Это было бы чистейшим безумием, и Наварра это знает. Знает это и герцогиня. Но они не могут признаться в этом, потому что между ними существует то, что не существует среди равных им: они любят друг друга.
Виньяк уронил голову на руки, словно она стала невыносимо тяжелой от последних слов врача. Что-то в душе Виньяка противилось речам Баллерини, но врач не дал сбить себя с толку.
— Поставь себя на его место. Она с ним восемь лет. Онадарит ему детей, в которых так остро нуждается королевство. Она финансирует его военные походы, а при необходимости закладывает свое имущество, чтобы дать ему возможность закончить войну, в то время как его законная жена, королева, сама выставляет против него войска. Мне нет нужды говорить, что в целом свете ни одна женщина не может сравниться с Габриэль своей красотой. Она — мягкосердечное и жизнерадостное создание. Ни злоба, ни черствость не омрачают ее открытый нрав. Так можно ли поставить в вину Наварре, что он так ей предан? Посмотри, однако, на тех, кого из политических соображений хотят положить к нему в постель. Испанская инфанта. Немецкие принцессы — одна безобразнее другой. И наконец, Медичи, эта купеческая племянница, набитая золотыми дукатами. Она должна взойти на трон и подарить Франции католических наследников, а прекрасная верная Габриэль со своими бастардами так и останется содержанкой? Он не может сделать в ее отношении такую низость. Это разобьет его сердце. Но, однако, он не имеет права и не смеет на ней жениться. Это будет означать крушение Франции, ибо кто станет управлять страной после смерти короля? Габриэль со своими сыновьями? То, что их убьют, это лишь вопрос часов, и старые партии вступят в схватку за корону. Сам Наварра сомневается, его ли это дети. Ты бредишь, Виньяк. Он никогда не женится на ней, никогда. Поэтому он и смеялся. Он просто не может позволить себе плакать.
Виньяк, слушая, тупо молчал. На его лице попеременно отражались то недоверие, то изумление. Потом он решительно покачал головой. Нет, это врач обманывает себя. Или он рассказывает все это для того, чтобы удержать от шага, который Виньяк в глубине души уже давно решил совершить. Нет, она заплатит за этот подлый удар. Он не может позволить, чтобы с ним обходились так низко.
Баллерини сделал знак, что хочет говорить еще, но Виньяк перебил его:
— Я достаточно долго вас слушал. Прошу вас, спуститесь вниз и скажите Вандервельде, что я еду с вами. Кроме того, я хочу поблагодарить вас за то, что вы уже второй раз предлагаете мне помощь, когда я нахожусь в тяжелом положении. Надеюсь, что когда-нибудь мне представится возможность отплатить вам тем же. Прошу вас, идите, я тотчас спущусь за вами.
Баллерини не стал возражать. Тем же вечером он отправился верхом обратно в Париж. Ранним утром, в серых предрассветных сумерках, за ним последовал Виньяк.
Недели, предшествовавшие Пасхе, он провел на всем готовом в доме Баллерини и ждал развязки событий. Пользуясь хорошими контактами Баллерини при дворе, Виньяк каждый день узнавал о последних придворных новостях. Святой Престол, кажется, всерьез принял просьбу Генриха, так как из Ватикана сообщили, что Папа уединился, чтобы испросить у Бога совета: дать ли королю Франции разрешение на развод. Рим строго соблюдал пост.
В Париже в напряженном ожидании назначенной даты царила подлинная лихорадка. В столицу начали прибывать первые депутации со всех концов Франции. В доме мадам де Сурди, расположенном в примыкавшем к Лувру деканате, было выставлено карминно-красное свадебное платье герцогини.
Прошло почти две недели, прежде чем Виньяк отважился выйти на улицу. Тщательно следя за тем, чтобы не привлекать к себе внимание, он бродил по городу, регулярно приходя на улицу Двух Ворот. В дом Перро он, однако, не заходил. Виньяк всегда останавливался на некотором удалении от дома и, каждый раз оставаясь незамеченным, убеждался в том, что ставни по-прежнему закрыты. Жизнь на улице шла своим чередом, и никто из местных обитателей не обращал на художника ни малейшего внимания.
Под влиянием настойчивых советов Баллерини он отказался от своего первоначального намерения обратиться к герцогине или даже самому королю. Действительно, что он может им сказать? Ничего, кроме туманных предположений и слухов. В радостном ожидании предстоящей свадьбы нравы несколько успокоились. Никто не вспоминал ни о происшествии на банкете, ни об оскорбительных листках. Никто, казалось, не был заинтересован в скандале, в котором, сам того не зная, оказался замешанным Виньяк. Весь город застыл в ожидании той магической даты, которую назвал сам король, — после Белого воскресенья. Чем ближе становился срок, тем тише становилось злословие и наветы противников свадьбы. Властное слово короля задушило все сомнения и стало просто неблагоразумным, да что там, просто опасным нарушать праздными словами это спущенное сверху спокойствие.
Валерию найти не удалось. Так Виньяк, обреченный на бездействие, нервничая от надвигавшихся событий, продолжал оставаться сторонним наблюдателем. В предпоследнее воскресенье перед Пасхой он направился в церковь Сен-Жермен. Он знал, что туда пожалует сам король послушать проповедь капуцинов. Он не поверил своим ушам, когда услышал, какие гневные слова обрушил проповедник на книгу протестанта дю Плесси. Это омерзительная, отвратительная книга, подлинное оскорбление Господа и добрых католиков, поскольку содержит выпады против отцов Церкви. От короля, который стоял в толпе прихожан вместе с маркизом де Рони, потребовали, чтобы он приказал публично сжечь эту богопротивную книгу на Гревской площади. Потом проповедник несколько умерил свой пыл и сказал, что все это относится к книге, но не к ее автору, от которого требуется только одно — перейти в истинную веру. Что же касается книги, то не позволительно ли будет спросить всех стоящих перед проповедником людей о том, что неужели католики города Парижа имеют меньше прав, чем гугеноты в своих крепостях, где они не потерпели бы таких выпадов против своей религии.
Выходя с мессы, король распорядился запретить книгу и ее продажу. Когда же Его Величеству указали, что этот капуцин известен как смутьян и подстрекатель, король ответил, что на каждого, кто это утверждает, найдется много других, кто свидетельствует противоположное. На его же взгляд, этот человек вполне достойный проповедник.
Герцогиня и ее свита уже покинули Париж, а с наступлением Пасхи за ней в Фонтенбло последует и сам король.
Баллерини заблуждается, подумал Виньяк. Еще несколько дней — и бракосочетание станет свершившимся фактом. Из Рима пока не было никаких известий, но прошел слух, что король — при отсутствии решения Святого Престола — найдет подходящего французского епископа, который освободит его от брака с Маргаритой. Только чудо могло теперь воспрепятствовать Габриэль д'Эстре стать королевой.
Но одновременно Виньяк понял, что и его план составлен неверно. Чем дольше размышлял он об обстоятельствах, поставивших его в столь плачевное положение, тем сильнее становилось его озлобление. Положим, он оказался настолько глуп, что попался на удочку безрассудного коварства. Закрадывались ли в его голову какие-нибудь подозрения, пока он писал эту картину? Догадывался ли он, что творит нечто неслыханное? Нет, он был слеп и одержим жаждой успеха, когда выполнял заказ, не думая о последствиях своего деяния. Но не оказал ли он в конечном итоге услуги герцогине? Может быть, это его картина убедила колеблющегося короля в том, что настало время покончить с невозможным положением, в котором оказалась его возлюбленная, и отважиться на решительный шаг? И не стало ли единственной его наградой то, что он сумел, как вор, ускользнуть от возмездия? Он совершенно измучился, ломая себе голову над этими вопросами. Однако чем дольше он думал о происшедших событиях, тем отчетливее осознавал, что его собственные несчастья — это не главная причина его удручающего состояния. Гораздо сильнее его занимало другое. Он не понимал, что означает его картина. Собственное творение Виньяка оставалось загадкой для него самого.
За десять дней до Пасхи он наконец решился войти в мастерскую. Под покровом сумерек ему удалось незамеченным проникнуть в дом. Сердце его сильно билось, когда он, войдя, запер за собой дверь. Темнота, царившая в помещениях, оказала на Виньяка успокаивающее действие. Он прошелся по комнате, нашел под лестницей потайную дверь, открыл ее и вошел в мастерскую.
Тонкие половицы предательски заскрипели, и Виньяк сделал лишь несколько осторожных и медленных шагов. Дойдя до стола, он нащупал подсвечник и хотел уже зажечь огонь, когда его рука натолкнулась вдруг на что-то мягкое. В ужасе он резко отдернул руку. Послышался тихий звон. Все мышцы художника напряглись. Он затаил дыхание и широко раскрыл глаза. Волосы его зашевелились от дуновения холодного воздуха. Виньяк неподвижно застыл в ожидании. Наконец он собрал все свое мужество и зажег свечу. Фитиль ярко вспыхнул, и пламя осветило пурпурный сверток, лежавший на столе.
Пораженный, он во все глаза смотрел на эту странную находку. Виньяк сунул руку во внутренний карман куртки и достал оттуда красный бархатный кошель, который получил от слуги, когда покидал тот злополучный дом на улице Фруаманто. На столе лежал точно такой же кошель, и в отличие от первого он был очень туго набит. Виньяк поднял мешок, взвесил на ладони, развязал и перевернул над столом. Содержимое блестящим потоком хлынуло на столешницу. Не веря своим глазам, художник погрузил руку в кучу монет и нащупал в ее глубине маленький свиток. Сорвав печать, Виньяк развернул пергамент и прочел: «Мэтр Виньяк, мы должны поблагодарить вас за добрую службу. Так как мы больше не нуждаемся в ваших услугах, примите этот знак нашей благодарности и благосклонности. Прощайте».
Подписи под посланием не было. Виньяк сел. У него было такое чувство, что он сейчас упадет. Он, правда, ощущал пол под ногами, но это не имело никакого значения. Падало все, что его сейчас окружало, — комната, жалкая мастерская, дом, да и вся улица. Весь город Париж закружился вместе с ним, увлекаемый исполинским водоворотом. Не грезит ли он? Виньяк провел рукой по лицу. Нет, он здесь, во плоти и крови. О Всемогущий!
Какой-то шум заставил его встрепенуться. Он мгновенно задул свечу и поспешил в дом. Все началось сначала. Кто-то тихо скребся в дверь. Прежде чем Виньяк успел подумать, что делать дальше, дверь отворилась, и на нем повисла девушка. Пока Виньяк с трудом добирался до двери, чтобы закрыть ее, девушка, вцепившись в него мертвой хваткой, жарким шепотом умоляла его немедленно увезти ее подальше отсюда. Виньяк поспешил уверить ее, что сделает все, что она пожелает, но пусть она не боится: пока они здесь, с ней не случится ничего плохого, но от его умиротворяющих слов волнение девушки только усиливалось. Он отвел ее в мастерскую и тщательно закрыл дверь. Когда он снова зажег свет, Валерия мало-помалу успокоилась и взяла себя в руки. Виньяк дружески обнял ее и сказал, что очень боялся за нее, а теперь просит рассказать, где она была все последние недели.
Внешний вид девушки был красноречивым подтверждением того, о чем она рассказала художнику, давясь короткими, плохо связанными фразами. Ей потребовалось две ночи, чтобы добраться от загородного дома, куда ее отвезли в первую среду Великого поста, до Парижа. Ее исчезновение, конечно, уже давно заметили, и только он, Виньяк, может вывести ее из этого дома и из Парижа, потому что только несчастья можно ждать, если она снова попадет в руки злой женщины и ее гнусного нечестивого слуги.
Валерия рассказала художнику, что вечером во вторник Великого поста она, как обычно, закончив работу в доме Дзаметты, легла спать в своей комнате.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65