Поэтому он с величайшей осторожностью обнял старика. Глубокого старика: ведь и отец Джейсона знал его почти всю свою жизнь! Но слава Богу, в худых старческих руках еще осталось немного силы!
Джейсон с наслаждением вдохнул его запах, тот же самый запах, который помнил все свои двадцать девять лет: смесь лимона и пчелиного воска – и прошептал:
– Ах, Холлис, мне так тебя не хватало. Я каждую неделю получал твои письма. Отец, мама, Джеймс и Корри тоже писали. Прости, что не сразу стал отвечать, но…
Старик нежно сжал ладонями лицо питомца.
– Все в порядке. Если не чувствуешь себя виноватым, не стоит извиняться. Ты вот уже три года отвечаешь на мои письма, и этого вполне достаточно.
Угрызения совести клещами сжали горло Джейсона, но в мудрых маленьких глазах Холлиса светились такая любовь и понимание, что он, вместо того чтобы броситься к ногам дворецкого, снова обнял старика.
– Я дома, Холлис. Я вернулся навсегда.
– Холлис! Что там у тебя? Кто пришел! Я позволила тебе заодно с дневным моционом приносить мне булочки с орехами, а что ты наделал? Привел с собой какого-то бродягу? Потихоньку кормишь моими булочками всякую шваль, верно, Холлис? Какая невероятная наглость! Джейсон узнал этот скрипучий голос.
– Некоторые вещи с годами не меняются, – ухмыльнулся он, когда Холлис почтительно отступил, закатил глаза с видом бесконечного смирения и нескрываемого сарказма и почтительно откликнулся:
– Мадам, это ваш внук. Клянется, будто явился не затем, чтобы похитить ваши булочки с орехами, а исключительно с целью повидать вас.
– Джеймс здесь? С чего бы это вдруг?! Насколько мне известно, так называемая женушка старается держать его подальше от моего дома! Я точно это знаю. Эта глупая девчонка еще навлечет бесчестье на семью, вот увидите! Совсем как ее свекровь, потаскушка, которая обманом завлекла моего Дугласа и отказывается стареть, как подобает порядочной женщине!
Джейсон поднял глаза и увидел бабку, медленными крошечными шажками продвигавшуюся к парадной двери. Очевидно, сил у нее осталось мало, поскольку она тяжело опиралась на отполированную до зеркального блеска трость с набалдашником в виде фигурки колибри. Сквозь редеющие снежно-белые волосы, завитые тугими локончиками, просвечивала розовая кожа.
– Это не Джеймс, бабушка. Это я, – отозвался Джейсон, подходя к старушке, чьи глаза, как всегда, сверкали умом и злобой.
Та остановилась как вкопанная и уставилась на внука.
– Джейсон… Ты ведь не Джеймс, притворившийся Джейсоном, верно? И я не потеряла остатки разума? Это действительно ты?
– Действительно я.
Он поспешно подскочил к внезапно пошатнувшейся бабке, нежно обнял и понял, что она еще более хрупка, чем Холлис. Старые кости, казалось, готовы хрустнуть от любого сильного порыва ветра. Сухие, плотно сжатые губы припали к его шее. Он потихоньку отстранился и взглянул в лицо старушки, от губ которой шли вниз две глубокие морщины. Что же, вполне естественно: ведь она вечно отчитывала любого, кто попадался ей на глаза, и никогда не улыбалась. К его невероятному удовольствию, эти тонкие губы раздвинулись в легкой улыбке!
– Мой прекрасный Джейсон! – прошептала она, потрепав его по щеке, и снова поцеловала.
Взгляд неожиданно сделался испытующим, а голос – таким мягким, какого он еще в жизни не слышал:
– Ты простил себя, мальчик?
Он продолжал смотреть в это мятежное старое лицо, но вместо перца и уксуса видел безмерное сочувствие и любовь к нему. И не мог это осознать. Так же, как не понимал, почему, не заезжая в родной дом, приехал сюда, чтобы увидеть ее, хотя получал письма всего дважды в год: одно – перед его днем рождения, другое – незадолго до Рождества.
– Ты запретил отцу и брату приезжать в Америку, – заметила она, снова гладя внука по щеке. – И очень долго не отвечал на письма, вернее, отделывался бессмысленными фразами.
– Не был готов к общению.
– Отвечай, Джейсон. Ты простил себя?
– Простил себя?
– Вот именно. По причине, никому не ведомой, кроме Джеймса, который утверждал, что понимает тебя, хотя и считает неправым, ты винил себя за случившееся. Это, разумеется, чистый вздор и скорее всего подходящий предлог, чтобы пожалеть себя, поскольку ты мужчина, а, как известно всем, мужчины обожают упиваться жалостью к себе, лакать ее, как котята – молоко. И делают это намеренно, чтобы женщины, имевшие несчастье полюбить их, часами ободряли возлюбленных, гладили по головке…
– Заливали их внутренности чаем, подносили булочки и смотрели сквозь пальцы на их измены, – докончил Холлис. – Кажется, я успел наизусть выучить эту проповедь.
– Ха! Ты слишком умен, Холлис. Это не к добру, – прошипела старуха, пытаясь ударить его тростью.
А вот это уже более походит на бабушку, которую помнил Джейсон.
– А у тебя не найдется бренди, чтобы залить мои внутренности? – осведомился Джейсон, широко улыбаясь.
– Разумеется, но думаю, тебе лучше попробовать одну из моих ореховых булочек. Ты, конечно, проезжал мимо и унюхал аромат, доносившийся из окна, хотя окна должны быть закрыты, чтобы не пропускать вредных испарений.
– Честно говоря, ничего я не унюхал, – признался Джейсон. – И вообще за пять лет ни разу не видел булочки с орехами. Я приехал, потому что хотел увидеть тебя. Э… можно мне попробовать хотя бы одну булочку, если уж и я, и булочки одновременно оказались здесь?
Старуха на несколько минут призадумалась. Действительно призадумалась, взвешивая, стоит ли делиться с ним булочками. Он видел это в молодо блестевших глазах.
– Холлис, старый осел, неси булочки в гостиную! – неожиданно завопила она, брызгая слюной. – Да, мальчик, я решила, что, поскольку здесь не меньше полудюжины, ты вполне можешь съесть одну. Холлис, твоя тощая фигура только сейчас маячила здесь. Куда это ты пропал? Опять твои штучки? Пытаешься засунуть себе в глотку мою булочку? Клянусь, это так и есть! Воображаешь, что я слова не скажу, раз уж мой бесценный мальчик вернулся домой?
Несмотря на угрозы, она широко улыбалась. Но при взгляде на Джейсона улыбка исчезла.
– Значит, не хочешь отвечать? Ладно, потерплю. Наверное, ты еще сам не понял, что творится в твоем сердце.
Принесший бренди Холлис не верил своим глазам. Госпожа обращалась с внуком так нежно, как ни с кем и никогда за всю свою жизнь. Но, услышав ее слова, он просто взбесился:
– Значит, вы позволите мастеру Джейсону съесть булочку, мадам? И это после того, как за все годы верной службы мне ни разу не предложили ничего подобного?!
Вдовствующая графиня презрительно оглядела верного слугу.
– Я всегда пересчитывала булочки с орехами, которые ты мне приносил. Вместо полудюжины их всегда оказывалось четыре-пять. Сколько раз ты воровал у меня булочки? И не пытайся это отрицать, Холлис!
Холлис молчал. Старуха наконец кивнула, и на лоб упал серебряный локон.
– Так и быть, Холлис, я не стану сегодня журить тебя. Взгляни на свою физиономию: совсем как у голодающего монаха. Уже забыл, как на прошлой неделе одна булочка исчезла с этого чудесного закрытого блюда? Хм… пожалуй, тоже можешь съесть одну. Но подавай их немедленно, иначе я возьму назад свое предложение.
Старуха отпустила Джейсона и дважды стукнула тростью об пол, готовясь двинуться в гостиную.
Холлис выпрямился, расправил плечи и, такой же статный и величественный, как всегда, прошествовал по коридору, в укромный уголок дома, чтобы принести булочки. На ходу дворецкий бормотал, что чудеса случаются и, похоже, перед смертью он все же попробует ореховую булочку. Интересно, знал ли он, что под лестницей прячутся две горничные, готовые в любую минуту прийти на помощь, даже если старик не догадается ни о чем попросить?
– Бабушка, могу я предложить тебе руку? – учтиво осведомился Джейсон.
– Разумеется, мальчик мой. Все лучше, чем цепляться за Холлиса. Он и сам еле передвигается. Спит на ходу.
Глава 3
Нортклифф-Холл
Этим вечером в гостиной повисла неловкая тишина. Напряжение искрило в воздухе, напряжение, насыщенное глубочайшим сочувствием, невысказанными тревогами и незаданными вопросами. Но тут на пороге появилась Корри с чисто вымытыми близнецами на руках. Ангельские личики сияли возбуждением. Как же, им давно полагалось бы лежать в постелях рядом с храпящей нянькой, а они все еще не спят!
– Дядя Джейсон, это снова мы!
Дуглас Саймон Шербрук, который был старше брата-близнеца на одиннадцать минут, вырвался и, неуклюже перебирая ножонками, побежал к Джейсону. Тот поймал малыша и подбросил над головой.
– Вижу, что это вы, – пробормотал он, прижавшись носом к шейке Дугласа.
От него пахло так же, как от Элис Уиндем после вечернего купания. На глазах вдруг выступили слезы. Он по-детски шмыгнул носом, и в этот момент кто-то дернул его за штанину. Это оказался Эверетт Плезант Шербрук, готовый то ли заорать, то ли горько заплакать. Пришлось подхватить и его. Джейсон прижал к себе малышей, позволив им гладить себя по лицу, награждать мокрыми поцелуями и непрерывно трещать о чем-то своем. Близнецы прекрасно понимали свою недоступную взрослым тарабарщину, совсем как когда-то он и Джеймс.
Наконец Дуглас, немного устав, объявил:
– Все говорят, ты ужасно похож на папу и тетю Мелисанду, но, дядя Джейсон, это вовсе не так.
– Верно, Дуглас. Я немного отличаюсь от твоего папы, но все же не слишком, правда, Эверетт?
Второе поразительно красивое личико задумчиво сморщилось.
– Нет, дядя Джейсон, ты похож на себя самого и на меня тоже. Не то, что Дуглас. Он совсем как папа. Да-да, именно. У нас с тобой одно лицо.
При этом его глаза лукаво блестели, в точности как у Корри.
Снова чмокнув Джейсона в шею, Дуглас признался:
– Дедушка просто не выносит, когда кто-то говорит, что я – копия папы и тети Мелисанды. Она всегда приносит мне и Эверетту маленькие миндальные печенья, когда приходит в гости. Дедушка говорит «Ад и проклятие», и что он никогда не избавится от лица. Что это за лицо, дядя Джейсон?
Отец громко застонал, мать столь же громко рассмеялась. Джейсон, вскинув брови, повернулся к отцу:
– Ругаться в присутствии малышей?
– У них такой же острый слух, как был у вас с Джеймсом в этом возрасте, – заметил Дуглас Шербрук, граф Нортклифф, подтолкнув локтем жену. – Спокойно, Алекс. Не верю, будто парни настолько малы, что до сих пор не узнали о фамильном ругательстве Шербруков.
– Верно, – кивнула Корри. – Нет, только попробуй со мной не согласиться, Джеймс Шербрук. «Ад и проклятие» – неизменная прелюдия вашим попыткам сорваться с цепи. Представляешь, Джейсон, когда он злится на меня, – одному Господу известно, по какой причине, – и хочет выкинуть меня из окна, приходится довольствоваться фамильным ругательством и убираться прочь из комнаты, подальше от ненавистной жены.
– Наглая, бессовестная ложь, – пожаловался Джеймс и громко откашлялся, когда близнецы уставились на него широко раскрытыми глазами. – Джейсон, не хочешь, чтобы я освободил тебя по крайней мере от одного из этих негодников?
Но оба негодника крепче вцепились в шею Джейсона, едва его не удушив. Джейсон покачал головой:
– Не сейчас. Итак, парни, отпустить вас или немного потанцевать с вами по комнате? Если хотите, ваша бабушка сыграет нам вальс на пианино.
– Танцевать! – завопил Дуглас, болтая ногами.
– Вальс! Вальс! – поддержал Эверетт, едва не оглушив Джейсона. – А что такое вальс?
Леденящее напряжение и тревоги, пусть и ненадолго, растворились в дружном хохоте. У Джейсона стало легче на душе. Покрепче сжав маленькие тельца и время от времени целуя розовые щечки, он принялся медленно вальсировать по комнате. И увидел, как мать, приподняв юбки, быстро подошла к пианино и заиграла вальс, который Джейсон два месяца назад слышал на балу в Балтиморе.
Джеймс Шербрук, лорд Хаммерсмит, старше своего брата на двадцать восемь минут, сидел на диване, с наслаждением ощущая теплый бок прижавшейся к нему жены, и смотрел на Джейсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48
Джейсон с наслаждением вдохнул его запах, тот же самый запах, который помнил все свои двадцать девять лет: смесь лимона и пчелиного воска – и прошептал:
– Ах, Холлис, мне так тебя не хватало. Я каждую неделю получал твои письма. Отец, мама, Джеймс и Корри тоже писали. Прости, что не сразу стал отвечать, но…
Старик нежно сжал ладонями лицо питомца.
– Все в порядке. Если не чувствуешь себя виноватым, не стоит извиняться. Ты вот уже три года отвечаешь на мои письма, и этого вполне достаточно.
Угрызения совести клещами сжали горло Джейсона, но в мудрых маленьких глазах Холлиса светились такая любовь и понимание, что он, вместо того чтобы броситься к ногам дворецкого, снова обнял старика.
– Я дома, Холлис. Я вернулся навсегда.
– Холлис! Что там у тебя? Кто пришел! Я позволила тебе заодно с дневным моционом приносить мне булочки с орехами, а что ты наделал? Привел с собой какого-то бродягу? Потихоньку кормишь моими булочками всякую шваль, верно, Холлис? Какая невероятная наглость! Джейсон узнал этот скрипучий голос.
– Некоторые вещи с годами не меняются, – ухмыльнулся он, когда Холлис почтительно отступил, закатил глаза с видом бесконечного смирения и нескрываемого сарказма и почтительно откликнулся:
– Мадам, это ваш внук. Клянется, будто явился не затем, чтобы похитить ваши булочки с орехами, а исключительно с целью повидать вас.
– Джеймс здесь? С чего бы это вдруг?! Насколько мне известно, так называемая женушка старается держать его подальше от моего дома! Я точно это знаю. Эта глупая девчонка еще навлечет бесчестье на семью, вот увидите! Совсем как ее свекровь, потаскушка, которая обманом завлекла моего Дугласа и отказывается стареть, как подобает порядочной женщине!
Джейсон поднял глаза и увидел бабку, медленными крошечными шажками продвигавшуюся к парадной двери. Очевидно, сил у нее осталось мало, поскольку она тяжело опиралась на отполированную до зеркального блеска трость с набалдашником в виде фигурки колибри. Сквозь редеющие снежно-белые волосы, завитые тугими локончиками, просвечивала розовая кожа.
– Это не Джеймс, бабушка. Это я, – отозвался Джейсон, подходя к старушке, чьи глаза, как всегда, сверкали умом и злобой.
Та остановилась как вкопанная и уставилась на внука.
– Джейсон… Ты ведь не Джеймс, притворившийся Джейсоном, верно? И я не потеряла остатки разума? Это действительно ты?
– Действительно я.
Он поспешно подскочил к внезапно пошатнувшейся бабке, нежно обнял и понял, что она еще более хрупка, чем Холлис. Старые кости, казалось, готовы хрустнуть от любого сильного порыва ветра. Сухие, плотно сжатые губы припали к его шее. Он потихоньку отстранился и взглянул в лицо старушки, от губ которой шли вниз две глубокие морщины. Что же, вполне естественно: ведь она вечно отчитывала любого, кто попадался ей на глаза, и никогда не улыбалась. К его невероятному удовольствию, эти тонкие губы раздвинулись в легкой улыбке!
– Мой прекрасный Джейсон! – прошептала она, потрепав его по щеке, и снова поцеловала.
Взгляд неожиданно сделался испытующим, а голос – таким мягким, какого он еще в жизни не слышал:
– Ты простил себя, мальчик?
Он продолжал смотреть в это мятежное старое лицо, но вместо перца и уксуса видел безмерное сочувствие и любовь к нему. И не мог это осознать. Так же, как не понимал, почему, не заезжая в родной дом, приехал сюда, чтобы увидеть ее, хотя получал письма всего дважды в год: одно – перед его днем рождения, другое – незадолго до Рождества.
– Ты запретил отцу и брату приезжать в Америку, – заметила она, снова гладя внука по щеке. – И очень долго не отвечал на письма, вернее, отделывался бессмысленными фразами.
– Не был готов к общению.
– Отвечай, Джейсон. Ты простил себя?
– Простил себя?
– Вот именно. По причине, никому не ведомой, кроме Джеймса, который утверждал, что понимает тебя, хотя и считает неправым, ты винил себя за случившееся. Это, разумеется, чистый вздор и скорее всего подходящий предлог, чтобы пожалеть себя, поскольку ты мужчина, а, как известно всем, мужчины обожают упиваться жалостью к себе, лакать ее, как котята – молоко. И делают это намеренно, чтобы женщины, имевшие несчастье полюбить их, часами ободряли возлюбленных, гладили по головке…
– Заливали их внутренности чаем, подносили булочки и смотрели сквозь пальцы на их измены, – докончил Холлис. – Кажется, я успел наизусть выучить эту проповедь.
– Ха! Ты слишком умен, Холлис. Это не к добру, – прошипела старуха, пытаясь ударить его тростью.
А вот это уже более походит на бабушку, которую помнил Джейсон.
– А у тебя не найдется бренди, чтобы залить мои внутренности? – осведомился Джейсон, широко улыбаясь.
– Разумеется, но думаю, тебе лучше попробовать одну из моих ореховых булочек. Ты, конечно, проезжал мимо и унюхал аромат, доносившийся из окна, хотя окна должны быть закрыты, чтобы не пропускать вредных испарений.
– Честно говоря, ничего я не унюхал, – признался Джейсон. – И вообще за пять лет ни разу не видел булочки с орехами. Я приехал, потому что хотел увидеть тебя. Э… можно мне попробовать хотя бы одну булочку, если уж и я, и булочки одновременно оказались здесь?
Старуха на несколько минут призадумалась. Действительно призадумалась, взвешивая, стоит ли делиться с ним булочками. Он видел это в молодо блестевших глазах.
– Холлис, старый осел, неси булочки в гостиную! – неожиданно завопила она, брызгая слюной. – Да, мальчик, я решила, что, поскольку здесь не меньше полудюжины, ты вполне можешь съесть одну. Холлис, твоя тощая фигура только сейчас маячила здесь. Куда это ты пропал? Опять твои штучки? Пытаешься засунуть себе в глотку мою булочку? Клянусь, это так и есть! Воображаешь, что я слова не скажу, раз уж мой бесценный мальчик вернулся домой?
Несмотря на угрозы, она широко улыбалась. Но при взгляде на Джейсона улыбка исчезла.
– Значит, не хочешь отвечать? Ладно, потерплю. Наверное, ты еще сам не понял, что творится в твоем сердце.
Принесший бренди Холлис не верил своим глазам. Госпожа обращалась с внуком так нежно, как ни с кем и никогда за всю свою жизнь. Но, услышав ее слова, он просто взбесился:
– Значит, вы позволите мастеру Джейсону съесть булочку, мадам? И это после того, как за все годы верной службы мне ни разу не предложили ничего подобного?!
Вдовствующая графиня презрительно оглядела верного слугу.
– Я всегда пересчитывала булочки с орехами, которые ты мне приносил. Вместо полудюжины их всегда оказывалось четыре-пять. Сколько раз ты воровал у меня булочки? И не пытайся это отрицать, Холлис!
Холлис молчал. Старуха наконец кивнула, и на лоб упал серебряный локон.
– Так и быть, Холлис, я не стану сегодня журить тебя. Взгляни на свою физиономию: совсем как у голодающего монаха. Уже забыл, как на прошлой неделе одна булочка исчезла с этого чудесного закрытого блюда? Хм… пожалуй, тоже можешь съесть одну. Но подавай их немедленно, иначе я возьму назад свое предложение.
Старуха отпустила Джейсона и дважды стукнула тростью об пол, готовясь двинуться в гостиную.
Холлис выпрямился, расправил плечи и, такой же статный и величественный, как всегда, прошествовал по коридору, в укромный уголок дома, чтобы принести булочки. На ходу дворецкий бормотал, что чудеса случаются и, похоже, перед смертью он все же попробует ореховую булочку. Интересно, знал ли он, что под лестницей прячутся две горничные, готовые в любую минуту прийти на помощь, даже если старик не догадается ни о чем попросить?
– Бабушка, могу я предложить тебе руку? – учтиво осведомился Джейсон.
– Разумеется, мальчик мой. Все лучше, чем цепляться за Холлиса. Он и сам еле передвигается. Спит на ходу.
Глава 3
Нортклифф-Холл
Этим вечером в гостиной повисла неловкая тишина. Напряжение искрило в воздухе, напряжение, насыщенное глубочайшим сочувствием, невысказанными тревогами и незаданными вопросами. Но тут на пороге появилась Корри с чисто вымытыми близнецами на руках. Ангельские личики сияли возбуждением. Как же, им давно полагалось бы лежать в постелях рядом с храпящей нянькой, а они все еще не спят!
– Дядя Джейсон, это снова мы!
Дуглас Саймон Шербрук, который был старше брата-близнеца на одиннадцать минут, вырвался и, неуклюже перебирая ножонками, побежал к Джейсону. Тот поймал малыша и подбросил над головой.
– Вижу, что это вы, – пробормотал он, прижавшись носом к шейке Дугласа.
От него пахло так же, как от Элис Уиндем после вечернего купания. На глазах вдруг выступили слезы. Он по-детски шмыгнул носом, и в этот момент кто-то дернул его за штанину. Это оказался Эверетт Плезант Шербрук, готовый то ли заорать, то ли горько заплакать. Пришлось подхватить и его. Джейсон прижал к себе малышей, позволив им гладить себя по лицу, награждать мокрыми поцелуями и непрерывно трещать о чем-то своем. Близнецы прекрасно понимали свою недоступную взрослым тарабарщину, совсем как когда-то он и Джеймс.
Наконец Дуглас, немного устав, объявил:
– Все говорят, ты ужасно похож на папу и тетю Мелисанду, но, дядя Джейсон, это вовсе не так.
– Верно, Дуглас. Я немного отличаюсь от твоего папы, но все же не слишком, правда, Эверетт?
Второе поразительно красивое личико задумчиво сморщилось.
– Нет, дядя Джейсон, ты похож на себя самого и на меня тоже. Не то, что Дуглас. Он совсем как папа. Да-да, именно. У нас с тобой одно лицо.
При этом его глаза лукаво блестели, в точности как у Корри.
Снова чмокнув Джейсона в шею, Дуглас признался:
– Дедушка просто не выносит, когда кто-то говорит, что я – копия папы и тети Мелисанды. Она всегда приносит мне и Эверетту маленькие миндальные печенья, когда приходит в гости. Дедушка говорит «Ад и проклятие», и что он никогда не избавится от лица. Что это за лицо, дядя Джейсон?
Отец громко застонал, мать столь же громко рассмеялась. Джейсон, вскинув брови, повернулся к отцу:
– Ругаться в присутствии малышей?
– У них такой же острый слух, как был у вас с Джеймсом в этом возрасте, – заметил Дуглас Шербрук, граф Нортклифф, подтолкнув локтем жену. – Спокойно, Алекс. Не верю, будто парни настолько малы, что до сих пор не узнали о фамильном ругательстве Шербруков.
– Верно, – кивнула Корри. – Нет, только попробуй со мной не согласиться, Джеймс Шербрук. «Ад и проклятие» – неизменная прелюдия вашим попыткам сорваться с цепи. Представляешь, Джейсон, когда он злится на меня, – одному Господу известно, по какой причине, – и хочет выкинуть меня из окна, приходится довольствоваться фамильным ругательством и убираться прочь из комнаты, подальше от ненавистной жены.
– Наглая, бессовестная ложь, – пожаловался Джеймс и громко откашлялся, когда близнецы уставились на него широко раскрытыми глазами. – Джейсон, не хочешь, чтобы я освободил тебя по крайней мере от одного из этих негодников?
Но оба негодника крепче вцепились в шею Джейсона, едва его не удушив. Джейсон покачал головой:
– Не сейчас. Итак, парни, отпустить вас или немного потанцевать с вами по комнате? Если хотите, ваша бабушка сыграет нам вальс на пианино.
– Танцевать! – завопил Дуглас, болтая ногами.
– Вальс! Вальс! – поддержал Эверетт, едва не оглушив Джейсона. – А что такое вальс?
Леденящее напряжение и тревоги, пусть и ненадолго, растворились в дружном хохоте. У Джейсона стало легче на душе. Покрепче сжав маленькие тельца и время от времени целуя розовые щечки, он принялся медленно вальсировать по комнате. И увидел, как мать, приподняв юбки, быстро подошла к пианино и заиграла вальс, который Джейсон два месяца назад слышал на балу в Балтиморе.
Джеймс Шербрук, лорд Хаммерсмит, старше своего брата на двадцать восемь минут, сидел на диване, с наслаждением ощущая теплый бок прижавшейся к нему жены, и смотрел на Джейсона.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48