Маша улыбалась и один раз погрозила ему пальцем.
Николай поспешно отвел глаза. Как он будет выступать теперь, если здесь Маша? Он почувствовал, как напряженно замер рядом с ним Таран. Николай оглянулся. Василий неотрывно смотрел в ту сторону, где сидели девушки.
– Брось, понял? - через силу сказал Николай. - Чего уж там!..
Оба как будто очнулись и, смущенно оглянувшись на соседей, принялись слушать.
Андрюша Рогов заканчивал свой доклад, заканчивал горячо, с азартом, не заглядывая в написанный текст.
– ...А для чего же мы живем тогда? - донесся до Николая его звенящий, взволнованный голос. - Ведь не трава мы? Ведь мы думаем, мыслим, ведь мы всегда ставим в жизни какие-то цели. Какие же это должны быть цели? Как же надо жить?..
"Правда, как надо жить? - подумал Николай и тут же себе ответил: - Жить надо счастливо. Все должны жить счастливо. Нет счастья одному. А в чем счастье? В работе, только настоящей, вот как, например, сегодня Илья, чтобы людям была польза, чтобы они тоже почувствовали, что это такое за радость - работа! И еще счастье... в Маше! - Он невольно поглядел опять в ту сторону, где сидела она, и упрямо подумал: - В ней. Для меня - только в ней!.. Нелегкое только это счастье. За него еще драться надо..."
До Николая опять долетел голос Рогова.
– ...И у нас на факультете есть, к сожалению, люди, запальчиво говорил Андрюша, теребя в руках листки своего доклада, - которые вот так бездумно, из желания быть во что бы то ни стало оригинальными, не похожими на других, увлекаются пошлыми танцами, объявляют себя сторонниками абстракционизма в живописи. А этот самый абстракционизм есть не что иное, как ядовитая буржуазная диверсия против истинного искусства всех народов!
Ведь он не объединяет, он разъединяет людей и твердит о заумных "сверхчеловеках", которые, мол, только и могут его понять. Наконец, абстракционизм не помогает узнать и любить жизнь. Нет, он уводит от жизни, он оплевывает ее!
– Демагогия! - раздался чей-то возглас из зала.
Председательствующий, молодой, спортивного вида паренек в гимнастерке, с комсомольским значком на груди, поднялся со стула.
– Кто не согласен, выходи сюда, поспорим!
– Чтобы вы потом оргвыводы делали? - ехидно спросил тот же голос.
– А я не боюсь оргвыводов и хочу поспорить! - выкрикнул со своего места Валерий Гельтищев.
Председатель постучал карандашом по стоявшему на столе графину с водой.
– Тебе дадут слово. И бросьте насчет оргвыводов. У нас тут не суд.
– ... и Рогов не прокурор, - добавил все тот же голос.
Николай в этот раз успел заметить, что реплики бросал мордастый парень, сидевший рядом с Жорой.
Гельтищев уверенно вышел на трибуну и оперся руками о ее края. Перед собой он положил свернутый в трубку лист.
– Я буду краток, - предупредил он. - И выскажусь по трем пунктам. Первый - о существе доклада. Он касался новых веяний в музыке, литературе и живописи и критики их с позиций классиков девятнадцатого века.
– С наших позиций! - запальчиво возразил Андрюша.
– Я вас, кажется, не перебивал, - с подчеркнутой вежливостью ответил Гельтищев. - Если не ошибаюсь, говоря о живописи, вы ставили в пример передвижников, Репина. Это, простите, какой век? И я отметаю все это! Нам нужна сейчас картина предельно простая, стремительная, картина, написанная совсем в другой манере, чем писали тот же Репин или, например, Левитан.
– Но не нарочитая бессмыслица! Не ребус! - взволнованно откликнулся Андрюша. - Когда мажет холст обезьяна или делают скульптуру из старыЛ тазов, сковородок и проволоки!
И зал одобрительно загудел десятками голосов.
– Это кретинизм! - крикнул кто-то.
– Это оригинально, - снисходительно возразил Гельтищев. - А что вы скажете на это?
Он развернул свернутый в трубку лист и показал его залу.
На бумаге в хаотическом беспорядке переплелись зеленые, красные, желтые полосы, кляксы и брызги.
Таран узнал репродукцию, висевшую в комнате у Гельтищева тогда, во время вечеринки. И теми же самыми словами, как и тогда, Гельтищев с пафосом провозгласил:
– Это нервное сплетение стрел, каких-то молний. Это волнует. Ибо я дополняю это своим воображением. Здесь сама наша жизнь...
Зал ответил громовым и веселым смехом.
– Я хочу ответить! - вскочил со своего места светловолосый паренек, которого узнал Николай. - Я интересуюсь живописью.
Председательствующий обратился к Гельтищеву, который со снисходительным и насмешливым видом ждал, когда уляжется шум:
– Не возражаешь, если мы разобьем твое выступление и дадим слово Назарову?
– Возражаю!
Стихший было шум снова усилился.
– Дать слово!..
– Юрка, говори!..
– Нет, пусть Гельтищев!..
– Тогда я с места! С места! - закричал Назаров. - Это не живопись, не искусство! У художника есть свой язык, на котором он обращается к людям! Еще знаменитый французский импрессионист Кур говорил: "То, чего мы не видим, несуществующее, абстрактное, не относится к области живописи".
Абстракционизм - это отвлечение без обобщения, это полное отвлечение от жизни, то есть от того, что больше всего волнует человека, что является смыслом его существования на Земле! Это распад формы и содержания. А значит, и распад самого искусств! Смотрите! Его уже нет здесь!
Последние его слова потонули в шуме и возгласах:
– Верно!.. Правильно!.. Даешь настоящее искусство!..
Затем выступали и другие, выступали прямо с места, из зала, горячо, убежденно, кто весело, кто с издевкой, кто требовательно и серьезно. Некоторые приводили доводы и примеры из области литературы или музыки, некоторые только решительно отвергли то, что сказал Гельтищев. Выступали и его сторонники, правда, их было мало и говорили они не так решительно, больше стараясь примирить точки зрения, чем отстоять свою. Среди них был и Анатолий Титаренко, тот самый толстый парень с галстуком-бабочкой, которого заметил Николай около Жоры.
Диспут разгорался. Несколько пожилых преподавателей, сидевших в первом ряду, с улыбкой переглядывались между собой,
А Гельтищев все продолжал стоять на трибуне.
О нем как будто забыли, да и он сам забыл, где стоит, с интересом следя за разворачивающейся борьбой мнений, изредка выкрикивая что-то ироническое и насмешливое.
– Во дают, - с восхищением прошептал Таран на ухо Николаю.
Николай кивнул головой. Куда бы он ни смотрел, взгляд его неизменно возвращался к Маше. Девушка раскраснелась, глаза ее блестели, она что-то возбужденно говорила не менее взволнованной Ане, один раз они даже поспорили.
Но вот Гельтищев, улучив момент, когда в зале стало относительно тихо, торжественно произнес:
– Товарищи, минуту внимания. Второй из трех пунктов моего выступления заключается в следующем. Редакция бывшей, ныне закрытой газеты "Мысль" поручила мне довести до вашего сведения один документ.
В наступившей тишине он достал из кармана бумагу и громко прочитал:
– "Воззвание к тарасовцам!"
По рядам пробежал смешок. Студенты четвертого курса филфака невольно вспомнили тихое украинское село, где прошлой осенью работали на уборке урожая. После этого они себя в шутку и стали называть тарасовцами. Но чтобы публично адресовать им такой документ... да еще требовать поддержки только потому, что они гдето все вместе жили и работали...
Это уж слишком!
Гельтищев между тем продолжал читать. В "воззвании" говорилось, что редакция "Мысли" считает, что газета закрыта несправедливо, что это "голый диктат силы", лишение "свободы слова", что газета нужна и даже полезна, ибо она борется за настоящее советское искусство, в спорах рождается истина...
Но чем дальше он читал, тем все более нарастал возмущенный шум в зале. Послышались возгласы:
– Долой!..
– Нам нужна другая газета!
– Позор для факультета!
– Даешь новую газету! Новую редколлегию!..
Раздались голоса и кое-кого из бывших членов редколлегии газеты:
– Я не знаю такого воззвания!.. Я его в глаза не видел!..
– Последняя карта бита! - радостно закричал Андрюшка Рогов.
Гельтищев заметил, как Анатолий делает ему какие-то отчаянные знаки. Он кивнул головой и, вытащив из кармана клочок бумаги, замахал им в воздухе.
– Я не кончил! Есть еще один документ!..
И снова в зале воцарилась настороженная тишина.
– Мы можем спорить и не соглашаться друг с другом, издалека начал Гельтищев. - Но одно требуется от всех нас в таком диспуте - честность, принципиальность! Я больше всего ка свете ненавижу хамелеонов, людей двуличных, верящих в одно, а открыто отстаивающих другое, если это помогает им выдвинуться, сделать карьеру.
– Ближе к делу! - крикнули из зала.
– Я уже очень близок, - угрожающе произнес Гельтищев. Я хочу вывести на чистую воду такого человека. Вот эта записка, - он еще раз взмахнул клочком бумаги, - она носит интимный характер и попала ко мне случайно. Но кое-что в ней имеет общественное значение и позволяет выявить истинное лицо ее автора.
Гельтищев сделал рассчитанную паузу, накаляя атмосферу в зале.
– Да не тяни же, Валерий!
– Я не тяну. Речь идет о приглашении этого человека к нам в компанию. На словах этот человек против нас. И громко выступает так сегодня. А на деле он совсем иной. И вот он пишет одному из нас:
"...твои взгляды я уважаю... Я готов пойти с тобой к ним. А примут они меня?" - Гельтищев негодующе повысил голос. - И этот человек - наш сегодняшний докладчик Андрей Рогов!
Буря разразилась в зале.
– Ложь!..
– Это фальшивка!..
– Записку в президиум!..
Гельтищев сошел с трибуны и торжественно передал записку в президиум. Над ней сразу склонилось несколько человек.
Андрюша сидел у края стола весь пунцовый от стыда и волнения. Ему придвинули записку.
Наконец председательствующий поднялся со своего места и в мгновенно наступившей тишине объявил:
– Товарищи, записку писал Рогов...
И снова вспыхнула буря взволнованных криков.
– Пусть даст объяснения!..
– Позор!..
– Рогова на трибуну!..
Но Андрюша лишь отрицательно мотал головой.
Шум нарастал. Таран наклонился к Николаю и возбужденно сказал:
– Это что же такое происходит, а?
Николай с тревогой пожал плечами. Срывался не только диспут, срывалось и его выступление, а значит и...
Неожиданно откуда-то из середины зала раздался звонкий девичий возглас:
– Я дам объяснения!
Между рядами пробиралась Марина. Затихший зал провожал ее рядами встревоженных глаз.
Андрюша еще ниже опустил голову.
Марина взошла на трибуну и, будто боясь, что ей в последний момент изменит решимость, взволнованно и торопливо выпалила:
– Это моя записка! Ее у меня украли! Да, да, украли! В тот самый вечер! И это подлость использовать ее сейчас! Это я уговаривала Андрея пойти к ним. Я их не знала, я думала... А Андрей решил так только из-за меня! А потом все-таки не пошел. Он так и сказал: "Это будет подлость по отношению к самому себе". Я так на него рассердилась! А теперь... теперь я так рада... Я даже горжусь им!
Марина говорила сбивчиво, но с подкупающей искренностью и волнением. И зал сдержанно гудел, как туго натянутая струна, готовая вот-вот лопнуть.
И как только девушка в синей кофточке сбежала с трибуны, снова грянул шквал возмущенных возгласов:
– Позор!..
– Исключить провокаторов из комсомола!..
– Долой их с факультета!..
– Вон!..
Андрюша смотрел в зал сияющими, счастливыми глазами, потом он что-то возбужденно зашептал на ухо председателю. Тот согласно кивнул головой и поднялся со своего места.
Когда, наконец, в зале воцарилась относительная тишина, председатель сказал:
– Мы тут прослушали некое "Воззвание к тарасовцам". Оно нас не устраивает, товарищ Гельтищев! Оно фальшиво и противоречит нашим взглядам.
И чтобы всем это стало окончательно ясно, чтобы никто больше не попался на удочку таких вот "ультралевых", якобы прогрессивных фраз, есть предложение.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39