..
Уксус для убедительности смачно выругался и огляделся.
– Ничего себе подыскали хату!.. Способно, - одобрил он. - Два раза чуть башку себе не расшиб, пока добрался.
Ребята ошеломленно молчали. Никто из них, кроме Витьки, не знал Уксуса, и его вторжение казалось им загадочным, почти сверхъестественным.
Уксус вразвалку подошел к Витьке.
– Ну, Блоха, куда пропал? Почему носа не кажешь? Может, брезговать стал?
Витька, потупясь, молчал.
– Молчишь... - злобно прошипел Уксус. - Как в штабе у них побывал, так молчишь?..
И он с неожиданной силой ударил Витьку по лицу.
– Ой!.. - и Витька, громко всхлипывая, закрылся руками.
– Чего дерешься? - хмуро бросил Шурик.
– Цыц, вошь матросская! - грозно прикрикнул Уксус, оглядываясь на ребят и разыскивая глазами того, кто посмел ему перечить. - Ошметку из морды сделаю!
Он снова повернулся к Витьке.
– Ну, о чем в штабе разговор был?
Витька, не отнимая рук от лица, тихо ответил:
– Ни о чем. Как зовут, спрашивали.
– Ну?..
– А я не сказал.
– Брешешь, сволочь! Сказал!..
Уксус затрясся от ярости и, размахнувшись, снова ударил Витьку.
– Ой!..
Витька отбежал, но Уксус бросился на него, повалил на пол и стал топтать ногами.
– Брешешь!.. Брешешь!..
– Ой!.. Ой, больно!.. Ой, не надо!.. - кричал Витька.
Ребята, сбившись в угол, с испугом следили оттуда за этой дикой расправой.
Наконец Уксус, возбужденно сопя, отошел от рыдавшего на полу Bитьки и снова огляделся.
– Хе, устроились, гаврики, - усмехнулся он. - Откуда взяли?
Ребята враждебно молчали.
Уксус подошел к макету в углу и удивленно присвистнул.
– Фартовая вещица! Сперли?
Не дожидаясь ответа, он направился к другому ящику, небрежно смахнул с него радиодетали и уселся, откинувшись к стене. Потом опять, уже с интересом, оглядел ребят.
– Выходит, дельце обделали? Та-ак... Теперь, значит, заметут. Белый день в клетку... - мечтательно продолжал он, наслаждаясь испугом, отразившимся на лицах ребят. - Жизня еще та пойдет. А вот я, к примеру, о такой жизни не мечтаю. На кой хрен она сдалась! Вот морду кому набить - пожалуйста. И вообще повеселиться люблю. Душа у меня широкая... Тут мне не перечь! Или, например, кто продаст! - и покосился на уткнувшегося в пол Витьку. - Расчет короткий. А деньгу я завсегда и так получу. Первое дело - за баранкой сижу, на грузовой. Второе... вот ты, подойди! - Уксус неожиданно указал на Олега. - Ну, вошь матросская!..
Олег подошел, испуганно моргая зелеными, округлившимися от страха глазами. Уксус насмешливо оглядел его и приказал:
– Сымай пиджак! Ишь, папа с мамой приодели. Сымай, говорю!
Олег торопливо снял пиджак и отдал его Уксусу.
– Теперь часы сыман! - продолжал командовать тот. - Не дорос еще носить! Так бате и передай.
Он забрал часы и довольным тоном спросил:
– Скажете, грабеж? Никак нет, осмелюсь доложить. Наказание. За совершенное преступление. И скажи спасибо, что в уголовку не стукнул. Ну, говори спасибо! - грозно прикрикнул Уксус.
– Спасибо, - еле слышно произнес Олег.
– То-то же! - Уксус встал с ящика и потянулся. - Ну, я отчаливаю. И чтоб тихо было, как в могиле, ясно? Кровью умоетесь!
Он направился к двери, по пути с размаху больно ударив ногой Витьку.
– Детка, вытри носик, - насмешливо сказал Уксус, - чегой-то красное течет.
В дверях он оглянулся.
– Приветик! Как-нибудь еще наведаюсь. Фартово у вас.
Ребята молчали, пока не стихли за переборкой его шаги. Потом все заговорили разом, возбужденно и зло. Витька с усилием приподнялся с пола и, вытирая рукавом рубахи кровь на разбитом лице, молча перебрался на наматрасник и замер там.
– У-у, гад! - с ненавистью проговорил Гоша. - Таких расстреливать надо.
– Его злить нельзя, - опасливо сказал Олег. - А то он, знаете...
– Его не злить, его убить, гада, надо! - выкрикнул Гоша.
Шурик рассудительно заметил:
– Убить не убить, а придумать что-то надо...
При слове "придумать" ребята невольно оглянулись на Витьку: лучше него придумать никто не мог.
Но Витька лежал, закрыв глаза, и тихо стонал.
Ребята, приумолкнув, подошли к нему, и Шурик нерешительно спросил:
– Что, Блоха, здорово он тебя, да? Больно?..
Витька, стиснув зубы, только кивнул головой.
– Сам виноват, - сердито сказал Гоша. - Не надо трепаться кому не следует.
– Ему не расскажи... убьет... - с усилием, еле шевеля губами, ответил Витька. - Прицепился... Я думал, он так...
– Может, тебя к врачу?
– Никуда... не пойду... здесь останусь...
Шурик поглядел на товарищей, потом решительно объявил:
– Я с тобой тогда... только мать предупрежу, тревожиться будет.
– А она возьмет и не пустит, - заметил Олег.
Шурик презрительно усмехнулся.
– Это меня-то? Скажу, дело есть, и все.
– Ну и я останусь, - заявил Гоша. - Отец небось еще с соседями лается.
– А я как же?.. - растерянно спросил Олег. - Мне, знаете, как влетит за пиджак и за часы!
– Так оставайся, дело большое!
– Да-а, оставайся... А он опять придет. Всех нас тут поубивает.
И вдруг каждому из четырех стало окончательно ясно, что их убежище, казалось, самое тайное и безопасное на свете, стало теперь для них самым опасным и страшным местом.
– Что же делать? - спросил Шурик. - А дома, может, уже милиция нас ищет?
При эти словах мороз пробежал у всех по спинам.
– И... и на черта сдались нам эти значки, вымпелы? - с тоской проговорил Олег. - Так спокойно жили. Вот куда теперь деться?
И снова все взгляды устремились на Витьку...
В тот день Аня Артамонова собралась раньше обычного уйти домой: так уговорились с отцом. Вернее, он просто велел ей прийти пораньше, и она обещала. Еще бы, предстоит серьезное дело. Как это здорово, что отец теперь занят такими делами! Он совсем другим человеком стал.
Аня улыбнулась своим мыслям и принялась убирать со стола папки с бумагами. Сколько их у нее!
А ведь каждая папка - это низовая комсомольская организация, к которой прикреплена Аня, за дело которой она отвечает. Есть организации маленькие, в двадцать-пятьдесят человек, но есть и такие, как судостроительный, там больше тысячи комсомольцев.
А секретарь комитета там новый, совсем неопытный и, кажется, не очень инициативный. Аня к нему еще не пригляделась. И со всякими мелочами бежит к ней советоваться. Ну, на первых порах это еще ничего, но что будет потом...
Аня невольно задумалась, держа в руках папку с надписью: "Судостроительный". Из этого состояния ее вывел озабоченный и чутьчуть просительный голос Толи Кузнецова, тоже инструктора по группе промышленности.
– Анечка, значит договорились? Возьмешь у меня инструментальный? На следующем бюро тогда утвердим.
Аня оглянулась. Сердиться на Толю Кузнецова было нельзя, просто невозможно, до того это был обаятельный парень с белозубой улыбкой и светлым шелковистым хохолком на затылке. И Аня была непримирима к его попыткам, как она выражалась, "сыграть на обаянии".
– Как тебе не стыдно, Толя! Ты же знаешь, сколько у меня организаций!
– Но ведь ты там со всеми дружишь, часто бываешь. А у меня, кроме заводов, еще университет. Это шутка, ты думаешь?
– Мало ли что я дружу. Я вот и сегодня там буду, как тебе известно. Но если по этому принципу подходить, - Аня лукаво сощурилась, - то уж мединститут, безусловно, должен отойти к тебе. Согласен?
Толя никак не реагировал на намек, но все кругом заулыбались: в райкоме уже давно шел разговор насчет комсомольской свадьбы.
В комнату инструкторов зашел второй секретарь райкома Саша Рубинин и, обращаясь к Кузнецову, озабоченно спросил:
– Из университета еще не приходил Рогов?
– Нет, а что?
– Да заваруха у них на филфаке со стенгазетой. Надо разобраться.
– Знаю, знаю, - сразу загорелся Толя, мгновенно забыв об Ане. - Пресловутая их "Мысль" явно не в ту сторону загибается.
– Вот они там какие-то меры и наметили.
– А, интересно! У меня на этот счет тоже предложение есть.
...Высокая, светлая, хоть и небольшая комната в райкоме комсомола на первом этаже кирпичного дома. Дом этот стоит в глубине широкого двора и еле виден за пенистыми вершинами могучих кленов и за молодыми, бойкими кустами сирени, прошлой осенью посаженными комсомольцами во время субботника.
И поэтому в комнате райкома зеленоватый воздух напоен густым травяным настоем. "Санаторный воздух", - говорит про него Аня и не позволяет никому здесь курить. И все ее слушаются. Даже Саша Рубинин, заядлый курильщик, гасит папиросу, прежде чем зайти к инструкторам.
В комнате на тумбочке - макет боевого корабля, подарок подшефной части. На стенах висят плакаты, диаграммы. Но в глаза прежде всего бросается кра* сочная надпись: "Не курить! Смертельно", и черная стрелка от нее указывает на Анин стол: опасность грозит прежде всего оттада. Это тем более понятно, что за остальными тремя столами - трое ребят, двоим из них все равно, а третий, Толя Кузнецов, главный страдалец, единственный "безнадежно отравленный никотином", как его называет все та же Аня.
В комнате у каждого из четырех столиков всегда толпится народ, и часто серьезные разговоры, горячие споры вдруг прерываются заливистым, веселым смехом. Тогда все головы немедленно поворачиваются к одному из углов, и разговор становится общим.
Весело в райкоме, хорошо, приятно, хоть далеко не всегда ведутся здесь приятные разговоры. Бывает... впрочем, чего тут только не бывает!
Но сейчас в комнате инструкторов настал тот редкий момент, когда почти нет народу, если не считать троих девушек из текстильного техникума у столика Володи Коваленко и вихрастого паренька в полосатой тельняшке - члена портового комитета комсомола.
От Ани только что ушли ребята с судостроительного, горластые, задиристые, и у нее еще до сих пор шумело в ушах от их возгласов и споров. Поэтому, когда Толя Кузнецов заговорил с вошедшим Сашей Рубининым, Аня, облегченно вздохнув, торопливо запрятала в стол последние бумаги и сняла со спинки стула свой жакет, собираясь уходить.
Но почти сразу за Рубининым в комнате появилось четверо ребят из университета во главе с Андреем Роговым, и завязался такой интересный разговор, что Аня невольно задержалась.
– Пора принимать решительные меры! - горячо говорил Андрюша Рогов. - Это совершенно чуждые нам люди! Они используют газету как трибуну для пропаганды вреднейших идей.
– А вы с ними пробовали беседовать? - подчеркнуто спокойно сказал Саша Рубинин.
Он обладал удивительнейшим свойством. Если собеседник горячился, Саша становился спокойным и неторопливым, но если собеседник был хладнокровным или равнодушным, то Саша вспыхивал, как смоляной факел. Но сейчас горячился Андрюша Рогов.
– Или не пробовали! Нет, хватит цацкаться! Сейчас нужны меры организационные.
– Снимать, к чертовой бабушке, - пробасил один из студентов.
Саша покачал головой.
– Надо подумать.
– Чего думать?! - вскипел Андрюша. - Они отрицают социалистический реализм, пропагандируют буржуазные течения в искусстве. Например, сюрреализм, абстракционизм, модернизм...
Паренек в тельняшке ошеломленно посмотрел на Андрюшу, потом со всего размаха стукнул кулаком по столу.
– Ах, мать честная! Вот гады!.. Да таких в открытом море топить надо, чтобы территориальные воды не заражать.
– Но, но, Галушко, - строго сказал Саша Рубинин. - Не заносись, пожалуйста. Это тебе не девятнадцатый год и не Врангель какой-нибудь. Ничего себе рецепт для решения идеологических споров!
– Зато на комитет вынести и по выговору вкатить - самый раз! - сердито буркнул Андрюша Рогов. - Мы так считаем.
Но тут вмешался Толя Кузнецов.
– А мы не так считаем! Такие вопросы оргвыводами не решаются. Это, знаете, легче всего. Вот в последнем номере "Коммуниста" другой метод рекомендуют.
– Это какой же? - запальчиво спросил Андрюша. - Опять уговаривать?
– А ну, давай, давай, Толя, - одобрительно кивнул головой Qаша Рубинин. - В этом плане и твое предложение?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39