Памфри не смог разобрать ни слова из короткого приглушенного разговора. Тоцер снова появился в поле его зрения, когда вошел назад в комнату и наклонился над узким буфетом. Памфри увидел, как он достал из буфета небольшой квадратный конверт, который спрятал в руке, прежде чем вернуться к двери. Там они обменялись еще несколькими словами, произнесенными так же тихо, сопровождая их таинственными жестами, и дверь закрылась.
Вся процедура, что бы она ни означала, заняла не более минуты.
Парикмахер, неуклюже задирая свой халат, чтобы залезть в задний карман брюк, вернулся к Памфри.
— Освежить чем-нибудь, сэр? Одеколон… крем..?
— Нет, спасибо.
Мистер Тоцер опять взялся за ножницы, расположив их перед лицом Памфри:
— Теперь ноздри? — хищно осведомился он.
— Ни в коем случае.
— Вы поступаете совершенно правильно, сэр: подрезка действительно стимулирует дальнейший рост. Лично я считаю лучшим решением проблемы, которую мы вульгарно называем «волосаты ноздри», прижигание раза два в год. — Его глаза поискали стаканчик с восковыми фитильками и остановились на них. — Знаете, как траву на железнодорожной насыпи.
Памфри энергично замотал головой. Он не сводил глаз с буфета. Интересно, не это ли необычное курсирование конвертов привлекло изначально внимание Хопджоя? Здесь, без сомнения, размещался некий передаточный пункт информации в сложной шпионской сети-паутине, которую он пытался проследить. Не это ли несколько навязчивое предпочтение, оказываемое Хопджоем заведению мистера Тоцера, вызвало подозрения и в конечном итоге привело к тому, что у дверей его комнаты появился немногословный, похожий с виду на рабочего, ликвидатор.
— А друзья мистера Хопджоя не могли бы случайно оказаться и вашими друзьями, сэр? — Мистер Тоцер извлек ватный валик и тщательнейшим образом очистил от волос воротник.
— Думаю, у нас найдутся один-два общих знакомых. А почему вы спрашиваете? — Памфри говорил мягко, не поддаваясь на провокацию парикмахера, чьи излияния насчет дружбы были явно рассчитаны на то, чтобы вывести его из терпения. Ему показалось, он узнает один из новейших восточноевропейских методов выуживания признаний в политических симпатиях.
Мистер Тоцер подмигнул. Или, вернее, дернул вниз шторку в глубине одного из своих темных окуляров.
— Дамы, сэр, я их имел в виду в первую очередь. Самые лучшие друзья.
Памфри подумалось, что слово «дамы» прозвучало как-то непристойно. Вдруг его осенило: болтовня хозяина салона приняла совершенно определенное направление, которое замечательно совпадало с другой, более распространенной противоконтрразведывательной тактикой. Цель ее состояла в дискредитации и нейтрализации ведущего расследование человека посредством приписывания ему аморальных мотивов и даже прямого вовлечения в компрометирующие ситуации.
— Не вижу никаких причин, — холодно произнес он, — почему бы моя личная жизнь могла представлять для вас хоть малейший интерес.
Мистер Тоцер пожал плечами и стянул с него простыню.
— Как вам будет угодно, сэр. — По голосу нельзя было сказать, что он обижен, и улыбка не исчезла с его лица, когда он нагнулся, чтобы пройтись щеткой спереди по плащу Памфри. — Я просто стараюсь помогать в таких вещах, вот и все. Можете спросить об этом…— он выпрямился и обратил на Памфри открытый, дружелюбный взгляд, — …хоть у вашего старого друга, мистера Хопджоя.
— Я в самом деле думаю, что вам не стоит волноваться насчет Брая. Он, знаете, по характеру немного «перекати-поле».
Гордон Периам отнюдь не казался обеспокоенным. Его лицо — а, как чувствовал Пербрайт, это было его привычное выражение — носило печать полнейшей безыскусственности. Гладкое, скругленное мясистым подбородком, который был ему велик размера на два, оно говорило о безмятежности души, выросшей в тепличных условиях. Очертания рта были спокойными, но губы навсегда остались выпяченными вперед, как у ребенка, которого слишком долго не отнимают от груди. Даже маленькие, без мочек, уши вызывали то же впечатление детскости.
Инспектор отвел взгляд от карих глаз Периама, мягких и немигающих, и посмотрел на клин отчаянно машущих крыльями уток, который вытянулся над отелем. Мужчины расположились на скамейке у обочины приморской дороги, тянувшейся между «Нептуном» и дюнами: Пербрайт отклонил предложенный директором душный и грязный закуток в пользу того, что он сам жизнерадостно назвал «подразнить ветерок на набережной».
На деле оказалось, что ветра нет совсем, а «набережная» вряд ли являлась подходящим словом для описания вала, от которого ближайшая волна плескалась не меньше, чем в двух милях. Но, по крайней мере, морем тут пахло: прохладная и вместе с тем острая смесь запахов водорослей и просоленной глины доходила сюда сквозь жар горячего песка и ароматы желтеющей на дюнах травы.
— И уж конечно, — говорил Периам, — должно быть заявление — официальное, знаете ли, — что человек пропал, прежде чем вы, ребята, начнете все ворошить. А кто заявлял, что Брай исчез? — Голос был ровный, спокойный, словно вопрос задал ученый-любитель, интересующийся естественной историей.
— Похоже, кое-кто из соседей почуял неладное. Кроме того, вскрылись одно-два странных обстоятельства, которые, как мы полагаем, требуют разъяснения. — Взгляд Пербрайта был теперь устремлен на пароход, едва заметным мазком различимый на серо-зеленом кантике горизонта. — Видите ли, сэр, мы взяли на себя смелость проникнуть в ваш дом.
— Но… но зачем? Я не могу этого понять, инспектор. Честное слово, не могу. — Лоб Периама омрачило легчайшее выражение неодобрения.
Пербрайт вздохнул, словно признавая беспардонный и докучливый характер этого расследования.
— Когда, — спросил он, — вы видели мистера Хопджоя в последний раз?
Периам задумался.
— Это было как-то вечером на прошлой неделе; погодите минутку… да, в четверг вечером.
— А где это произошло?
— Да дома же!
— Вы его, следовательно, видели до свадьбы.
— Накануне, если быть точным. Мы с Дорин поженились в пятницу.
— Понятно. А теперь, пожалуйста, расскажите мне про четверг. Вы сказали, что видели мистера Хопджоя вечером. Значит, до этого вы были не вместе?
— Нет, он еще спал, когда я вышел из дома. Я приехал сюда после завтрака, привез кое-какие вещи, мои и Дорин. Комнату мы заказали, и я планировал въехать накануне свадьбы, чтобы все было готово вовремя. Ну вот, я так и сделал. Когда вещи перенесли из машины в номер, я просто убивал время, слоняясь по округе, и возвращался в отель к ленчу и обеду. Потом отправился спать. Было еще довольно рано: часов девять, если не ошибаюсь. Я только-только задремал, когда зазвонил телефон, он стоит рядом с кроватью.
Звонок был, вообще-то, довольно странный, как я теперь припоминаю, но голова у меня спросонья была не очень ясная, и я не спросил ту девушку, как ее зовут. Она просто сказала, что звонит по поручению Брая, и просила по возможности быстрее приехать. Потом повесила трубку. Ну, что мне оставалось делать? Я оделся и поехал назад во Флаксборо.
Брай был дома, один-одинешенек. Я, естественно, думал, что что-то произошло, но все, как оказалось, было в порядке. Он просто сказал, что хотел у меня выяснить пару вещей — о, я даже не помню, что именно: какие-то пустяки. Строго entre nous, мне показалось, что он был слегка под мухой. Если бы на его месте был кто-нибудь, я бы наверняка сорвался и наговорил грубостей в ответ на такие шуточки, но на Брая обижаться и выговаривать ему — самое бесполезное дело на свете, с него все, как с гуся вода. Да к тому же, он разрешил нам пользоваться машиной, это с его стороны было очень по-товарищески.
Короче говоря, я принял во внимание, что он не очень предусмотрительно хлебнул лишнего, и немножко его пожурил. Но несколько часов прекрасного сна в ту ночь я все же потерял… Когда я появился у стойки внизу, Дор, должно быть, решила, что я прибыл прямо с гулянки. Нет-нет, только не подумайте ничего такого — Дор ужасно мила и … и преданна.
С этими словами Периам достал из кармана бумажный пакетик и предложил его Пербрайту. Инспектор вежливо отказался от угощения и вернулся к созерцанию горизонта. Интересно, подумал он, что бы такое значили эти конфеты: что это — рефлекс на упоминание о невесте в самый разгар медового месяца, своего рода комментарий к ее описанию?
— Что вы думаете о своих соседях, мистер Периам? По Беатрис-Авеню и вообще, в округе. Периам аккуратно развернул ириску.
— Весьма порядочные старушенции, большей частью. Теперь, когда мама умерла, я не часто имею с ними дело.
— Есть среди них кто-нибудь, кто мог бы таить на вас обиду, как вы думаете?
— Уверен, что нет. А почему вы спрашиваете? — Периам жевал ириску очень медленно и сосредоточенно. Это заметно удлиняло ему щеки, придавая лицу меланхолическое выражение. «Лось», — подумал Пербрайт.
— Дело в том, что мы получили анонимное письмо. По-моему, не будет беды, если вы об этом узнаете. В нем содержится намек на то, что в четверг поздно вечером вы повздорили с мистером Хопджоем, очень сильно повздорили.
— Это совершеннейшая неправда, инспектор. Я говорил вам, что был слегка разозлен тем, что он меня заставил прокатиться впустую, но не думаю, чтобы я это хоть как-то выказал. И уж, разумеется, дело не доходило до ссоры или чего-нибудь подобного.
— Вы приехали и потом уехали в машине Хопджоя?
— Да, в «армстронге».
— Которую он предоставил вам для свадьбы и последующего отпуска.
— Совершенно верно. На весь медовый месяц. — Периам пошарил в своем пакетике, вытащил ириску в зеленой обертке и уронил ее обратно, чтобы достать другую — в розовой.
— Где вы оставляли машину на то время, пока были дома?
— Ставил в гараж.
— Вы, следовательно, думали, что пробудете там довольно долго — достаточно долго, чтобы стоило возиться с гаражом.
— Да нет, как раз не думал. Просто Брай не любит, когда машину оставляют на улице даже на несколько минут. Когда бы я ни брал ее, я автоматически ставлю ее прямо в гараж, когда возвращаюсь. — Видимо, в этот момент двойная работа — разговор и жевание — привели к тому, что Периам чуть было не пустил слюну. Он с шумом и хлюпаньем вобрал в себя воздух и прикрыл рот согнутым пальцем. — Простите: ветер в ивах.
— Мистер Хопджой, я полагаю, знал о вашем браке?
— Конечно.
— Он, однако, не приехал на церемонию. Периам покачал головой.
— Брай убежденный холостяк. Он сказал, что если мне так хочется идти на верную гибель, он, по крайней мере, не собирается мне в этом потворствовать. Это его обычная манера выражаться, знаете ли, — очень книжная и официальная.
Последовала пауза. Нахмурившись, Периам скатал обертку от ириски в плотный шарик.
— Послушайте, мне неясно, что это за анонимное письмо… И что вообще происходит?
Пербрайт пристально посмотрел на него.
— А происходит вот что, мистер Периам. Мы считаем, что мистер Хопджой, по-видимому, несколько пострадал. В вашем доме.
Жевание прекратилось.
— Пострадал? Что значит — пострадал?
— Речь идет об убийстве.
На лице Периама не отразилось ничего совершенно. Пербрайт уже начал сомневаться, расслышал ли его собеседник последние слова. Но тут он увидел, как задвигались бледные толстые губы:
— О, боже…— Периам с трудом выдавил эти два слова; они прозвучали как молитва человека с затянутой петлей на шее. — Но это ужасно… Я… Послушайте, вы хотите сказать, что вы…
— Нет, сэр, тела мы еще не нашли. На данный момент лично я полагаю, что мы его никогда и не найдем.
Периам осторожно провел ладонью по лбу, словно ощупывая невидимую рану.
— Инспектор, вам в самом деле придется мне рассказать, что все это значит. Может быть, я покажусь вам глуповатым, но, как перед Богом, я не имею ни малейшего представления о том, на что вы намекаете.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28