Поезд отправился. Он помог ей внести чемодан, споткнулся и тут разорвал ей первую пару чулок.
Она зло сказала: "Оставьте, я сама". Почувствовала боль, в лодыжке. На чулке спустилась петля, она не смогла ее поймать. Не стоит даже вынимать лак, чтобы остановить петлю.
А тот даже не извинился, он не умел этого делать. Стоял, как дурак, говорил, тяжело дыша, смотрел печальными глазами, как она поднимает платье, чтобы осмотреть чулок, и в довершение всего добавил: "Пропал чулок, у меня подковки на каблуках" мама заставила поставить, я рву чулки всем на свете".
С приподнятым сбоку платьем (поезд пошел), пытаясь мокрым пальцем удержать петлю на чулке, она подняла глаза и только тогда увидела его по-настоящему. Красивое лицо, пятнадцать или шестнадцать лет, вид побитой собаки. Сказала: "Ничего, обойдется". И сама донесла чемодан до купе.
В середине прохода перед открытым окном стояли женщина, Жоржетта Тома, в мужчина с длинным носом, Кабур. Чтобы пропустить её, женщина слегка повела бедрами и окинула взглядом, который она никогда не забудет, сама не зная почему (может быть, потому, что та убита). Эти глаза, казалось, ее узнали и говорили: вот и она.
В купе было душно и жарко. На нижней полке справа лежала женщина, слева - мужчина.
Бэмби легла на свое место, думая о маме, о трех платьях в чемодане, которые она предпочла бы повесить на плечики, о своем разорванном чулке. Она сняла под одеялом чулки, затем с трудом - платье, говоря себе, что все-таки не может спать одетая, как другие.
Белокурая женщина, госпожа Даррэс, о которой Даниель потом скажет, что она актриса, была в розовой пижаме и розовом халате. Она читала журнал, время от времени поглядывая на Бэмби. И сказала:
- Над вашей головой есть лампочка.
Бэмби зажгла свет, сказала: "Спасибо, хорошо теперь на железных дорогах". На самом же деле она впервые ехала в спальном вагоне. Положила платье около стенки, сумочку к ногам, чулки под подушку и стала читать книжку, посасывая конфетку. Немного позже пришли контролеры, шумно открыв дверь.
- Гоп,- поехали! - сказал официант.- Яичница из двух яиц и пиво!
В кафе на Пале-Рояль Бэмби сидела за столиком одна.
Она вторично прочитала сообщение в "Франс-суар", но ничего нового не узнала. Там пережевывали утреннюю информацию. Говорилось, что Уголовная полиция очень сдержанна, но арест не заставит себя ждать. Она тщетно искала фамилию инспектора Грацциано, о котором Малыш сказал:
- Ему я доверяю.
Должно быть, у нее были красные глаза, потому что, принеся ей еду, официант пристально посмотрел на нее и, уходя, дважды обернулся. Она хотела было взять из сумочки пудреницу, но вспомнила, что оставила ее на работе, на улице Реомюр. Бумажник находился в кармане пальто вместе с мокрым платочком на "понедельник" и конфетами, которые Малыш не захотел взять.
Платочек "понедельник" - это выдумка мамы. Та вышила на платочках все дни недели. В поезде, когда она увидела Малыша, у нее был платочек "пятница", в мелкую зеленую клетку.
Чтобы ее не увидели раздетой, она натянула на себя одеяло, а затем уже вынула из синего пальто билет и отдала его контролеру, стоявшему ближе к ней. Другой проверял билет у дамы с обесцвеченными волосами, актрисы. Затем им пришлось разбудить мужчину, спавшего под полкой Бэмби, он, позевывая, что-то ворчал себе под нос.
Воспользовавшись тем, что на нее не смотрят, она набросила на себя пальто и спустилась вниз. Надела туфли и вышла в коридор. Жоржетта Тома и Кабур продолжали болтать перед открытым окном. Молодая женщина курила, ветер гнал дым от ее сигареты по проходу. За окном под темным небом скользили деревья.
Туалет был занят. Она перешла через тамбур в другой вагон, но и там в туалете кто-то был, и она вернулась назад. В тамбуре ей пришлось держаться за ручку дверцы. Она испачкала себе руки.
Стала ждать, наблюдая, как контролеры заглядывали в другие купе, извиняясь перед пассажирами. В конце концов она начала нетерпеливо дергать ручку двери туалета, как это бывает обычно в школе, когда ты торопишься, а подружка не спешит.
Внезапно дверь открылась. Увидев его испуганные глаза и загнанный вид, она тотчас все поняла. Это было как в школе до выпускных экзаменов, она как бы вернулась на три-четыре года назад: лагерь учителей и лагерь учеников, тайны, фискальство, страх перед надзирателями.
- Что вам угодно?
Он нахохлился, как молодой петух, увидев, что это не контролеры (надзиратели). Она сказала:
- Я хочу пипи, знаешь ли!
Сначала этот белобрысый парень разодрал ей чулок, а теперь, почти готовый расплакаться, шептал:
- Не стойте тут. Уходите. У меня нет билета.
- У вас нет билета? - Да.
- И вы заперлись здесь? Чего вы этим добьетесь?
- Говорите тише.
- Я говорю негромко.
- Нет, громко.
Тут они услышали шаги контролеров, голоса надзирателей, которые вошли в последнее купе вагона в десяти шагах от них: "простите, дамы-господа".
Малыш взял ее за руку, это был его первый решительный жест, и резко потянул к себе, так, что она едва на закричала. Просто втащил ее в туалет. И запер дверь.
- Послушайте, оставьте меня в покое!
Он закрыл ей рот рукой, как герой в исполнении Роберта Тейлора на немецком корабле в фильме, который она видела в Авиньоне два месяца назад. Но у Роберта Тейлора были усы, он был брюнет и настоящий мужчина, а Малыш смотрел на нее умоляющими глазами беззащитного ребенка.
- Тихо, прошу вас, помолчите!
Так они стояли рядом перед закрытой дверью. Она видела себя в зеркале над умывальником и думала: "Такое может случиться только со мной. Если бы мама увидела, она бы упала в обморок!"
Еле слышно, голоском послушного ученика училища отцов Иезуитов он сказал, что собирался было спрятаться на подножке поезда, но в соседнем вагоне стоял какой-то тип, к тому же он боялся, что не сумеет открыть дверцу, и потом не знал, как поступить с чемоданом.
Этот пухлый чемодан из свиной кожи тоже был в туалете. Баловень семьи, сын богатых родителей, очень похоже. О том, что его отец адвокат, мунициальный советник в Ницце, он рассказал ей на другой день, и о том, что учился в пансионе "иезов"[6], что уже второй раз сбежал от них из-за математики, которая ему осточертела. Все бросил, чтобы жить своей жизнью.
В дверь постучались. Кто-то спросил, есть ли кто-нибудь. Она оттолкнула парня, приложив палец к губам, как в школе. Он понял и встал на крышку унитаза, с глупы видом, излишне шумя при этом, явно излишне. Перед тем как открыть, она распахнула пальто, чтобы все выглядело правдоподобно.
"Ах, если бы мама увидела, она бы упала в обморок!"
- В чем дело?
- О, простите!
Она лишь приоткрыла дверь правой рукой, левой придерживая край пальто. Контролеры смотрели на нее сверху вниз, более молодой отступил на шаг, другой дотронулся до козырька. Должно быть, она была бледна как смерть. И если бы увидела себя в зеркале, бледную и белокурую, с голыми ногами в распахнутом пальто, вообще потеряла бы сознание. Она слышала, как бешено бьется ее сердце.
- Вы уже проверили мой билет...
Старший сказал: "Да-да, извините, мадемуазель", и они вместе отступили назад. Тогда она опять закрыла дверь и опять увидела себя в зеркале с такими же растерянными, как у Малыша глазами. Но уже не бледную, а красную как рак.
Они еще немного постояли: он - на крышке унитаза, опустив голову, потому что упирался ею в потолок, она раскрасневшаяся - прислонясь к двери и запахнув пальто. Ей уже тогда казалось, что они натворят глупостей, а черные глаза благодарили, он выглядел невероятно глупо - любовь моя, мой Дани, мой Даниель.
- У вас грязь на щеке.
Вот и все, что тот нашелся сказать спустя две-три минуты, когда они убедились, что контролеры ушли.
Возможно, она испачкала щеку грязными руками. Или это сделал он, когда зажал ей рот, кретин несчастный. Она вытерлась платком, глядя в зеркало. Он слез, едва не свалившись, потому что поставил ногу на чемодан, пошатнулся, ухватился за нее, даже не извинившись, потому что не был этому обучен, и улыбнулся ей в зеркало. Что-что, а улыбаться он умел, у него был красивый, еще детский капризный рот баловня семьи.
- У вас тоже. Тут...
Она протянула платок, указывая на следы грязи на лбу, на гладкой щеке. Он тоже вытерся. Потом они вместе мыли руки дешевым мылом, обладавшим особо устойчивым запахом.
Он посмотрел на ее носовой платочек в зеленую клеточку и засмеялся.
- Когда я был маленьким, у меня были такие же. На каждый день недели.
Когда был маленький! Подчас в его речи пробивался южный акцент, от которого ему не удалось избавиться, несмотря на все усилия "иезов". С таким же акцентом говорили дети из хороших авиньонских семей. Жаль только, что его не научили извиняться. Потом он быстро отвернулся, вероятно, вспомнив маму, платки, всякие дорогие ему вещи. Эти воспоминания нахлынули внезапно, словно захлестнув волной.
Малыш.
Она с трудом справилась с яичницей и вдруг вспомнила, что ключ от комнаты находится в сумочке.
Уходя, Даниель оставил дверь открытой. Об этом он сказал ей по телефону, даже позвонил специально из-за этого. В четыре часа дня.
- Бэмби? - Да.
Это был первый рабочий день Бэмби. Когда ей сказали "вас", она сразу поняла, что никто другой звонить не может.
- Мне пришлось оставить комнату открытой, у меня не было ключа.
- Где ты?
- В Клиши.
Наступила длинная, очень длинная пауза, потому что она ее знала, что еще сказать, он тоже, и было неловко ощущать, как следят за тобой новые коллеги.
- Где это, Клиши?
- Довольно далеко.
Для них это означало - довольно далеко от Лионского вокзала. Все другие районы были более или менее далеко от того места, где два дня назад они впервые вступали на мокрые улицы города.
- Это далеко отсюда?
- Не знаю. Снова долгая пауза.
- Я уезжаю, Бэмби.
Она не ответила. Что можно ответить, когда на тебя устремлены десять пар глаз, когда ты вылитая гусыня?
- Лучше уж вернуться домой. Я все объясню отцу. Он сам договорится с полицией. У тебя не будет неприятностей, у меня тоже, мой отец знает, что надо делать.
- И как ты уедешь?
- Как и приехал - поездом.
Она хотела ему что-то сказать, но не было сил. Ведь если она это сделает, он не уедет. Да к тому же устремленные на нее внимательные взгляды буквально парализовали ее.
- Даниель...
Она все-таки произнесла его имя. Произнося чье-то имя, наш голос говорит куда больше о том, что мучает сердце, видимо, поэтому все сослуживцы смущенно отвернулись. И она услышала пьянящие и странные слова, которые тот произносил шепотом,- моя Бэмби, моя маленькая Бэмби, люблю, скоро, всегда, ночь, недолго, Париж, Ницца, ты, я, моя маленькая Бэмби, слушай... и повесил трубку.
Она тоже положила трубку, прошла под грохот пишущих машинок вдоль столов, ничего не опрокинув, не споткнувшись, с вымученной улыбкой на губах, снова принялась за работу, даже напечатала, не поднимая головы, две или три странички. И вдруг поняла, что больше не может, ну и пусть: вскочила, на ходу схватив пальто, побежала к двери, затем в вестибюль, промчалась по улице, вбежала в вокзал и выскочила на перрон. И тут заметила, что только пять часов, а первый поезд Марсель - Ницца - Вентимидь отправлялся в 17 часов 50 минут. И стала ждать...
Они вышли в проход (она - первая, чтобы посмотреть, есть ли там кто) и постояли еще. Он сказал, что убежал из дома неделю назад, что до Канна ехал автостопом, лотом до Марселя, грязный город, где все задают вопросы. Две ночи он провел в молодежном лагере, две - в зале ожиданий, одну в бистро, которое не закрывалось на ночь, одну в отеле, когда у него еще были деньги.
- Что вы собираетесь делать?
- Не знаю.
Он никогда ничего не знал. Раз она была на пять или шесть лет старше его, он доверял ей, он даже назвал ее мадам. Ему явно мешал чемодан. Он жалел, что взял его. Бэмби подумала: надо бы ему поспать.
- В нашем купе есть свободное место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23