Какой-то срок Хопджой действительно провел в больнице: на него на бросился неизвестный, вооруженный железным ломом. Нападавший, судя по всему, был болгарин. Выследить его не удалось: вероятно, его отправили тайком из флаксборских доков на родину. Для жертвы — специальная денежная компенсация. Но с тех пор уже прошло какое-то время.
— Нет, — ответил Росс, — я полагаю, он вполне оправился после того случая.
— Я так ужасно переживала. Вот сюда он и упал. — Она мотнула головой по направлению к окну. — Прямо на крышу старой собачьей будки, которая тут раньше стояла. Я думала, Бен убил его насмерть…
— Бен?
— Мой муж. Он выбросил Говарда из окна спальни.
Росс уставился на нее, буравя взглядом, пытаясь добраться до мотивов этой лжи. Была ли она действительно просто согласной жертвой сексуальных причуд Хопджоя? Или кто-то заставил ее дать нарочито дискредитирующее объяснение нанесенным ему ранам?
— Расскажи мне об этом.
Она подняла руку и легко провела средним пальцем по уложенной кольцом косе своих волос. Тугие пряди отсвечивали, подумал Росс, как свежеиспеченные румяные плетенки из Оргеруса. На ее лице отражалась внутренняя борьба.
— Боюсь, что я не должна больше ничего говорить. Я дала слово Говарду…
Он нагнулся вперед и схватил ее за плечо. Сжав его сильнее, он увидел, как в ее глазах промелькнула благодарность, прежде чем тяжелые белые веки лениво и томно поползли вниз. Долгий поцелуй, которым он впился в нее, был своего рода продолжением допроса, неуловимо балансирующим на грани жестокой пытки. Он еще не окончился, а она приоткрыла глаза и застонала сквозь зубы, как узник, умоляющий ускорить казнь, которая положит конец его мучениям.
С рассчитанной и тысячи раз опробованной постепенностью Росс отстранился от нее. Как первоклассный водитель окидывает взглядом двигатель своей машины после пробного запуска на полную мощность, так он теперь быстро пробежал внутренним взором по мышечному и гландулярному аппарату своего высокого мастерства. Он отбросил как воображаемые легкую одышку и мелькнувшее было ощущение судороги в правом плече. Нет, это все пустяки: его старое искусство по-прежнему с ним. Он приготовился начать вторую фазу: «посмотри—как—мне—это—нужно». Открыто глядя ей в глаза, он вызывал через неправильные, но тщательно выверенные промежутки времени чуть заметное подрагивание уголка его плотно сжатого теперь рта. Одну бровь он поднял в немой просьбе разрешить ему все и одновременно с этим нахмурил другую, чтобы показать невозможность долее сопротивляться охватившему его желанию. Это утонченное и весьма трудоемкое представление неизменно заканчивалось покорным согласием объекта на следующую фазу: тактильную апробацию, нарушение целостности застежек на платье и уверенную колонизацию всего, что открывали на своем пути его опытные руки.
Но в этот момент запланированное Россом развитие событий было нарушено совершенно и без малейшей надежды для него вновь установить над ним свой контроль. Издав крик, с которым издерганный и голодный тюлень хватает рыбку, невыносимо долго плясавшую перед его носом, Бернадетта вдруг выгнулась дугой, потом, извернувшись всем телом, намертво зажала Росса между ногами и повалила его на пол, где продолжала жевать его шею, плечо и ухо, выказывая при этом все признаки твердой решимости и совершенного восторга. В несколько секунд ритм соблазнения был остановлен, извращен и чудовищно ускорен в обратном направлении. Среди разгоряченных вскрикиваний, с которыми Бернадетта предавалась любви, Россу показалось, что он слышит доносящийся откуда-то из безбрежного пространства тонкий торжествующий смех врагов.
Час десять минут спустя Росс пробирался назад к машине, а Бернадетта Кролл, с лицом оживленным, как у теленка, следила, чтобы на сковороде не подгорела картошка с капустой, которую она жарила мужу на обед.
Росс чувствовал себя, как человек, неожиданно уцелевший после устроенной на него засады. Он устало поглядывал на чибисов, которые планировали и ложились на крыло у него над головой, а потом вдруг обрушивались на борозды в неряшливом, кувыркающемся пике, словно из них, как из него, кто-то высосал последние силы. И все-таки он не чувствовал ни жалости к себе, ни озлобления. Главное теперь — отсеять от более неловких воспоминаний прошедшего часа всю информацию о Хопджое, которую ему удалось извлечь из своей конкисты в те редкие и непродолжительные периоды, когда ураган бернадеттиных домогательств несколько терял силу.
Хопджой, как указывали на то его собственные донесения, появился на ферме Кроллов в первую очередь для того, чтобы навести справки о нескольких рабочих из Европы, занятых в хозяйстве. В тот и последующие визиты он имел дело исключительно с миссис Кролл. Фермер Бенджамен Кролл все время от восхода до заката проводил на полях, приходя домой только к столу, то есть в строго предсказуемые часы. Миссис Кролл рассказала «Говарду Тревальяну» все, что знала и что ей потом, по его указанию, удалось узнать об этих трех рабочих, но информации было немного и представлялась она вполне безобидной. Ей, однако, было приятно встречаться с Хопджоем раз или два в неделю, которая в противном случае протекала в смертной тоске. И она была заинтригована и горда, когда он признался ей — это случилось во время третьего визита, — что он агент британской контрразведки.
Росс ненадолго задержался на этом неожиданном обстоятельстве. Он не думал, что Бернадетта лгала ему, когда говорила, что Хопджой сам сделал это признание. Следовательно, должны были существовать очень убедительные причины для нарушения столь элементарного правила конспирации. Не надеялся ли Хопджой таким образом выманить затравленного зверя наружу? Предложить себя в качестве приманки? Если так, то это означало, что ситуация на тот момент стала критической.
Правдоподобность этой версии была тем более убедительной, что Хопджой в беседах с девушкой, которую он, очевидно, решил сделать своей активной помощницей, настойчиво утверждал, что его жизни угрожает опасность. На эти утверждения она отвечала тем, что несколько раз прятала его в своей спальне, когда олучки ее мужа на рынок во Флаксборо создавали для врага удобную возможность подстроить Хопджою несчастный случай.
Несчастный случай, в конце концов, действительно произошел, но беда подкралась к агенту с совершенно неожиданной стороны. Не будучи посвященным, как его жена, в обстановку, сложившуюся на ферме, Кролл вернулся раньше обычного с отмененного бараньего торга и прошел прямо в спальню, чтобы переодеться. Он отмел церемонию представления в сторону и, по выражению миссис Кролл, «повел себя ужасно».
Росс открыл ворота, которые вели на тропинку, и задумчиво запер их за собой. Кто же на самом деле был человек, покалечивший Хопджоя? Был ли это действительно Кролл — не разобравшийся в ситуации муж, который, если верить рассказу жены, пожалел впоследствии о своей несдержанности, подобрал потерявшего сознание человека с крыши собачьей конуры и отвез его в больницу, сопроводив придуманной по дороге историей о падении со стога сена.
Или отчет Бернадетты — так резко отличающийся от донесений агента .7 — был составлен и отрепетирован в страхе перед организацией, которая, словно духа, перенесла на Восток практика с железным ломом.
Метрах в пятидесяти от «бентли», в котором он разглядел посверкивание бледного параболлоида памфриева черепа, Росс остановился и прислушался. Звук тракторного двигателя, на который было настроено его усталое ухо все то время, что он провел в фермерском доме, уже не раздавался в воздухе. Его внезапное исчезновение натолкнуло Росса на третью, поразившую его возможность.
А не был ли сам Бенджамен Кролл подлинным объектом расследования, которое вел на ферме Хоп-джой? Чей агент так неуклюже атаковал .7? И кто затем лично и со зловещей тщательностью подготовил окончательную ликвидацию Хопджоя на вилле на Беатрис-Авеню?
Мистер Альфред Блоссом, владелец гаража «Саут Серкит» во Флаксборо, с нескрываемым скепсисом воспринял сообщение бригадира, что одна из четырех бутылей с аккумуляторной кислотой исчезла со двора, где они стояли сбоку от ремонтного помещения.
— Даже наши ребята не смогли бы потерять штуку таких размеров, — заявил он. — И какого черта, кому бы понадобилось ее красть? Пойди лучше пересчитай их еще разок.
Но даже весь добродушный юмор, накопленный мистером Блоссомом за долгие годы борьбы с жалобами автолюбителей, которых он выдаивал до синевы в лице, не мог изменить того факта, что там, где раньше стояли четыре бутыли, теперь оставались только три. Поэтому он посмотрел в пространство, наклонился, чтобы завладеть предметом, который поблескивал в тени следующей, в плетенке и проложенной соломой, бутыли, и набрал телефон полиции.
Дело прочно повисло в воздухе, пока запрос инспектора Пербрайта о проверке всех местных гаражей, оптовых торговцев химическими препаратами и фабрик на предмет недостачи серной кислоты не замкнул цепь в памяти клерка, подшивавшего в папку забавное заявление от «Саут Серкит».
Пербрайт нашел в лице мистера Блоссома любезного обстоятельного собеседника, имевшего дар внушать людям уверенность в своей искренности и готовности помочь, столь характерный для тех, кто привык раздувать суммы накладных.
— Абсолютно невероятная вещь, — сокрушался мистер Блоссом. — То есть, конечно, кислота пропадала и раньше. Если уж говорить начистоту, это и посейчас продолжается. И, между нами, я не придаю этому особого значения. Списываю ее как отработанную, вроде как испарившуюся, что ли. Но такая чертовски здоровая штука, как та, что пропала… Она же опасна. Да ее ведь и не унесешь, помахивая авоськой. — На добрый фут ниже полицейского, он стоял, высоко задрав голову, похожий на крота в очках.
— У вас есть какие-нибудь соображения, как ее могли бы украсть?
— Ну, наверное, на машине или на грузовике. В таком месте, как у нас, люди постоянно въезжают, выезжают. Не будем же мы за каждым все время следить. Какой-нибудь совсем спятивший бедолага, вероятно, влюбился в нее по уши и засунул к себе в багажник, пока никто не видел. — Он развел руками и изобразил всепрощающую улыбку.
— Эти бутыли, однако, довольно тяжелые, не так ли?
— Килограммов пятьдесят каждая. Достаточно сильный работник управляется с ней в одиночку.
— Когда мы говорили о людях, которые к вам постоянно приезжают и уезжают, вы имели в виду клиентов, я так понимаю?
— Правильно. Они загоняют машины во двор или задом сдают сразу на яму. Некоторым всего-то и надо, что шины подкачать да петли смазать; так вот они сами этим и занимаются. Мы ничего не имеем против, только бы под ногами не мешались.
— Бесплатно и без проблем?
— А почему бы и нет? — пожал плечами мистер Блоссом. — Нельзя же управлять гаражом, как ювелирным магазином.
— Вы, следовательно, полагаете, что бутыль должны были украсть в течение рабочего дня?
— Сказать по правде, я об этом не думал. Как я уже говорил, мне кажется, ее спер какой-то идиот под влиянием момента. Он не стал бы делать этого ночью, не так ли? В темноте, я хочу сказать.
Пербрайт прошел в угол двора, имевшего форму буквы «Г», осмотрел его и вернулся. Мистер Блоссом предупредил его замечание:
— Да, он выходит прямо на улицу. Всякий может сюда заехать в любое время, если ему понадобится.
— Или если он знает, что эти бутыли здесь стоят, и ему нужна одна из них.
Мистер Блоссом слегка расслабил свою улыбку, показывая, что сожалеет о неискоренимой порочности этого мира, и моргнул. Пербрайт увидел, как бледно-голубые концентрические круги растворились в толстых выпуклых линзах, а потом опять появились, более водянистые, чем раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28
— Нет, — ответил Росс, — я полагаю, он вполне оправился после того случая.
— Я так ужасно переживала. Вот сюда он и упал. — Она мотнула головой по направлению к окну. — Прямо на крышу старой собачьей будки, которая тут раньше стояла. Я думала, Бен убил его насмерть…
— Бен?
— Мой муж. Он выбросил Говарда из окна спальни.
Росс уставился на нее, буравя взглядом, пытаясь добраться до мотивов этой лжи. Была ли она действительно просто согласной жертвой сексуальных причуд Хопджоя? Или кто-то заставил ее дать нарочито дискредитирующее объяснение нанесенным ему ранам?
— Расскажи мне об этом.
Она подняла руку и легко провела средним пальцем по уложенной кольцом косе своих волос. Тугие пряди отсвечивали, подумал Росс, как свежеиспеченные румяные плетенки из Оргеруса. На ее лице отражалась внутренняя борьба.
— Боюсь, что я не должна больше ничего говорить. Я дала слово Говарду…
Он нагнулся вперед и схватил ее за плечо. Сжав его сильнее, он увидел, как в ее глазах промелькнула благодарность, прежде чем тяжелые белые веки лениво и томно поползли вниз. Долгий поцелуй, которым он впился в нее, был своего рода продолжением допроса, неуловимо балансирующим на грани жестокой пытки. Он еще не окончился, а она приоткрыла глаза и застонала сквозь зубы, как узник, умоляющий ускорить казнь, которая положит конец его мучениям.
С рассчитанной и тысячи раз опробованной постепенностью Росс отстранился от нее. Как первоклассный водитель окидывает взглядом двигатель своей машины после пробного запуска на полную мощность, так он теперь быстро пробежал внутренним взором по мышечному и гландулярному аппарату своего высокого мастерства. Он отбросил как воображаемые легкую одышку и мелькнувшее было ощущение судороги в правом плече. Нет, это все пустяки: его старое искусство по-прежнему с ним. Он приготовился начать вторую фазу: «посмотри—как—мне—это—нужно». Открыто глядя ей в глаза, он вызывал через неправильные, но тщательно выверенные промежутки времени чуть заметное подрагивание уголка его плотно сжатого теперь рта. Одну бровь он поднял в немой просьбе разрешить ему все и одновременно с этим нахмурил другую, чтобы показать невозможность долее сопротивляться охватившему его желанию. Это утонченное и весьма трудоемкое представление неизменно заканчивалось покорным согласием объекта на следующую фазу: тактильную апробацию, нарушение целостности застежек на платье и уверенную колонизацию всего, что открывали на своем пути его опытные руки.
Но в этот момент запланированное Россом развитие событий было нарушено совершенно и без малейшей надежды для него вновь установить над ним свой контроль. Издав крик, с которым издерганный и голодный тюлень хватает рыбку, невыносимо долго плясавшую перед его носом, Бернадетта вдруг выгнулась дугой, потом, извернувшись всем телом, намертво зажала Росса между ногами и повалила его на пол, где продолжала жевать его шею, плечо и ухо, выказывая при этом все признаки твердой решимости и совершенного восторга. В несколько секунд ритм соблазнения был остановлен, извращен и чудовищно ускорен в обратном направлении. Среди разгоряченных вскрикиваний, с которыми Бернадетта предавалась любви, Россу показалось, что он слышит доносящийся откуда-то из безбрежного пространства тонкий торжествующий смех врагов.
Час десять минут спустя Росс пробирался назад к машине, а Бернадетта Кролл, с лицом оживленным, как у теленка, следила, чтобы на сковороде не подгорела картошка с капустой, которую она жарила мужу на обед.
Росс чувствовал себя, как человек, неожиданно уцелевший после устроенной на него засады. Он устало поглядывал на чибисов, которые планировали и ложились на крыло у него над головой, а потом вдруг обрушивались на борозды в неряшливом, кувыркающемся пике, словно из них, как из него, кто-то высосал последние силы. И все-таки он не чувствовал ни жалости к себе, ни озлобления. Главное теперь — отсеять от более неловких воспоминаний прошедшего часа всю информацию о Хопджое, которую ему удалось извлечь из своей конкисты в те редкие и непродолжительные периоды, когда ураган бернадеттиных домогательств несколько терял силу.
Хопджой, как указывали на то его собственные донесения, появился на ферме Кроллов в первую очередь для того, чтобы навести справки о нескольких рабочих из Европы, занятых в хозяйстве. В тот и последующие визиты он имел дело исключительно с миссис Кролл. Фермер Бенджамен Кролл все время от восхода до заката проводил на полях, приходя домой только к столу, то есть в строго предсказуемые часы. Миссис Кролл рассказала «Говарду Тревальяну» все, что знала и что ей потом, по его указанию, удалось узнать об этих трех рабочих, но информации было немного и представлялась она вполне безобидной. Ей, однако, было приятно встречаться с Хопджоем раз или два в неделю, которая в противном случае протекала в смертной тоске. И она была заинтригована и горда, когда он признался ей — это случилось во время третьего визита, — что он агент британской контрразведки.
Росс ненадолго задержался на этом неожиданном обстоятельстве. Он не думал, что Бернадетта лгала ему, когда говорила, что Хопджой сам сделал это признание. Следовательно, должны были существовать очень убедительные причины для нарушения столь элементарного правила конспирации. Не надеялся ли Хопджой таким образом выманить затравленного зверя наружу? Предложить себя в качестве приманки? Если так, то это означало, что ситуация на тот момент стала критической.
Правдоподобность этой версии была тем более убедительной, что Хопджой в беседах с девушкой, которую он, очевидно, решил сделать своей активной помощницей, настойчиво утверждал, что его жизни угрожает опасность. На эти утверждения она отвечала тем, что несколько раз прятала его в своей спальне, когда олучки ее мужа на рынок во Флаксборо создавали для врага удобную возможность подстроить Хопджою несчастный случай.
Несчастный случай, в конце концов, действительно произошел, но беда подкралась к агенту с совершенно неожиданной стороны. Не будучи посвященным, как его жена, в обстановку, сложившуюся на ферме, Кролл вернулся раньше обычного с отмененного бараньего торга и прошел прямо в спальню, чтобы переодеться. Он отмел церемонию представления в сторону и, по выражению миссис Кролл, «повел себя ужасно».
Росс открыл ворота, которые вели на тропинку, и задумчиво запер их за собой. Кто же на самом деле был человек, покалечивший Хопджоя? Был ли это действительно Кролл — не разобравшийся в ситуации муж, который, если верить рассказу жены, пожалел впоследствии о своей несдержанности, подобрал потерявшего сознание человека с крыши собачьей конуры и отвез его в больницу, сопроводив придуманной по дороге историей о падении со стога сена.
Или отчет Бернадетты — так резко отличающийся от донесений агента .7 — был составлен и отрепетирован в страхе перед организацией, которая, словно духа, перенесла на Восток практика с железным ломом.
Метрах в пятидесяти от «бентли», в котором он разглядел посверкивание бледного параболлоида памфриева черепа, Росс остановился и прислушался. Звук тракторного двигателя, на который было настроено его усталое ухо все то время, что он провел в фермерском доме, уже не раздавался в воздухе. Его внезапное исчезновение натолкнуло Росса на третью, поразившую его возможность.
А не был ли сам Бенджамен Кролл подлинным объектом расследования, которое вел на ферме Хоп-джой? Чей агент так неуклюже атаковал .7? И кто затем лично и со зловещей тщательностью подготовил окончательную ликвидацию Хопджоя на вилле на Беатрис-Авеню?
Мистер Альфред Блоссом, владелец гаража «Саут Серкит» во Флаксборо, с нескрываемым скепсисом воспринял сообщение бригадира, что одна из четырех бутылей с аккумуляторной кислотой исчезла со двора, где они стояли сбоку от ремонтного помещения.
— Даже наши ребята не смогли бы потерять штуку таких размеров, — заявил он. — И какого черта, кому бы понадобилось ее красть? Пойди лучше пересчитай их еще разок.
Но даже весь добродушный юмор, накопленный мистером Блоссомом за долгие годы борьбы с жалобами автолюбителей, которых он выдаивал до синевы в лице, не мог изменить того факта, что там, где раньше стояли четыре бутыли, теперь оставались только три. Поэтому он посмотрел в пространство, наклонился, чтобы завладеть предметом, который поблескивал в тени следующей, в плетенке и проложенной соломой, бутыли, и набрал телефон полиции.
Дело прочно повисло в воздухе, пока запрос инспектора Пербрайта о проверке всех местных гаражей, оптовых торговцев химическими препаратами и фабрик на предмет недостачи серной кислоты не замкнул цепь в памяти клерка, подшивавшего в папку забавное заявление от «Саут Серкит».
Пербрайт нашел в лице мистера Блоссома любезного обстоятельного собеседника, имевшего дар внушать людям уверенность в своей искренности и готовности помочь, столь характерный для тех, кто привык раздувать суммы накладных.
— Абсолютно невероятная вещь, — сокрушался мистер Блоссом. — То есть, конечно, кислота пропадала и раньше. Если уж говорить начистоту, это и посейчас продолжается. И, между нами, я не придаю этому особого значения. Списываю ее как отработанную, вроде как испарившуюся, что ли. Но такая чертовски здоровая штука, как та, что пропала… Она же опасна. Да ее ведь и не унесешь, помахивая авоськой. — На добрый фут ниже полицейского, он стоял, высоко задрав голову, похожий на крота в очках.
— У вас есть какие-нибудь соображения, как ее могли бы украсть?
— Ну, наверное, на машине или на грузовике. В таком месте, как у нас, люди постоянно въезжают, выезжают. Не будем же мы за каждым все время следить. Какой-нибудь совсем спятивший бедолага, вероятно, влюбился в нее по уши и засунул к себе в багажник, пока никто не видел. — Он развел руками и изобразил всепрощающую улыбку.
— Эти бутыли, однако, довольно тяжелые, не так ли?
— Килограммов пятьдесят каждая. Достаточно сильный работник управляется с ней в одиночку.
— Когда мы говорили о людях, которые к вам постоянно приезжают и уезжают, вы имели в виду клиентов, я так понимаю?
— Правильно. Они загоняют машины во двор или задом сдают сразу на яму. Некоторым всего-то и надо, что шины подкачать да петли смазать; так вот они сами этим и занимаются. Мы ничего не имеем против, только бы под ногами не мешались.
— Бесплатно и без проблем?
— А почему бы и нет? — пожал плечами мистер Блоссом. — Нельзя же управлять гаражом, как ювелирным магазином.
— Вы, следовательно, полагаете, что бутыль должны были украсть в течение рабочего дня?
— Сказать по правде, я об этом не думал. Как я уже говорил, мне кажется, ее спер какой-то идиот под влиянием момента. Он не стал бы делать этого ночью, не так ли? В темноте, я хочу сказать.
Пербрайт прошел в угол двора, имевшего форму буквы «Г», осмотрел его и вернулся. Мистер Блоссом предупредил его замечание:
— Да, он выходит прямо на улицу. Всякий может сюда заехать в любое время, если ему понадобится.
— Или если он знает, что эти бутыли здесь стоят, и ему нужна одна из них.
Мистер Блоссом слегка расслабил свою улыбку, показывая, что сожалеет о неискоренимой порочности этого мира, и моргнул. Пербрайт увидел, как бледно-голубые концентрические круги растворились в толстых выпуклых линзах, а потом опять появились, более водянистые, чем раньше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28