами стремительно сновали ласточки, время от времени стрелой взмывая в небо. Со всех сторон доносились запахи трав и цветов, которые, смешиваясь с вечерней росой, выпавшей на растениях, наполнили воздух непередаваемым осенним ароматом. В ограде церкви стояла почти полная тишина, и я медленно подошел к сложенным друг на друге крест-накрест каменным гробам. Они оказались простыми выдолбленными каменными глыбами. На поверхности их можно было разглядеть грубые следы резцов. Никто не дал себе труда отполировать камень. Вокруг не было ни души, и мне некого было спросить, откуда взялись здесь эти гробы.
Я залез на один из верхних гробов и, к своему изумлению, увидел, что его, на ширину ладони не доходя до края, наполняла вода. Опустив руки в воду, я смотрел, как исчезло в появившейся ряби мое отражение, а потом медленно появилось снова. Я долго сидел на гробе святого Северина, тихо молился Богу и благодарил Его за мое спасение.
Вернувшись в город, я нашел Баллерини в гостинице занятым переговорами с возчиками, которые должны были сопровождать нас в дальнейшем путешествии. Насколько я понял из их разговора, они должны были проводить нас до Тулузы. Там мы должны были задержаться на несколько дней, а потом через Руэрг отправиться в Монпелье. Было сказано много слов об опасностях и мародерствующих бандах, которые рыскали по стране и грабили беззащитных путешественников, поэтому было чистым самоубийством отправляться в такое дальнее странствие без вооруженной охраны. Возчикам, которые ехали на рынок Тулузы, было только на руку, что к ним хотели присоединиться столь богатые путешественники, ибо теперь можно было собрать сумму, достаточную для того, чтобы нанять четырех вооруженных гасконцев, которые смогут защитить нас от нападения и прочих неприятностей.
Эти четыре товарища по оружию полностью подтвердили репутацию, которой пользуется население этой части страны, потому что стоило нам проехать всего лишь час от города, как они вдруг попросили нас остановиться и объяснили, что нам придется всего лишь один миг подождать, пока они посмотрят, безопасен ли лесок, который нам предстоит миновать. Когда они не вернулись через час, наш караван двинулся в путь, так как мы думали, что гасконцы ждут нас на опушке леса. Но мы не встретили их ни у первых деревьев, ни у выезда из леса. Следы их коней, ясно видные на дороге, исчезли на полянке в подлеске.
Тут в нашей компании поднялся немалый крик. Один испанец в ярости и отчаянии даже порвал на себе рубаху, и, как это часто случается, за неимением истинных злодеев люди решили взвалить вину на того, кто был ближе и оказался под рукой. Не успели мы оглянуться, как несколько рассерженных купцов окружили торговца пряностями, который нанял провожатых, и, пригрозив, что немедленно повесят его на первом же суку, потребовали возместить им убыток. После долгих препирательств, во время которых бедному торговцу разбили в кровь губы, все наконец успокоились, и мы дружно поспешили в Кадиллак, где, поумнев, попросили у местного капитана гвардии надежную охрану. Баллерини, который в немалой степени способствовал улаживанию ссоры, заметил, что нам надо почитать за счастье, что эти воры удовлетворились теми деньгами, которые мы им заплатили, а не вздумали ограбить нас до последней монеты. В конце концов, мир и его обитатели так сотворены, что люди не могут долго удивляться несчастью; скорее надо удивляться тому, что дела не приняли худший оборот. Если человек вышел из неприятного положения с малыми потерями, то надо не гневить Бога, а возблагодарить небеса за то, что они сохранили тебя от больших бед.
Города и ландшафты, которые мы проезжали, казались мне тогда загадочной, полной тайн книгой, на страницах которой обладавший неистощимой фантазией автор запечатлел необычнейшие образы и события. В каждой деревне видели мы особые костюмы, дома и обычаи. Справа и слева от дороги, пока мы ехали по ней, можно было наблюдать прелюбопытные сценки. Так, однажды мы увидели стадо быков, каждому из которых было надето на шею деревянное колесо. Мы спросили у одного крестьянина, что могут означать эти «жабо» — неужели быки получили дворянскую грамоту и обязаны следовать моде европейских дворов? Он ответил, что эти колеса мешают быкам вылизываться, и от этого их мясо становится особенно нежным. Узнав об этом, некоторые из нас заметили, что, должно быть, все обстоит наоборот, и придворные раньше, чем быки, позаботились о том, чтобы их надутые животы стали мягкими и нежными.
На двенадцатый день мы прибыли в Тулузу. Уже издалека в лучах заходящего солнца стали видны нам крепостные стены из красного обожженного кирпича. Укрепления были столь мощными, что у путника создавалось впечатление, что он с войском Агамемнона подъезжает к стенам неприступной Трои. Городская стена была сложена так прочно, что самые тяжелые ядра вряд ли могли оставить на ней следы больше своих размеров. Многочисленные обводные стены, валы и бастионы окружали город, защищенный сверх того глубоким рвом. Улицы, по которым мы вскоре проехали, были выложены острыми камнями, и, должно быть, сапожники считали себя здесь счастливцами.
Можно многое рассказать о достопримечательностях города, но особенно поразил меня рынок, на котором можно было подивиться всем мыслимым на свете вещам. Прежде всего там была принесшая этой провинции неисчислимые богатства цветная вайда, которую в то время еще не вытеснило индиго. В специальных мельницах размалывали листья вайды, потом из них прессовали твердые шарики, из которых готовили синюю краску чудесного оттенка. Я видел эти шарики в мастерской Болье, но никогда прежде не доводилось мне встречать в таком количестве эту некогда столь желанную для многих, а ныне почти забытую краску.
Однако самое значительное событие за все время нашего пребывания в Тулузе произошло на следующий день. Мы сидели за обедом в гостинице, когда с улицы донесся истошный крик. В мгновение ока на улице образовалась большая толпа, из середины которой до наших ушей доносились эти душераздирающие вопли, заглушавшие громкие голоса зевак. Баллерини тотчас вскочил на ноги и, выбежав из гостиницы, протолкался сквозь толпу. Я поспешил за врачом, и когда мне удалось протиснуться между прижатыми друг к другу животами, я увидел, что Баллерини склонился над маленькой девочкой, обе ножки которой были придавлены огромной бочкой. Телега, с которой упала бочка, стояла рядом, а на ней сидел возница с сокрушенным лицом и смотрел на происходящее. Несколько крепких мужчин старались оттащить в сторону бочку, но она была настолько тяжела, что им никак не удавалось сдвинуть ее с места. Мужчины попытались было откатить бочку, но Баллерини прикрикнул на них — они что, хотят окончательно раздробить малышке ноги? Хирург приказал им принести два клина, и когда они появились, их подложили под бочку рядом с бедняжкой и слегка приподняли бочку, после чего девочку удалось вытащить из-под нее.
Баллерини взял ребенка на руки. Я побежал вперед, расталкивая людей и освобождая дорогу, а хирург следовал за мной, неся на руках дитя, раздробленные ножки которого болтались под туловищем, словно безжизненные члены повешенного. Новый крик ужаса раздался, когда мы вошли в столовую гостиницы. Люди повскакивали из-за столов, сбрасывая на пол тарелки и чаши, и Баллерини положил девочку на один из столов.
Лицо ребенка было белым как мел. Застывший взгляд был устремлен на врача, который пытался ласковым голосом успокоить дитя, уговаривая его, что все будет хорошо. Баллерини взял со стола белую скатерть, дал ее двоим мужчинам, стоявшим справа и слева от стола, и сказал им, чтобы они натянули полотно над животом девочки так, чтобы она не видела свои изуродованные ноги. И пока у верхнего края стола делали все мыслимое и немыслимое, чтобы укрепить дух и тело бедняжки перед предстоящим ей испытанием, Баллерини послал меня за сумкой с инструментами.
Когда я вернулся, возле гостиницы снова творилось какое-то смятение. Привели мать ребенка, и она, безумно жестикулируя, требовала, чтобы ее пустили к дочери. Ее пропустили, и, как это ни странно, войдя в зал, она сразу успокоилась, взглянув на то, что стряслось с девочкой. Она подошла к дочке, положила руки ей на голову и принялась тихо напевать, отчего у всех, кто при этом присутствовал, от печали и сочувствия увлажнились глаза.
Баллерини между тем исследовал изуродованные ножки, которые уже начали окрашиваться в ужасный и отвратительный цвет. При падении бочка сначала ударила ребенка ребром, и обе ножки девочки выше колена оказались раздробленными. После этого бочка упала набок и погребла под собой голени. Из невообразимого месива кожи, мышц и костных осколков вытекала на стол кровь. Руки и верхние части бедер девочки были крепко привязаны к столу, поэтому крики боли, которые дитя испускало при каждом прикосновении хирурга к ранам, сопровождались лишь жуткими содроганиями маленького тельца. Мне стало страшно, когда Баллерини взял в руку ножницы и разрезал платье до самого пупка. Когда это было сделано, он смыл все выделения, которые вылились из маленького, объятого смертельным страхом детского тела. Он пододвинул к столу, на котором лежала девочка, еще один и приказал отвязать ее, а потом снова привязал дитя, которое корчилось от нестерпимой боли, так, чтобы верхняя часть бедер бедняжки висела между столами. После этого он открыл сумку с инструментами и послал за священником.
Он кивнул матери и обменялся с ней несколькими словами. Я не смог разобрать, что они сказали друг другу. Очевидно, он о чем-то спросил ее, в ответ на что перепуганная насмерть женщина лишь потрясла головой. Внезапно она отпрянула назад и устремила на врача взор, полный ужаса. Баллерини неловко отвернулся от женщины и начал медленно складывать инструменты в сумку. Женщина упала перед ним на колени, обняла его ноги и начала умолять хирурга сделать все, что в его силах, чтобы спасти ее бедную дочку. Баллерини довольно грубо поднял женщину и что-то сердито сказал ей на ухо, на что охваченная отчаянием мать снова приникла к ногам врача, обещая, что отдаст ему все на свете, лишь бы он проявил все свое искусство и ее дитя было бы с Божьей помощью спасено.
Вся эта сцена продолжалась не больше двух минут, и я не смог понять, какой разговор состоялся между ними. Да у меня и не было времени раздумывать над этим, потому что по залу вновь прошел ропот, когда хирург взял сумку и начал выкладывать на стол свои инструменты. Готовясь к операции и раскладывая рядом с собой ножи для рассечения кожи, ремни и прижигатели, он приказал принести жаровню с горящими углями и раскалить прижигатели. Я удивленно разглядывал эти инструменты, которые выглядели как турецкие орудия пыток. Лезвия ножей были вставлены в резные деревянные рукоятки, которые внизу заканчивались толстыми набалдашниками, чтобы ножи было удобно держать. Ножи были разной длины. Одни были тонкими, изогнутыми, как серп, другие расширялись на конце и были похожи на остро отточенные обоюдоострые сабли. Прижигатели были длиной с руку, концы их Баллерини обернул тканью. Различались же эти орудия своими наконечниками. Один был круглым и широким, как толстая монета, и был хорошо приспособлен для прижигания рассеченных кровеносных сосудов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65