— Лучше бы он помолчал.
— В основном ругал врачей и меня...
— Да, — сказал я, глядя на лицо отца. — Неудивительно. — Сморщенный, сердито нахмуренный лоб так и застыл. Я протянул руку и дотронулся до морщин, попытался их расправить, но ничего не вышло. — Папа, мне очень жаль.
Не знаю, что я хотел этим сказать. Чего мне жаль? Ему уже давно было пора умереть. Легче умереть, чем жить в постоянной агонии.
Штору по другую сторону кровати отдернули. Темнокожий мужчина в медицинской форме со стетоскопом. Я узнал: доктор Пейтел, с которым я познакомился еще в прошлый раз.
— Адам, — сказал он, — мои соболезнования. — Казалось, врач говорил искренне.
Я кивнул.
— У него развилась пневмония, — сказал доктор Пейтел. — Наверное, она какое-то время протекала в скрытой форме, хотя в тот раз, честно говоря, мы ничего не заметили. Видимо, потому что лейкоциты были в норме.
— Все понятно, — сказал я.
— В таком состоянии ему было не справиться. Мы даже не решили вопрос об интубации, как у него случился инфаркт миокарда. Организм не выдержал.
Я снова кивнул. Зачем мне эти подробности, какой теперь смысл?
— Все вышло к лучшему. Он мог бы месяцы пролежать с трубкой. Едва ли ему было бы легче.
— Понимаю. Спасибо. Я знаю, вы сделали все, что в ваших силах.
— У вас был... только он, так? Матери уже нет? И братьев и сестер?
— Да.
— Наверное, вы с ним были очень близки.
Неужели? Вам-то откуда знать? Психологический диагноз?
В ответ я просто кивнул.
— Адам, хотите ли вы, чтобы мы позвонили в какое-то конкретное похоронное бюро?
Как же называлось бюро, которое хоронило мать? Через несколько секунд я вспомнил.
— Дайте нам знать, если нужна еще какая-то помощь, — сказал доктор Пейтел.
Я посмотрел на тело отца, на его сжатые кулаки, сердитое лицо, глаза-бусинки, разинутый рот. Потом повернулся к доктору Пейтелу и спросил:
— Вы не могли бы закрыть ему глаза?
71
Через час приехали из похоронного бюро — двое вежливых коротко стриженных мужчин плотного телосложения. Оба сказали: «Сочувствую вашей потере», положили тело в специальный мешок, застегнули молнию и унесли его на носилках. Я позвонил с сотового директору похоронного бюро и почти механически обсудил с ним все, что должно быть сделано. Он тоже сказал: «Сочувствую вашей потере». Он спрашивал, приедут ли на похороны пожилые родственники из других городов, на какое время я хочу назначить похороны, ходил ли мой отец в какую-нибудь церковь и нужно ли проводить богослужение. Потом он спросил, есть ли у нас семейное место на кладбище. Я сказал ему, где похоронена мама и что я почти уверен, что отец купил два участка: для нее и для себя. Он пообещал проверить. Наконец, директор бюро уточнил, когда я приеду и решу остальные вопросы лично.
Я вышел в холл для посетителей и позвонил в офис. Джослин уже знала, что я уехал из-за отца, и спросила:
— Как ваш отец?
— Только что отошел, — сказал я. Так говорил отец: у него люди «отходили», а не умирали.
— Ох! — выдохнула Джослин. — Мне так жаль, Адам!
Я попросил ее отменить все мои встречи в следующие пару дней, а после позвонил Годдарду. Трубку взяла Фло:
— Здравствуйте. Босса нет в офисе. Сегодня вечером он вылетает в Токио. — Приглушенным голосом она спросила: — Как отец?
— Только что отошел, — сказал я быстро. — Понимаете, меня пару дней не будет на работе, и я хотел, чтобы вы заранее передали Джоку мои извинения...
— Конечно! — сказала она. — Конечно! Мои соболезнования. Он обязательно позвонит до отлета, и я знаю, он все поймет, не беспокойтесь.
В холл вышел Антуан. Он выглядел не к месту, каким-то потерянным.
— Что теперь от меня требуется? — тихо спросил он.
— Ничего, Антуан, — ответил я.
Он поколебался:
— Вещи вывозить?
— Да нет, что ты! Не спеши.
— Просто все произошло так быстро, а мне больше негде...
— Оставайся в квартире столько, сколько хочешь, — сказал я.
Антуан переступил с одной ноги на другую.
— А знаешь, он все-таки говорил о тебе.
— Конечно, — сказал я. Отец, наверное, жалел о том, что сказал. — Я знаю.
Он хмыкнул басом.
— Не всегда хорошо, однако, по-моему, так он показывал свою любовь, понимаешь?
— Понимаю.
— Еще тот подарочек твой папаня.
— Да.
— Мы не сразу поладили.
— Он вел себя довольно мерзко.
— Просто он такой человек. Я не принимал это близко к сердцу.
— Ты о нем заботился, — сказал я. — Это много для него значило, хоть он и не умел это выразить.
— Знаю, знаю. Под конец у нас установились нормальные отношения.
— Ты ему нравился.
— Ну, насчет этого не уверен, но все было нормально.
— Я уверен, что ты ему нравился.
Он помолчал.
— Знаешь, он был хорошим человеком.
Я не знал, как ответить.
— Ты очень внимательно к нему относился, Антуан, — наконец сказал я. — Я понимаю, что ему это было важно.
* * *
Странное дело: после того как я разрыдался у больничной койки отца, что-то во мне закрылось. Я больше не плакал. Онемел, как рука, которую отлежали. Только иногда покалывало.
По дороге в похоронное бюро я позвонил Алане на работу. На автоответчике было оставлено сообщение, что ее нет в офисе, но она будет часто проверять сообщения. Я вспомнил, что она в Пало-Альто. Я позвонил на сотовый, и она ответила сразу же:
— Слушаю.
Мне очень нравился ее голос: бархатный, немного хрипловатый.
— Это Адам.
— Привет, дурак.
— Что я такого сделал?
— Разве после того, как переспишь с девушкой, ты не должен наутро позвонить, чтобы она не чувствовала себя виноватой?
— Господи, Алана, я...
— Некоторые мужчины даже присылают цветы, — продолжала она деловым тоном. — Не то чтобы я таких встречала, но читала об этом в «Космо».
Конечно, она права. Я не позвонил ей, и это было очень грубо. Но что я должен был ей сказать? Правду? Что я застрял, как жук в янтаре, и не знаю, что делать? Что я безумно рад, что нашел такую женщину, как она, постоянно о ней думаю и в то же время ненавижу и презираю самого себя? «Да, детка, — подумал я, — ты читала в „Космо“, что мужчины вас используют, но ты понятия не имеешь, насколько подло».
— Как Пало-Альто?
— Красивый городишко, но я не дам тебе так легко сменить тему.
— Алана, послушай. Я хотел сказать тебе... У меня плохие новости. Мой отец только что умер.
— Ой, Адам! Мне так жаль! О Господи... Жаль, что меня не было рядом.
— Мне тоже.
— Как тебе помочь?
— Не беспокойся, ничего не надо.
— Ты уже знаешь... когда похороны?
— Через пару дней.
— Я должна быть здесь до четверга. Мне так жаль!
Потом я позвонил Сету, который сказал практически то же самое:
— Елки, приятель, мне так жаль! Как тебе помочь?
Люди всегда так говорят, и это приятно, хотя поневоле задумываешься: а чем тут поможешь? Мне ведь не кастрюля нужна. Я и сам не знаю, что мне нужно.
— Да никак.
— Ладно, я смоюсь с работы. Будь спок!
— Нет, не нужно, спасибо.
— Будут похороны и все такое?
— Да, скорее всего. Я дам тебе знать.
— Ну, береги себя, друг!
Потом сотовый зазвонил сам. Мичем даже не поздоровался. Его первыми словами были:
— Куда ты пропал, черт тебя дери?
— У меня только что умер отец. Около часа назад.
Долгое молчание.
— Господи... — сказал он. Потом сухо добавил, словно додумался: — Очень жаль.
— Ага, — ответил я.
— Как-то не вовремя.
— Да уж, — сказал я, чувствуя, как меня охватывает злость. — Я просил его подождать! — И нажал на «отбой».
72
Директора похоронного бюро я узнал — тот же, кто занимался похоронами матери. Душевный, дружелюбный мужчина с волосами неестественно черного цвета и большими пушистыми усами. Его звали Фрэнк — «как и вашего отца», подчеркнул он. Фрэнк показал мне похоронный зал, точнее, два зала с коридором посредине. Они скорее походили на дом в пригороде, только просторнее, с мебелью потемнее и восточными коврами на полу. Офис директора оказался тесным и темным. Там стояли старомодные стальные шкафы для документов, на стенах висели репродукции морских и сельских пейзажей. Директор вел себя очень естественно и, похоже, действительно меня понимал. Он даже рассказал о том, как умер его отец шесть лет назад и как ему было тяжело. Потом он предложил мне коробку салфеток, но я отказался. Тогда Фрэнк сделал заметки для газетного объявления (я еще подумал: «Кто будет читать это, кому не все равно?»), и мы сочинили подходящий текст. Я попытался вспомнить, как зовут старшую покойную сестру отца и даже его родителей, которых я видел не больше десяти раз в жизни и просто называл дедушкой и бабушкой. У отца были напряженные отношения с родителями, и мы почти не встречались. Я плохо помнил, где и сколько отец работал, и, может, упустил какую-нибудь школу, однако самое важное перечислил.
Фрэнк спросил, был ли отец военнообязанным. Я знал, что он проходил военные сборы на какой-то базе, нигде не воевал и страстно ненавидел армию. Когда директор предложил поместить на гроб флаг, на что отец как демобилизованный имел право, я отказался. Отец ведь явно возмутился бы и сказал что-то вроде: «Ты что себе вообразил, а? Я тебе чертов Джон Кеннеди, что ли?» Еще Фрэнк спросил, хочу ли я, чтобы на могиле сыграли военный отбой, но добавил, что сейчас у них нет трубача и поэтому они включат запись. Я тоже отказался: отец не хотел бы никакого отбоя. Я попросил директора провести похороны как можно скорее. Мне хотелось, чтобы все это побыстрее закончилось.
Фрэнк позвонил в католическую церковь, где проходили мамины похороны, и заказал мессу через два дня. Иногородних родственников, насколько я знал, у отца не было. Осталось только несколько двоюродных братьев и тетя, с которой он никогда не виделся. Еще несколько человек считались друзьями, хотя они и не встречались с ним уже много лет. Все жили неподалеку. Фрэнк спросил, есть ли у отца костюм, в котором я хотел бы его похоронить. Я сказал, что посмотрю.
Потом Фрэнк отвел меня вниз, туда, где у них были выставлены гробы. Все какие-то огромные, вычурные; над такими отец всласть бы поиздевался. Помню, как после смерти матери он возмущался похоронной индустрией: мол, все сплошной обман, дерут немыслимые деньги за гробы, которые все равно зарывают в землю, так что от них нет никакого толку, а еще он слышал, что дорогие гробы обычно заменяют дешевыми сосновыми, когда ты не смотришь. Я знал, что это неправда. Я видел, как гроб матери опускают в яму и засыпают землей, и не думаю, что тут можно смухлевать — если, конечно, его не откопали ночью, в чем я лично сомневаюсь.
Поэтому (хотя понятно, что это был просто предлог) отец выбрал для матери один из самых дешевых гробов — сосну, выкрашенную под красное дерево. «Можешь поверить, — сказал он мне в похоронном зале, пока я утирал слезы и сопли, — твоя мать не любила сорить деньгами».
Но я не собирался поступать с ним также, пусть даже он умер и ему наплевать. Я езжу на «порше», живу в огромной квартире в «Харбор-Суитс» и могу позволить себе купить красивый гроб отцу. На деньги от работы, которую он постоянно хаял. Я выбрал элегантный гроб из красного дерева с так называемым сейфом памяти — ящичком для личных вещей покойного.
Пару часов спустя я вернулся домой, залез в постель, которую обычно не убирал, и заснул. Ближе к вечеру заехал в квартиру отца и порылся в шкафу, который явно давно не открывали. Я нашел дешевый синий костюм, который он на моей памяти никогда не надевал, и стряхнул пыль с плеч. Белую рубашку я тоже обнаружил, но галстука не увидел — по-моему, отец его и не носил — и решил взять один из своих. Потом огляделся: что бы он хотел забрать с собой? Может, пачку сигарет?
Я боялся, что в его квартире мне опять станет тяжело, что я снова заплачу. Однако мне просто стало очень грустно, когда я увидел, как мало осталось после старика — слабая сигаретная вонь, инвалидная коляска, дыхательная трубка, кожаное кресло-качалка. Через полчаса мучительных поисков я сдался:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54