— Гм. Лет двадцать назад я продал одному человеку из Вены несколько записок Шнеллера. Не рукописи, а копии его дневниковых записей, причем уже отпечатанные. Это была только часть дневника. Товар весьма редкий и потому ценный. Больше никаких документов, связанных с этой личностью, через мои руки не проходило.
— Бумаги ушли в архив или в музей? — спросил Симон.
— В частный архив. Имя покупателя я, естественно, назвать не могу. Однако, дружище, я мог бы попросить его сделать для вас копию. Впрочем, это будет стоить недешево. Ведь речь идет, как уже было сказано, об уникальном документе.
Симон уже догадался, куда клонит Хёфль. Старик с ухмылкой пригладил волосы.
— Фейхтвангер, — только и произнес он.
Много лет назад Симон приобрел у известной писательницы Ингеборги Венд 23 подлинных письма самого Лиона Фейхтвангера. Переписка длилась всего два года и прервалась со смертью писателя в 1959 году. Но глубина и содержательный смысл этих писем были настолько велики, что редкий собиратель отказался бы иметь их в своей коллекции. Хёфлю стало известно, что письма оказались у Симона, и при каждой их встрече он донимал последнего просьбами продать их ему.
— Каким годом датированы дневниковые записи Шнеллера? — спросил Симон.
Хёфль встал и прошел в соседнюю комнату. Его не было десять минут. Он вернулся с каталогом аукциона, на котором были проданы записки шута. Открыв нужную страницу, показал ее Симону.
«Шнеллер, Иоганн Эрнст, 1700—1756, придворный шут курфюрста Фридриха Августа II Саксонского. Выдержки из дневника на немецком языке. (Оригинал (французский язык) утерян.) С предисловием переводчика. 62 машинописные страницы. Перевод 1939 года, сохранился лишь частично. Содержание: жизнеописание с 1754 по 1756 год (с пропусками). Незначительно пострадали во время пожара. Исключительно редкий экземпляр».
Цена была замазана.
— Не очень выгодная сделка. Двадцать три подлинных письма Фейхтвангера против шестидесяти двух ксерокопий непонятно чего.
Хёфль пожал плечами.
— Шустер, если вас действительно так заинтересовали эти бумаги, я посмотрю, по-моему, копии первых страниц дневника сохранились у меня. Тогда был еще один желающий купить эти записки, и пришлось сделать несколько копий для него. Он не хотел покупать товар, не ознакомившись хотя бы с несколькими страницами. В конце концов перед самым аукционом отказался от сделки и вернул мне копии… Попробую поискать.
— Если это вас не затруднит. — Симон с трудом сдерживал себя.
Хёфль ухмыльнулся и снова направился в архив. Симон слышал, как тот копошится в соседней комнате. Наконец старик вернулся.
— Вот они. Можете не торопиться, посмотрите внимательно.
Симон взял семь пожелтевших от времени листочков, сел за письменный стол и начал читать. Первые страницы сопровождались комментариями переводчика.
«Во второй половине дня 9 ноября 1938 года я готовился к лекциям, сидя в своей квартире на Гендель-штрассе. Неожиданно домой вернулся мой младший брат Ганс, с которым мы тогда жили вместе. Через некоторое время он вошел в мою комнату в своей форме и напомнил, что сегодня вечером запланирована очередная акция. Я ответил, что скорее всего не смогу принять в ней участие, так как планирую проработать до глубокой ночи.
Около девяти часов вечера Ганс позвонил и сообщил, что его отделение находится в доме профессора Соломона Г., еврея, и что все книги вынесены во двор и их вот-вот подожгут. Он знал, что я никогда не одобрял подобные акты вандализма, но в сложившейся ситуации поделать ничего не мог. Требовалось мое вмешательство, чтобы предотвратить уничтожение книг.
Частная библиотека профессора была известна далеко за пределами Дрездена. В ней хранилось очень много книг по истории города, ценные архивные материалы. Уточнив у брата фамилию командира их группы, я связался с гауляйтером. Тот пообещал немедленно позвонить на виллу профессора и прекратить вакханалию. Кроме того, за мной тотчас была отправлена машина, чтобы я мог приехать и лично проконтролировать ситуацию.
Около десяти часов вечера я прибыл в особняк. Картина, представившаяся моим глазам, была весьма удручающей. Дом серьезно не пострадал, но было сожжено большое количество книг, прежде чем гауляйтер дал приказ прекратить уничтожение. От имени гауляйтера я потребовал немедленно освободить и опечатать дом. Всю следующую неделю вместе с моими студентами мы перевозили документы и книги в институтскую библиотеку. Студенты время от времени интересовались у меня, насколько ценен был тот или иной документ. Так в моих руках оказался дневник придворного шута И. Шнеллера. Сразу стало ясно, что это лишь фрагменты рукописи, и я дал указание еще раз просмотреть весь привезенный материал, чтобы найти какие-то бумаги. Найти, к сожалению, больше ничего не удалось. Оставшиеся бумаги либо погибли в огне, либо были утрачены еще раньше. Самого профессора уже переправили, и узнать что-либо об истории рукописей было больше не у кого.
Сохранившийся текст начинается с записей, датированных ноябрем 1754 года. Многих страниц недостает. Последняя запись дневника датирована 31 августа 1756 года, днем, когда Шнеллер покончил с собой. Кроме выдержек из писем, все фрагменты собственноручно подписаны Шнеллером. Перевод с французского сделан с учетом особенностей современного немецкого языка. Я попытался тем не менее сохранить некоторые особенности языка того времени. Для лучшего понимания некоторые главы содержат мои пометки (в квадратных скобках).
Профессор, доктор фил. Фриц Рубен. Дрезден, 14 января 1939 г.».
— Этот Рубен отвратителен, вы не находите? — повернулся Симон к Хёфлю. — Как он о бедном еврейском профессоре: «…был переправлен». Словно вещь какая-то… Вы что-нибудь слышали об этом Рубене?
Хёфль покачал головой. Симон начал читать перевод, начинавшийся с середины одной из записей Шнеллера.
«…это было довольно смело. Уже забытый многими Бруст смог так организовать сбор налогов с извозчиков и почтовых станций, как никому еще не приходило в голову. Король наделил его полномочиями, о которых никто другой не мог и мечтать. Через пару лет в личных конюшнях Бруста было уже более сотни лошадей, а его состояние могло сравниться с богатством самых сильных аббатств королевства. Какой делец! И очень проницателен, как и я.
Его светлость похож на Генриха III. В некоторых вопросах ему тоже недостает прозорливости. Он живет несколько в ином мире, в мире искусства, в мире духовных ценностей. И я ничего не имею против. Плохо, что его интересы зачастую лишь этим и ограничиваются. Впрочем, может, это и неплохо. Все остальные дела он переложил на меня и еще на фон Брюля, с самого начала своего премьерства ставшего моим недругом. В вопросах торговли курфюрст следует моим советам, и это правильно, так как в этом деле я понимаю значительно больше, чем фон Брюль. Он советуется со мной и по интимным вопросам. Но не считаться с фон Брюлем нельзя. Он хитер как лис, имеет влияние на министров, членов тайного совета, епископат. Очень силен в вопросах государственной политики. Он занимается поставками культурных ценностей ко двору, близок с господином секретарем Карлом Генрихом фон Кайнекеном, человеком весьма сведущим в вопросах искусства. Его верные агенты Алгаротти и Росси скупают по всей Италии произведения искусства и везут их ко двору. За это курфюрст благоволит к фон Брюлю. В конце концов это может повредить мне.
Вот уже сорок лет я много путешествую. Мир за это время стал более доступным. На всех почтовых дорогах появились патрули, путешествовать стало намного безопаснее и быстрее. Раньше часто приходилось ночевать под открытым небом. Теперь к моим услугам множество постоялых дворов и почтовых станций. Развитие почты усложняет структуру двора и раздувает наш чиновничий аппарат. Это тоже дает дополнительные козыри фон Брюлю.
Тем не менее мое место по-прежнему подле моего курфюрста и господина. Но все чаще мои советы по вопросам налоговой политики и дипломатии высмеиваются в моем присутствии этим фон Брюлем. Только он, окруженный толпой министров и секретарей, оказывается, способен разбираться в этих вещах. Никому другому это не дано…
Его величество стал меньше советоваться со мной по вопросам политики. Это огорчает меня.
— Мой дорогой Иоганн, — сказал мой господин несколько дней назад, — позволь уж заниматься этим фон Брюлю. Мы хорошо управляем государством с нашим премьер-министром. — Он улыбнулся. — Ты же оставайся моим придворным фокусником, моим шутом, занимайся торговлей и будь моим доверенным лицом и другом в минуты печали и радости, раздумий и веселья. Дела оставим Брюлю.
На службе у фон Брюля восемь секретарей и несметное число лакеев. С их помощью он окутал моего господина сетью интриг и заговоров. Они следят за каждым его шагом. Никто не может попасть к курфюрсту, миновав шпионов премьер-министра. А его светлость смирился с этим, он не хочет ничего слышать о том, что фальшивомонетчик фон Брюль только и ищет способ, чтобы избавиться от моего влияния при дворе. Счастье еще, что фаворитка моего господина глупа как гусыня. Она как дурочка смеется над моими шутками и делает испуганно-удивленное личико, когда я показываю некоторые из моих не самых сложных фокусов. Она падает в обморок, когда с помощью спрятанного под столом магнита я начинаю двигать на столе монетки и другие мелкие вещички. Не Брюль, но я имею влияние на нее. Однако толку от этого мало. Вряд ли мой господин обсуждает с ней какие-нибудь важные вопросы. Она совсем необразованна для этого».
Симону нужен был, конечно, весь текст. Он посмотрел на Хёфля и понял: торговаться бессмысленно.
— Ладно, — произнес он с тяжелым сердцем, — вы получите письма Фейхтвангера.
— Сделаю все, что в моих силах, чтобы добыть для вас этот дневник, Шустер. Я свяжусь с вами.
Иоахим Хёфль не спеша вернулся в свой кабинет, достал старую записную книжку. Его сыновья уже давно сделали базу данных клиентов и поставщиков с адресами и телефонами, но он больше доверял своей голове и записной книжке. Отыскав нужный телефон, старик набрал номер в Вене. Похоже, Клаус Рубен держал руку на телефонной трубке, потому что снял ее после первого гудка. Хёфль изложил ему суть дела. Рубен недолго поразмыслил и согласился подготовить копию всего дневника. Ему были любопытны данные человека, который интересовался личностью Иоганна Шнеллера. О сумме вознаграждения договорились очень быстро. Положив трубку, Хёфль расхохотался. Он никогда еще не зарабатывал столько денег так легко, ибо сумма, запрошенная Рубеном, была чисто символической и скорее всего вообще не интересовала владельца копий.
Так оно и было. Деньги были совершенно не нужны Клаусу Рубену. В этот момент в его магазине не было покупателей. Рубен подошел к двери, запер ее, потом налил себе коньяку и залпом выпил. Он снова и снова спрашивал себя, правильно ли поступил.
Когда-то он получил в наследство чемодан, где лежали удивительные документы, относившиеся к личности Шнеллера. Не было там только дневников шута. Проследить их судьбу в неразберихе послевоенной Европы было невозможно. Потом судьба подарила ему то, что он так долго искал. Этой судьбой стал Иоахим Хёфль. Правда, ни одна из дневниковых записей так и не вывела его на след сокровищ, поискам которых он посвятил двадцать шесть лет своей жизни. И вот наконец нашелся некто, готовый заплатить за эти бумаги большие деньги. В том, что Хёфль не продешевил, Рубен не сомневался. Итак, Симон Шустер, книготорговец и библиофил из Берлина. Может, в его руках оказались какие-то другие источники, указывавшие на след сокровищ. Это следовало проверить.
Рубен просчитывал возможные варианты. После того как его отец неожиданно скончался летом семьдесят второго, Клаус, разбирая его вещи, наткнулся на чемодан с документами из библиотеки своего дяди Фрица.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39