Он знал, о чем она думает!
Джинни подняла подбородок и попыталась выдавить улыбку очень вежливой хозяйки, вынужденной принимать докучливых гостей.
— Насколько мне известно, ужин готов.
— Мистер Мозес! — воскликнула Холли, подбегая к дворецкому и протягивая ручонки.
Мозес поднял девочку и сказал:
— Какая вы сегодня хорошенькая, мисс Холли. И платье такое нарядное, да, лучше не бывает. Это ваш папа его выбрал?
— Да, и Джинни тоже.
Алек подумал было о необходимости объяснить дочери, что девочкам из приличных семей просто не пристало бросаться в объятия дворецкого, но увидел радость в глазах старого негра и неприкрытый восторг на личике Холли и услышал, как она пересказывает Мозесу события сегодняшнего дня.
— О да, Мозес! Миссис Суиндел так и сказала, гнилая репа. А Джинни пообещала, что угостит нас зеленым шпинатом. Что сказала Ленни насчет этого?
Мозес, благослови Господь его доброе сердце, засмеялся вместе с Холли и повернулся к Джеймсу, не обращая внимания на Джинни:
— Сар?
Он предложил Джеймсу руку, которую тот с благодарностью принял. Джинни поспешно подошла, чтобы поддержать отца с другой стороны.
— Так ужасно устал, — пробормотал Джеймс и тут же поспешно добавил: — Очень долгий и хлопотливый день, Джинни, вот и все.
«Не стоило ему спускаться сегодня к ужину», — подумал Алек, но ничего не сказал.
Настала полночь. В доме все затихло, и Алек сидел в постели, читая скучнейший трактат Эдмунда Берка. Ночь выдалась холодной, и в камине все еще горело неяркое пламя.
Алек отложил книгу, вздохнул и откинулся на подушки. Жизнь становится слишком сложной. Внезапно и необратимо, и только из-за двадцатитрехлетней старой девы, и к тому же даже не англичанки.
Ему вообще не следовало появляться в Балтиморе. Он оказался последним идиотом, вмешался в чужую жизнь, и теперь их судьбы переплелись, и Алек не находил выхода из создавшегося положения. И кажется, не хотел искать.
Джинни — вот все, что он хотел. Хотел больше, чем любую другую женщину за всю свою взрослую жизнь. И искренне надеялся, что это всего лишь приступ вожделения, с которым можно справиться довольно легко. Но он мучается не похотью.
Нет. И с этим придется смириться. Алек ничего, совсем ничего не понимал, но тем не менее все правда. Он постоянно видел ее тело, набухшее его ребенком. Черт возьми, ему не нужно этого, после смерти Несты он не хотел домашнего очага, семейной жизни, мирной и размеренной, не желал быть связанным по рукам и ногам и медленно умирать от тоски!
Алек покачал головой. Он не хотел этого тогда, но сейчас… пропади пропадом эти зеленые глаза.
И к тому же, в довершение этого сумасшествия, именно Джинни, упрямая извращенная девчонка, не выносила самой мысли о доме и очаге, о муже, который станет ее хозяином и будет отдавать приказы. Нет, Джинни желала оставаться свободной, только маленькая дурочка вовсе не была свободной, любой, у кого сохранилась хоть капля разума, мог видеть это. Джинни хотела создавать, строить, творить, путешествовать и видеть то, о чем большинство людей могло лишь мечтать.
Это просто неправильно! И не естественный порядок вещей, а вздор и бессмыслица! Именно женщина должна приручать мужчину, не наоборот! И Алек, к его величайшему сожалению, постоянно представлял себя в гостиной, рядом с Джинни — видел, как они беседуют, спорят… о да, непрерывно спорят… а потом любят друг друга, видел их общих детей и жизнь на одном месте, в доме, согретом теплом их любви, жизнь, которая приобретет новые смысл и значение, жизнь, в которой появятся друзья и связи, слишком дорогие, чтобы легко порвать с ними.
Алек услышал, как дверь спальни тихо открылась, но не повернул головы, просто смотрел перед собой и выжидал, чувствуя, как колотится сердце, как напряглось тело от предвкушения неизбежного.
— Алек.
— Джинни… ты пришла… Я надеялся…
— Да. Я увидела… вы не можете взглянуть на меня?
Алек повернул голову на подушке и улыбнулся ей. Джинни была в сорочке из белого полотна, неимоверно широкой, доходившей до пола, с высоким воротом.
— Ты выглядишь словно девственница-весталка. Правда, довольно долго пожившая на свете весталка, но кто я такой, чтобы жаловаться?
Джинни поняла, что он шутит, но слишком нервничала, чтобы улыбнуться. Все это время она убеждала себя, что ей самое место в Бедламе, но, несмотря ни на что, была настроена крайне решительно. И сворачивать с избранного пути не желала. Алек не останется в Балтиморе, не такой он человек. Скоро он уедет, и Джинни потеряет последний шанс узнать о том, как на самом деле бывает между мужчиной и женщиной. Вряд ли еще какой-нибудь мужчина, кроме Алека, захочет взглянуть на нее.
— Весь вечер ты избегала меня и так и не сказала о своем решении. Я рад, что ты решила лично сообщить мне о нем.
— Хочу, чтобы вы любили меня… сегодня.
— А… я уже подумал, что ты, возможно, попросишь принести чашку чая, — хмыкнул Алек, но, увидев ее полубезумные, расширенные глаза, мгновенно стал серьезным и чуть-чуть приподнял одеяло: — Иди сюда, Джинни.
Он был совершенно обнажен, и великолепная мужская плоть затвердела, набухла и подрагивала в ожидании.
Джинни медленно подошла к кровати, остановилась и провела языком по внезапно пересохшим губам:
— Алек, могу я увидеть вас?
— То есть мое тело?
— Да. Я никогда раньше не видела мужчин… вот так…
— Хочешь, чтобы я встал и прошелся перед тобой, или предоставим вещам идти естественным путем?
— Что значит «естественным путем»?
— Подойди ближе, и поговорим об этом.
Джинни взглянула на приподнятое одеяло, зная, что, если ляжет с ним в постель, все будет кончено.
— Хотите, чтобы я сняла сорочку?
Она явно напугана до смерти.
— Пока нет. Всему свое время. Подойди ко мне, Джинни.
Глава 12
Чувствуя, как дрожат руки, Джинни молча уставилась на кровать, не двигаясь с места.
— Может, хочешь посидеть рядом?
Алек опустил одеяло и приглашающе похлопал по матрацу.
— Мы могли бы поговорить… скажем, о константинопольских гаремах, о том, как мусульманские женщины закрывают тело и лицо, когда показываются на людях.
Он явно развлекался, веселился от души, и голос звучал так снисходительно-покровительственно, что Джинни мгновенно страстно захотелось осадить его, найти подходящий едкий ответ, в конце концов, хотя бы фыркнуть.
Но вместо этого она села рядом, чинно сложив руки на коленях, босые ноги не доставали до пола. В этот момент Джинни чувствовала себя ребенком и, что того хуже, дурочкой. Совершенно потеряла рассудок, способность мыслить, и… все это в надежде стать женщиной.
— Не желаю говорить о подобных вещах.
— Тогда что ты можешь предложить?
Джинни, подняв голову, взглянула Алеку в глаза:
— Вы в самом деле отмените пари, если я не отдамся вам?
— Конечно, ведь я уже сказал, не так ли?
Джинни задохнулась.
— Всегда легче строить планы, чем выполнять их, правда, мистер Юджин?
— Я понимала это, когда пришла сюда, — отозвалась Джинни, упорно глядя на подушку, как раз над его правым плечом, обнаженным, как и вся грудь. Как бы ей хотелось смотреть и смотреть на него, бесконечно, день и ночь, вероятно, следующие пятьдесят лет… и прикасаться к нему, и целовать…
Джинни затаила дыхание:
— Хорошо, я готова.
Алек попытался улыбнуться, хотя это далось ему с большим трудом: губы болели, мужская плоть ныла, чресла почти разрывались, и что-то внутри мучило, терзало, не давало покоя и томило, и все же одновременно его наполняло нечто несказанно сладостное и бесконечно умиротворяющее.
— Ты не обязана делать это, Джинни.
Девушка, резко вскинув голову, посмотрела ему в глаза:
— Что? Вы не хотите меня сейчас? Считаете меня не… ну, необольстительной? Я знаю, сорочка кажется вам слишком чопорной и немодной, но другой у меня нет… особенно такой, какую предпочла бы надеть Лора Сэмон.
— Но ты вправду обольстительна — кстати, откуда ты выкопала это слово? И сорочка тебе идет.
Алек хмыкнул, но Джинни, окончательно потеряв самообладание, лишь нервно теребила подол сорочки.
— Нет, дорогая, дело не в этом. Просто я внезапно понял, что, будучи истинным джентльменом, не могу соблазнить дочь человека, которого высоко ценю и в чьем доме нахожусь.
— Конечно, это звучит очень благородно, Алек, но не может быть правдой: не ты соблазняешь меня, а совсем наоборот.
Она бросилась ему на грудь, схватила за плечи и поцеловала, промахнувшись в первый раз, но почти отыскав губы во второй. Алек, смеясь, поймал ее руки, пытаясь отстранить девушку, но, едва ощутив прикосновение ее рта, понял, что не сумеет оставаться разумным и рассудительным. Такая мягкая и сладостная…
— Джинни, — пробормотал он, не отстраняясь, и вновь почувствовал, как от невыносимого возбуждения напряглось тело. Он наполнил руки водопадом мягких волос, гладил спину, не в силах оторваться от розовых губ, плотно сжатых, как у девственницы-школьницы, но Алеку было все равно. Он представил, как проводит следующие пятьдесят лет, целуя этот нежный рот, и прижался к ней еще крепче. Но постепенно рассудок взял верх, и Алек, откинув с ее лица волосы, медленно, нежно отстранил Джинни.
Она чуть подняла голову, глядя ему в лицо широко раскрытыми глазами, в которых удивление и восторг постепенно сменились разочарованием.
— Пожалуйста, Алек.
— Нет, милая. Мне очень жаль. Я вправду это думаю. Не могу так поступить с твоим отцом. Он доверяет мне. А я… я надеюсь, еще не окончательно потерял то, что называют благородством. Можно зато подарить тебе наслаждение. Да, так мы и сделаем. Иди сюда.
Джинни уже знала, каким будет это наслаждение, но в то же время его слова означали, что она останется обнаженной, а он снова будет смотреть на нее и доводить до потери рассудка, заставит потерять голову, сам оставаясь при этом холодным и отрешенным, знала, и не хотела этого. Не сейчас.
Она почувствовала, как его пальцы расстегивают пуговицы сорочки, и хотела попросить Алека остановиться, но сумела лишь положить свою руку поверх его.
— Терпение, Джинни, — улыбнулся он. Ворот сорочки наконец распахнулся, и Алек быстро развел его, обнажив груди.
— Восхитительные, — пробормотал он и, сев в постели, притянул Джинни к себе на колени. Она лежала на сгибе его правой руки, обнаженная до талии, а он, казалось, не мог наглядеться, не мог насытиться. Медленно, очень медленно он опустил руку, позволив себе коснуться соска кончиком пальца, и закрыл глаза от непередаваемого ощущения, только чтобы тут же открыть их, как только Джинни охнула.
— О Боже!
— Это так чудесно, не правда ли? Дай мне руку, я хочу, чтобы ты почувствовала себя.
Джинни смутно осознала, что он поднимает ее руку, кладет на грудь, чуть прижимает палец к твердому камешку соска.
— Это просто я, ничего больше, — пробормотала она, но Алек лишь хмыкнул и снова начал ласкать ее. К его восторгу и собственному унижению, Джинни застонала.
— Все верно, Джинни, ты должна наслаждаться тем, что я делаю с тобой. Твоя обязанность — всегда говорить мне, что тебе нравится больше всего.
— Хочу прикоснуться к тебе.
При ее неожиданных словах эта трудноуловимая, несущая странное удовлетворение боль снова пронизала Алека.
— Хорошо.
Джинни растопырила пальцы и позволила ладони свободно скользить по его плечам и груди, покрытой золотистой кудрявой порослью. Какое упругое тело! Мускулы плавно перекатываются под загорелой кожей…
— Ни один мужчина не может быть похожим на тебя, — убежденно сказала Джинни, и Алек поверил ей, безмерно наслаждаясь искренним восхищением, звучавшим в ее голосе, чувственной сладостью ее прикосновения.
Он нагнулся и снова поцеловал ее. Теплая рука сжала полную грудь, поднимая ее, чуть сдавливая. Под пальцами лихорадочно стучало сердце. Он снова полуобнял Джинни, опрокидывая ее назад, и нежно провел ладонью сверху вниз, так что пальцы замерли на белом плоском животе.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58