— Мне нужно выдать обвинительное заключение в течение двадцати одного дня или официально зарегистрировать заявление о совершении правонарушения, опять же в течение двадцати одного дня. В любом случае все свидетели должны прийти и сделать заявление, нужно собрать отчеты, пересмотреть улики... — Она сделала паузу, затем заговорила опять: — Думаю, слишком поздно менять коней. Мне нужно закончить сбор документов. Поэтому, считаю, мне следует вести дело по крайней мере до обвинительного заключения. Затем, вполне возможно, я подключу кого-то еще, например Розу Харрис. Если все пройдет хорошо, я спокойно передам вожжи ей и откланяюсь, сказавшись больной, — когда почувствую, что Роза разобралась во всем и сможет достойно закончить дело. Когда поверю в то, что она сможет. Когда буду точно знать, что она может и сделает то, что нужно.
— А как быть с конфликтом интересов в этом случае?
— Бантлинг был так занят, спасая свою задницу в зале суда, что даже не узнал меня. Это почти смешно, учитывая все, что он сделал. Он едва ли взглянул в мою сторону, — тихо произнесла Си-Джей, затем продолжила: — Вероятно, он изнасиловал столько женщин, что потерял им счет. Они стали для него безликими. И я ведь выгляжу совсем не так, как тогда. — Си-Джей горько улыбнулась и завела волосы за уши. — Только я знаю, что он сделал. И если это всплывет позднее, то я смогу сказать, что не была уверена, он это или не он. Заявлю, что не знала. В любом случае его больше нельзя привлечь к ответственности в Нью-Йорке. Больше нет дела, которое можно было бы вести в Нью-Йорке. — Теперь ее голос звучал уверенно.
— Си-Джей, это не игра. Кроме очевидных этических проблем, которые встают, вы в самом деле считаете, что сможете эмоционально справиться с предъявлением обвинения этому человеку? Слушать о том, что он совершил с этими женщинами, зная, что он сделал с вами? Переживая это заново каждый день, каждый раз, когда вы узнаете еще один вызывающий омерзение факт, увидите еще одну фотографию? — Доктор Чамберс покачал головой.
— Мне известно, что он сделал с этими женщинами. Я это видела. И да, это будет трудно, и я не представляю, как с этим справлюсь, как переживу это, но по крайней мере буду уверена, что все делается правильно. И я буду в любую минуту дня знать, где он находится.
— А как насчет вашей лицензии? Вы же будете скрывать конфликт интересов от суда?
— Только я в курсе, что есть конфликт. Никто не сможет доказать, знала ли я, что вообще был конфликт. Для доказательства мне придется признаться, что я с самого начала знала: это он. Я смогу справиться со своей совестью, если стану это отрицать. — Си-Джей замолчала на мгновение — ей в голову пришла мысль о еще одном факторе, который следовало обдумать заранее. — Это ставит вас в неловкое положение, доктор Чамберс? Вам нужно кому-то сообщить о нашем разговоре?
Как врач, он был обязан сообщать полиции, если его пациент собирается совершить преступление. Все остальное, услышанное во время приема, считается конфиденциальной информацией. Если Си-Джей не станет информировать о конфликте интересов прокуратуру и суд, то, вероятно, это будет нарушением этических канонов, которых должен придерживаться юрист, но не может считаться преступлением.
— Нет, Си-Джей. То, что вы намерены делать, не криминал. И конечно, все, что мы обсуждаем в этом кабинете, считается конфиденциальным. Об этом не нужно никому ничего сообщать. Но лично я не знаю, хорошая ли это идея для вас как для моей пациентки и как для юриста.
Она мгновение переваривала услышанное.
— Мне нужно вернуть чувство, что я сама распоряжаюсь своей жизнью, доктор Чамберс. Разве вы не это всегда говорили?
— Да, говорил.
— Ну, теперь пришло время это сделать. Теперь я сама распоряжаюсь своей жизнью и держу ее под контролем. Я не какой-то усталый детектив из Нью-Йорка. Не какой-то идиот из Окалы. Не Клоун. Не Купидон.
Си-Джей замолчала, взяла сумочку и встала. Слезы больше не лились, и отчаяние в голосе сменилось гневом.
— Я сама держу все под контролем. У меня есть власть. И на этот раз я не позволю какому-то сукину сыну забрать у меня все.
Затем она развернулась и покинула уютный желто-голубой кабинет с цветами, а выходя, молча помахала рукой Эстель, бросив на нее взгляд через плечо.
Глава 31
— Бюро судебно-медицинской экспертизы.
— Агент Доминик Фальконетти и детектив Мэнни Альварес к доктору Джо Нейлсону. Нам назначено на полвторого.
— Да. Доктор Нейлсон ждет вас в холле.
Ворота перед ними раскрылись, Доминик съехал с заполненной транспортом Четырнадцатой улицы, завел автомобиль на стоянку, под знаком «Только для машин полиции», и притормозил напротив стеклянных входных дверей двухэтажного здания из красного кирпича. Он поставил машину рядом с черным катафалком последней модели.
Мэнни медленно раскрыл дверцу и вылез из машины. Он был необычно молчалив на пути к бюро судебно-медицинской экспертизы из штаба спецподразделения в здании полицейского управления Флориды в городе Майами. Доминик не вышел сразу же за ним, и Мэнни заглянул в салон:
— Ты идешь, Дом?
— Да. Дай мне несколько минут, Медведь, я догоню тебя. Мне вначале нужно позвонить.
Доминик достал мобильный телефон. Он, очевидно, ждал, когда Мэнни уйдет, и лишь потом собирался набрать номер.
Мэнни Альварес посмотрел на здание из красного кирпича и скорчил гримасу. Он ненавидел судебно-медицинскую экспертизу. Это единственное, что вызывало у него тошноту даже после шестнадцати лет работы и сотен трупов. На него не действовали трупы в холодильниках в подвале, он целый день мог рассматривать труп на месте преступления, и это его нисколько не беспокоило. Даже разложившиеся, или так называемые поплавки, которые обнаруживали без глаза или какой-то части тела и которые, казалось, ежедневно всплывали в одном из четырех тысяч каналов, озер и прудов вокруг города Майами. И это не упоминая тех, которые вдруг всплывали рядом с рыбаками на реке Майами или пугали серфингистов на побережье Атлантики. Эти Мэнни никогда не беспокоили, только если не приходилось сталкиваться с трупом ребенка, потому что он очень не любил, когда жертвой становился ребенок, — на них всегда было тяжело смотреть. Нет, действовали на него не трупы, а вскрытия, сама цель существования судебно-медицинской экспертизы.
Вскрытия являлись частью его работы, и, как ведущему детективу, во время расследования убийств ему регулярно приходилось на них присутствовать — выяснять, какая именно из тринадцати пуль, вошедших жертве в спину, стала причиной смерти, или какая ножевая рана оказалась роковой, произошло убийство или самоубийство. Поэтому Мэнни за свою жизнь видел немало вскрытий, ему и в дальнейшем предстояло смотреть на них, поскольку в отставку он не собирался. Но сам акт вскрытия, сама процедура... Именно ее он и ненавидел. Огромные холодильники, жуткий холод выложенного белой плиткой помещения, стальные каталки, яркие лампы, весы для взвешивания органов, жужжание пилы, треск щипцов, черные нитки, которые использовали патологоанатомы для зашивания тел после окончания работы. Во время вскрытия мертвые больше не были жертвами; они считались трупами — образцами для изучения группой странных типов, которым нравилось резать мертвых людей, которые сделали это своей профессией. Мертвые тела лежали обнаженными в холодной белой комнате, на стальных каталках, открытыми для всех — от студентов-медиков до полицейских и санитаров с уборщиками. Это казалось Мэнни ненормальным, и он ненавидел все связанное с судебно-медицинской экспертизой. И он считал, что у судебных медиков не все в порядке с головой. Почему кто-то добровольно занимается такой жуткой работой? Конечно, то же самое можно сказать и про тех, кто расследует убийства. Может, причина такого отношения Мэнни заключалась в том, что он представлял, как сам когда-нибудь будет лежать на такой стальной каталке, обнаженный и замороженный, у него за ухом будет жужжать пила, а какой-нибудь судебный медик вместе со студентом станут посмеиваться над величиной его члена и количеством жира на животе.
Сегодня им с Домиником предстояло встретиться с доктором Нейлсоном и задать несколько вопросов о вчерашнем вскрытии тела Анны Прадо. Тем не менее сама мысль о визите в это здание вызывала неприятные ощущения. Ведь Мэнни знал, что именно происходит в эти минуты в подвале, пока они разговаривают за кофе с печеньем. Сердцебиение учащалось. И Мэнни определенно не хотел, чтобы Джо Нейлсон работал над его телом, когда он рухнет от сердечного приступа на этот холодный, выложенный белыми плитками пол.
Мэнни обернулся к открытой дверце машины и бросил взгляд на Доминика, в котором читалось: «Держись, amigo».
— У меня от Нейлсона бегают мурашки по всему телу. — Медведь нервничал и докуривал сигарету.
— У тебя от каждого судебного медика мурашки бегают, Мэнни.
— Ну да... — Он снова посмотрел на Доминика, который все еще держал трубку в руке и терпеливо ждал, когда Мэнни исчезнет. — Понял. Все понял. Знаешь, давай ты позвонишь, а я буду ждать тебя у входной двери. На улице.
— Не ожидал, что такой большой и плохой мальчик, детектив, как ты, Медведь, окажется трусом. Ладно, встретимся у входа.
Мэнни отошел. Доминик снова попытался связаться с кабинетом Си-Джей, надеясь услышать ее голос в трубке, но прозвучал автоответчик. Он оставил короткое сообщение: «Привет, это Доминик. Мы с Мэнни в бюро судебно-медицинской экспертизы. Я отправлял тебе сообщение, но, вероятно, ты не взяла с собой пейджер. Думал, ты хотела встретиться с Нейлсоном. Позвони мне на мобильный, когда получишь это сообщение. Три-ноль-пять-семь-семь-шесть-три-восемь-восемь-два».
Доминик мгновение держал телефон в руке и смотрел в окно на растрепанного старика на водительском сиденье катафалка. Старик ел бутерброд и пил или колу, или пиво, спрятав банку в коричневом бумажном пакете. Если учесть, где старик работал, то скорее всего это было пиво.
Доминик все больше и больше беспокоился о Си-Джей. Утром он оставил сообщение Марисол — сказал, что на полвторого назначена встреча с Нейлсоном. Он знал: в тот момент Си-Джей в кабинете не было. Но когда она не перезвонила, чтобы подтвердить свой приход, Доминик пару раз отправлял ей сообщения на пейджер и все равно не получил ответа. Это было не похоже на Си-Джей. По крайней мере до вчерашнего дня он сказал бы, что это на нее не похоже. Определенно с ней что-то происходило, и началось это во время слушания по делу Бантлинга, хотя Си-Джей все отрицала. Доминик видел страх в ее глазах, видел, как она вся напряглась в зале суда, как побелела словно призрак. И нечто подобное повторилось вчера вечером: когда они снова заговорили о Бантлинге, Си-Джей опять изменилась в лице и поспешила расстаться с Домиником. Он мог со всей определенностью утверждать: Си-Джей Таунсенд, государственный обвинитель, имевшая репутацию «железной леди», напугана до смерти. Но что могло ее так напугать? И какое отношение это имеет к Уильяму Руперту Бантлингу?
Доминик все еще пытался разобраться со своими чувствами. Увидев Си-Джей испуганной, обеспокоенной и уязвимой в зале суда, он внезапно почувствовал импульс, необходимость защитить ее. Обнимать и оберегать. Это было очень странно. Доминик думал, что на него это не похоже. Конечно, они флиртовали последние несколько месяцев и она ему нравилась. А что еще важнее, Доминик уважал Си-Джей. Ему импонировали ее энергия и решительность, независимость, готовность сражаться с системой, в которой столько несовершенства. Она всегда фанатично отстаивала интересы пострадавших, отлично вела дела и не отступала, когда ей требовалось что-то доказать двенадцати присяжным. Доминик с удовольствием наблюдал за тем, как она аргументированно подводит итог или оспаривает запутанный вопрос, выступая порой против самых лучших в Майами адвокатов-мужчин, очень эгоистичных и самовлюбленных, и выигрывает.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64