Надо отдать должное - сам Редер свидетельствовал в пользу агента-парашютиста Генриха Коэнена. Другие "аппаратчики" мирового коммунистического движения также получили достойную оценку: обвинение, похоже, вряд ли стремилось дать им объективную характеристику, пытаясь доказать, что "Красная капелла" действовала не против нацистского государства, а против Германии как таковой.
Тем же, кто не был коммунистами, но тем не менее входил в оргнанизацию, на доброжелательность Редера рассчитывать не приходилось. В его антибольшевистском мире не было места для "добропорядочных граждан", разделявших идеи коммунизма. Не признавая внутренних политических причин противостояния нацизму, он нашел для себя более прозаическое объяснение оппортунизм и честолюбие. Аскетический доктринер Харнак превратился в "ущербную личность", поскольку Редер считал, что он хочет занять кресло министра экономики в Германской Советской республике; против Шульце-Бойзена говорило его желание стать военным министром; Адам Кукхоф считался графоманом и оппортунистом, а причиной работы на советскую разведку Грауденца, якобы стали его собственнические инстинкты.
Но этого Редеру было мало. Шульце-Бойзену надлежало стать центральной фигурой, движимой самыми низменными побуждениями, соблазнителем, оказавшим гибельное влияние на молодежь. Но что могло служить ему оружием? Редер мог представить только две вещи - деньги и женщин.
Вскоре Редер отчеканил фразу, которая, по его мнению, объясняла все "цена предательства". После того, как стало известно о получении шпионами денег от Советов, он счел это единственной причиной любых поступков Шульце-Бойзена и его ближайших друзей. "Ценой предательства" объяснялось приобретение Шульце-Бойзеном яхты, участка земли в Тойпице, кожаных изделий во время поездки в Голландию. Редер неутомимо искал новые примеры денежных трат. В платяном шкафу фрау Гримме он обнаружил 2000 марок, переданных её мужу на хранение Кукхофом; конечно же, это тоже "цена предательства". Графиня Брокдорф "купила" мужа на деньги из подозрительного источника. Коммунист со стажем, вероятный казначей "Красной капеллы" Хюбнер израсходовал на всю организацию 230 000 золотых марок наличными.
Короче говоря, каждый агент Москвы получал от русских плату за свою деятельность, которая стоила жизни многим немецким солдатам, женщинам и детям.
Там, где никаких доказательств существования "цены предательства" найти не удавалось, строгий приверженец буржуазной морали Редер вытаскивал на свет разврат, сексуальные совращения и адюльтер. Даже двадцать пять лет спустя он все ещё помнит, кто и с кем спал. Согласно его показаниям, Шульце-Бойзен состоял "в интимных отношениях с Одой Шоттмюллер, графиней Брокдорф, фрау Шумахер и двумя машинистками-стенографистками из Имперского министерства авиации; Либертас Шульце-Бойзен была лесбиянкой, и в то же время имела связи с другими мужчинами.
Мария-Луиза Шульце помнит возмущенный вопрос Редера, "знает ли она о связях своей невестки с тремя или четырьмя мужчинами, даже не принадлежавшими к её классу?" Любая тривиальная интрижка носила для Редера криминальный подтекст. Гестапо разыскало несколько сделанных Шумахером фотографий обнаженной Либертас Шульце-Бойзен. Редер никогда не пытался предъявить их родственникам Шульце-Бойзена, хотя те не нашли бы в них ничего особенного. Но для Редера они определенно служили доказательством оргий, которые, как он утверждал, проходили в квартире Шульце-Бойзена. Его распаленное воображение рисовало "череду необузданных увеселений, на которых на женщинах одежды было не более, чем можно купить за пятнадцать купонов (карточек на одежду), а это, согласитесь, очень мало".
Графине Брокдорф приписывалось сомнительное достижение в том, что она "имела за одну ночь сексуальные отношения с четырьмя советскими агентами". Кукхоф из-за "своей страстной привязанности к Либертас Шульце-Бойзен стала послушным инструментом Москвы". Ильзе Штебе соблазняла свои жертвы "обольщением, если не действовали другие аргументы". Редер сумел найти следы разврата даже среди самых невинных соратников Шульце-Бойзена. Молодежь из группы Риттмайстера стала "похотливой сексуально озабоченной компанией". Като Бонтье ван Беек "попала в эту историю из-за своих сексуальных связей с кругом друзей, признательность которых она хотела завоевать".
Привнесение в дело "Красной капеллы" эротических мотивов имело вполне определенные цели. Драматизируя манеры и привычки друзей Шульце-Бойзена, Редер надеялся создать впечатление, что анархия и распущенность стали главными причинами, связавшими Шульце-Бойзена с его молодыми агентами.
Другим любимым словом Редера стало "порабощение". Книготорговец Ева-Мария Бух была "полностью порабощена" Гуддорфом. Профессор Краус попал в круг соратников Шульце-Бойзена в результате "своих опытов с Урсулой Гетце". Редер обнаруживал примеры психологического давления и в отношениях между мужчинами. Как было сказано, Шульце-Бойзен "заманил Хайльмана в свой дом" и превратил его в "безвольное орудие".
Такие довды освобждали Редера от необходимости выяснить и понять политических мотивы, двигавшие подсудимыми. Эротика, анархизм, жадность, коммунистический фанатизм - годилась любая причина, позволявшая отбросить любые мотивы, обличавшие существующий режим.
Так что дело было вскоре завершено. 16 ноября 1942 года Редер начал поспешно готовить обвинение. Всего за месяц они с Фалькенбергом подготовили 800 страниц текста, который беспрерывно диктовали секретарям, урывая для сна не больше трех часов в сутки; походные кровати стояли прямо у них в кабинетах. Гитлер и гестапо постоянно торопили; диктатор требовал, чтобы основной процесс закончился к Рождеству, а Мюллер-гестапо ворчал, что не понимает "бесполезной траты времени в таком очевидном деле".
При таком подходе можно было не сомневаться ни в понимании обвинением существа дела, ни в результатах суда. Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники занимались шпионажнм в пользу противника, а в Третьем рейхе, (как и в других воюющих странах), наказанием за это была смертная казнь. Оставался единственный вопрос: как поступить с политическими приверженцами Шульце-Бойзена, которые в шпионаже не замешаны, и с его ни о чем не подозревавшими коллегами-военными. Но и для них не оставалось надежды, что подобные действия не будут квалифицированы как "содействие и пособничество врагу", поскольку режим предписывал самые суровые наказания за любые формы политической оппозиции или нарушения воинской дисциплины.
Статья 91б "Имперского уголовного кодекса" гласила, что "любой, кто в военное время оказывает помощь врагу или наносит ущерб военной мощи рейха" признается виновным в "содействии и пособничестве", которое заслуживает смертной казни. Еще хуже, что согласно статье 5 "Особого уголовного кодекса военного времени", каждый, кто открыто понуждает или подстрекает любого солдата вермахта к отказу от выполнения своего долга" или "побуждает солдат не повиноваться приказам" признается виновным в "подрыве военной мощи", что также влечет за собой смертную казнь.
Позиция военных соучастников Шульце-Бойзена была уязвима по двум статьям. Согласно статье о государственной тайне "Имперского уголовного кодекса" "любое лицо, выдавшее государственную тайну, приговаривается к смертной казни", а первый пункт статьи 92, касающийся нарушения дисциплины, гласит, что "любое лицо, не подчиняющееся официальным приказам, и вследствие этого намеренно или по небрежности подвергающее опасности безопасность рейха, или боеспособность, или подготовку войск наказывается арестом на срок не менее недели или заключением в тюрьму или крепость сроком до десяти лет". Второй раздел той же статьи говорит: "Если преступление совершено на фронте или в особо серьезных случаях, оно может караться смертной казнью, пожизненным заключением или каторжными работами".
Эти статьи давали Редеру полное юридическое основание требовать смертной казни практически для всех наиболее значимых друзей и соратников Шульце-Бойзена и Арвида Харнака. Даже распространение листовок он представил как диверсию и подрыв военной мощи, а перевозка и ремонт советских передатчиков были в его глазах типичным шпионажем.
У Адольфа Гитлера были все причины быть довольными действиями своих инквизиторов. Из 117 человек, арестованных по этому делу, 76 должны были предстать перед судом. По процедурным причинам Редер разбил их на несколько групп, но в других отношениях особого различия между ними сделано не было. Подготовили двенадцать самостоятельных судебных разбирательств, на которых Шульце-Бойзена и его друзей должны были осудить как обычных предателей.
Предписанная военным судом процедура была столь же несовершенна, как и материалы обвинения. В конце ноября 1942 года председатель Имперского военного трибунала одобрил представленные Редером документы и предложил заняться процессом Второй палате РКГ. Сразу после этого заключенные получили красноречивое доказательство, что выдавалось в Великом германском рейхе за военное правосудие.
За несколько дней до начала суда двери камер в подвалах РСХА и здании полицейского управления открылись и чиновники кратко объявили заключенным о предстоящем слушании дел. Генрих Шеель вспоминает: "Как раз перед полуночью дверь камеры Курта Шумахера открыли; он лежал, скованный наручниками на кровати. Шумахер хотел подняться, когда чиновник, сопровождаемый дежурным надзирателем, вошел в камеру со словами: "Оставайся на месте. Ты - Курт Шумахер? Завтра ты предстанешь перед Второй палатой Имперского военного трибунала. Тебя обвиняют в следующих преступлениях... (последовало перечисление статей). Все понял? Хорошо". Все дело заняло не более минуты.
Никто из заключенных не знал точно, в чем его обвиняют, за исключением, пожалуй, Вайзенборна, которому в числе немногих позволили мельком взглянуть на документы. Вайзенборн говорит, что пришедший в его камеру человек "держал перед ним лист бумаги и прикрывал его рукой, так что он смог быстро пробежать глазами всего несколько строчек". Адольф Гримме вспоминает: "Мне никогда не дали копии выдвинутого против меня обвинения. Поэтому, когда меня вызвали давать показания, пришлось полагаться буквально на догадки."
В первое время защита тоже столкнулась с большими проблемами. Поскольку весь процесс держали в тайне, в суд допускали только юристов Имперского военного трибунала - четверо адвокатов на 76 обвиняемых! Но даже им сообщали о начале процесса в самый последний момент. Так, например, адвокат Гримме доктор Курт Валентин узнал о нем за день до суда. Самого Гримме представили его защитнику только за несколько минут до слушания дела, когда Валентин "вошел в комнату, в которой мы ожидали начала процедуры. Он подошел ко мне и сообщил, что у него... ещё пока не было возможности изучить документы". Для адвоката защиты было чрезвычайно трудно различить отдельные дела, когда начинались слушания суда". Они едва знали, в чем состоят обвинения; и хотя документы раздали заранее, адвокатов обязали не показывать их своим клиентам и вернуть, как только объявят приговор, а впоследствии хранить "полное молчание и тайну".
Процесс мог стать настоящим юридическим фарсом, если бы судьи РКГ не настояли на соблюдении минимума юридических норм. Суд состоял из двух профессиональных судей и трех офицеров*, и они в полной мере несли ответственность за соблюдение прав обвиняемых. Адвокатам разрешили внимательно ознакомиться со всеми документами, а заключенным позволили полную свободу высказываний.
(* Кроме Креля во Вторую палату входили два профессиональных судьи, Ранфт и Шмитт, наряду с генералами Мушоффом и Бертрамом, а также вице-адмиралом Арисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54
Тем же, кто не был коммунистами, но тем не менее входил в оргнанизацию, на доброжелательность Редера рассчитывать не приходилось. В его антибольшевистском мире не было места для "добропорядочных граждан", разделявших идеи коммунизма. Не признавая внутренних политических причин противостояния нацизму, он нашел для себя более прозаическое объяснение оппортунизм и честолюбие. Аскетический доктринер Харнак превратился в "ущербную личность", поскольку Редер считал, что он хочет занять кресло министра экономики в Германской Советской республике; против Шульце-Бойзена говорило его желание стать военным министром; Адам Кукхоф считался графоманом и оппортунистом, а причиной работы на советскую разведку Грауденца, якобы стали его собственнические инстинкты.
Но этого Редеру было мало. Шульце-Бойзену надлежало стать центральной фигурой, движимой самыми низменными побуждениями, соблазнителем, оказавшим гибельное влияние на молодежь. Но что могло служить ему оружием? Редер мог представить только две вещи - деньги и женщин.
Вскоре Редер отчеканил фразу, которая, по его мнению, объясняла все "цена предательства". После того, как стало известно о получении шпионами денег от Советов, он счел это единственной причиной любых поступков Шульце-Бойзена и его ближайших друзей. "Ценой предательства" объяснялось приобретение Шульце-Бойзеном яхты, участка земли в Тойпице, кожаных изделий во время поездки в Голландию. Редер неутомимо искал новые примеры денежных трат. В платяном шкафу фрау Гримме он обнаружил 2000 марок, переданных её мужу на хранение Кукхофом; конечно же, это тоже "цена предательства". Графиня Брокдорф "купила" мужа на деньги из подозрительного источника. Коммунист со стажем, вероятный казначей "Красной капеллы" Хюбнер израсходовал на всю организацию 230 000 золотых марок наличными.
Короче говоря, каждый агент Москвы получал от русских плату за свою деятельность, которая стоила жизни многим немецким солдатам, женщинам и детям.
Там, где никаких доказательств существования "цены предательства" найти не удавалось, строгий приверженец буржуазной морали Редер вытаскивал на свет разврат, сексуальные совращения и адюльтер. Даже двадцать пять лет спустя он все ещё помнит, кто и с кем спал. Согласно его показаниям, Шульце-Бойзен состоял "в интимных отношениях с Одой Шоттмюллер, графиней Брокдорф, фрау Шумахер и двумя машинистками-стенографистками из Имперского министерства авиации; Либертас Шульце-Бойзен была лесбиянкой, и в то же время имела связи с другими мужчинами.
Мария-Луиза Шульце помнит возмущенный вопрос Редера, "знает ли она о связях своей невестки с тремя или четырьмя мужчинами, даже не принадлежавшими к её классу?" Любая тривиальная интрижка носила для Редера криминальный подтекст. Гестапо разыскало несколько сделанных Шумахером фотографий обнаженной Либертас Шульце-Бойзен. Редер никогда не пытался предъявить их родственникам Шульце-Бойзена, хотя те не нашли бы в них ничего особенного. Но для Редера они определенно служили доказательством оргий, которые, как он утверждал, проходили в квартире Шульце-Бойзена. Его распаленное воображение рисовало "череду необузданных увеселений, на которых на женщинах одежды было не более, чем можно купить за пятнадцать купонов (карточек на одежду), а это, согласитесь, очень мало".
Графине Брокдорф приписывалось сомнительное достижение в том, что она "имела за одну ночь сексуальные отношения с четырьмя советскими агентами". Кукхоф из-за "своей страстной привязанности к Либертас Шульце-Бойзен стала послушным инструментом Москвы". Ильзе Штебе соблазняла свои жертвы "обольщением, если не действовали другие аргументы". Редер сумел найти следы разврата даже среди самых невинных соратников Шульце-Бойзена. Молодежь из группы Риттмайстера стала "похотливой сексуально озабоченной компанией". Като Бонтье ван Беек "попала в эту историю из-за своих сексуальных связей с кругом друзей, признательность которых она хотела завоевать".
Привнесение в дело "Красной капеллы" эротических мотивов имело вполне определенные цели. Драматизируя манеры и привычки друзей Шульце-Бойзена, Редер надеялся создать впечатление, что анархия и распущенность стали главными причинами, связавшими Шульце-Бойзена с его молодыми агентами.
Другим любимым словом Редера стало "порабощение". Книготорговец Ева-Мария Бух была "полностью порабощена" Гуддорфом. Профессор Краус попал в круг соратников Шульце-Бойзена в результате "своих опытов с Урсулой Гетце". Редер обнаруживал примеры психологического давления и в отношениях между мужчинами. Как было сказано, Шульце-Бойзен "заманил Хайльмана в свой дом" и превратил его в "безвольное орудие".
Такие довды освобждали Редера от необходимости выяснить и понять политических мотивы, двигавшие подсудимыми. Эротика, анархизм, жадность, коммунистический фанатизм - годилась любая причина, позволявшая отбросить любые мотивы, обличавшие существующий режим.
Так что дело было вскоре завершено. 16 ноября 1942 года Редер начал поспешно готовить обвинение. Всего за месяц они с Фалькенбергом подготовили 800 страниц текста, который беспрерывно диктовали секретарям, урывая для сна не больше трех часов в сутки; походные кровати стояли прямо у них в кабинетах. Гитлер и гестапо постоянно торопили; диктатор требовал, чтобы основной процесс закончился к Рождеству, а Мюллер-гестапо ворчал, что не понимает "бесполезной траты времени в таком очевидном деле".
При таком подходе можно было не сомневаться ни в понимании обвинением существа дела, ни в результатах суда. Шульце-Бойзен и его ближайшие соратники занимались шпионажнм в пользу противника, а в Третьем рейхе, (как и в других воюющих странах), наказанием за это была смертная казнь. Оставался единственный вопрос: как поступить с политическими приверженцами Шульце-Бойзена, которые в шпионаже не замешаны, и с его ни о чем не подозревавшими коллегами-военными. Но и для них не оставалось надежды, что подобные действия не будут квалифицированы как "содействие и пособничество врагу", поскольку режим предписывал самые суровые наказания за любые формы политической оппозиции или нарушения воинской дисциплины.
Статья 91б "Имперского уголовного кодекса" гласила, что "любой, кто в военное время оказывает помощь врагу или наносит ущерб военной мощи рейха" признается виновным в "содействии и пособничестве", которое заслуживает смертной казни. Еще хуже, что согласно статье 5 "Особого уголовного кодекса военного времени", каждый, кто открыто понуждает или подстрекает любого солдата вермахта к отказу от выполнения своего долга" или "побуждает солдат не повиноваться приказам" признается виновным в "подрыве военной мощи", что также влечет за собой смертную казнь.
Позиция военных соучастников Шульце-Бойзена была уязвима по двум статьям. Согласно статье о государственной тайне "Имперского уголовного кодекса" "любое лицо, выдавшее государственную тайну, приговаривается к смертной казни", а первый пункт статьи 92, касающийся нарушения дисциплины, гласит, что "любое лицо, не подчиняющееся официальным приказам, и вследствие этого намеренно или по небрежности подвергающее опасности безопасность рейха, или боеспособность, или подготовку войск наказывается арестом на срок не менее недели или заключением в тюрьму или крепость сроком до десяти лет". Второй раздел той же статьи говорит: "Если преступление совершено на фронте или в особо серьезных случаях, оно может караться смертной казнью, пожизненным заключением или каторжными работами".
Эти статьи давали Редеру полное юридическое основание требовать смертной казни практически для всех наиболее значимых друзей и соратников Шульце-Бойзена и Арвида Харнака. Даже распространение листовок он представил как диверсию и подрыв военной мощи, а перевозка и ремонт советских передатчиков были в его глазах типичным шпионажем.
У Адольфа Гитлера были все причины быть довольными действиями своих инквизиторов. Из 117 человек, арестованных по этому делу, 76 должны были предстать перед судом. По процедурным причинам Редер разбил их на несколько групп, но в других отношениях особого различия между ними сделано не было. Подготовили двенадцать самостоятельных судебных разбирательств, на которых Шульце-Бойзена и его друзей должны были осудить как обычных предателей.
Предписанная военным судом процедура была столь же несовершенна, как и материалы обвинения. В конце ноября 1942 года председатель Имперского военного трибунала одобрил представленные Редером документы и предложил заняться процессом Второй палате РКГ. Сразу после этого заключенные получили красноречивое доказательство, что выдавалось в Великом германском рейхе за военное правосудие.
За несколько дней до начала суда двери камер в подвалах РСХА и здании полицейского управления открылись и чиновники кратко объявили заключенным о предстоящем слушании дел. Генрих Шеель вспоминает: "Как раз перед полуночью дверь камеры Курта Шумахера открыли; он лежал, скованный наручниками на кровати. Шумахер хотел подняться, когда чиновник, сопровождаемый дежурным надзирателем, вошел в камеру со словами: "Оставайся на месте. Ты - Курт Шумахер? Завтра ты предстанешь перед Второй палатой Имперского военного трибунала. Тебя обвиняют в следующих преступлениях... (последовало перечисление статей). Все понял? Хорошо". Все дело заняло не более минуты.
Никто из заключенных не знал точно, в чем его обвиняют, за исключением, пожалуй, Вайзенборна, которому в числе немногих позволили мельком взглянуть на документы. Вайзенборн говорит, что пришедший в его камеру человек "держал перед ним лист бумаги и прикрывал его рукой, так что он смог быстро пробежать глазами всего несколько строчек". Адольф Гримме вспоминает: "Мне никогда не дали копии выдвинутого против меня обвинения. Поэтому, когда меня вызвали давать показания, пришлось полагаться буквально на догадки."
В первое время защита тоже столкнулась с большими проблемами. Поскольку весь процесс держали в тайне, в суд допускали только юристов Имперского военного трибунала - четверо адвокатов на 76 обвиняемых! Но даже им сообщали о начале процесса в самый последний момент. Так, например, адвокат Гримме доктор Курт Валентин узнал о нем за день до суда. Самого Гримме представили его защитнику только за несколько минут до слушания дела, когда Валентин "вошел в комнату, в которой мы ожидали начала процедуры. Он подошел ко мне и сообщил, что у него... ещё пока не было возможности изучить документы". Для адвоката защиты было чрезвычайно трудно различить отдельные дела, когда начинались слушания суда". Они едва знали, в чем состоят обвинения; и хотя документы раздали заранее, адвокатов обязали не показывать их своим клиентам и вернуть, как только объявят приговор, а впоследствии хранить "полное молчание и тайну".
Процесс мог стать настоящим юридическим фарсом, если бы судьи РКГ не настояли на соблюдении минимума юридических норм. Суд состоял из двух профессиональных судей и трех офицеров*, и они в полной мере несли ответственность за соблюдение прав обвиняемых. Адвокатам разрешили внимательно ознакомиться со всеми документами, а заключенным позволили полную свободу высказываний.
(* Кроме Креля во Вторую палату входили два профессиональных судьи, Ранфт и Шмитт, наряду с генералами Мушоффом и Бертрамом, а также вице-адмиралом Арисом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54