Лопухина не удивилась сильно и сказала:
— Подойди, собака! Не привередничай и не сердись… Бигль Фрэт… Глеб Трофимов, предводитель Цеха…, профессор, академик, гениальный хирург… Погляди на его пальцы, собака… Как у Рихтера… Помнишь рассказывала тебе… У него куча наград и званий, к которым он равнодушен, как ты к своей родословной…
— Я не равнодушен, — сказал, наконец, Фрэт, по-прежнему не желая поворачиваться. — Просто все мои качества — быстрый результат генной инженерии умных мальчиков-биологов из США, а не столетние усилия английских селекционеров…, как, кстати, и твоих далеких русских предков…
— Его зовут Глеб Иваныч, — продолжала Лопухина, не реагируя на заявление бигля. — Можешь называть его Ковбоем… Пожалуйста, Фрэт, повернись. Ты всегда был джентелменом… Что-то случилось?
— Yes… There is something that gripes my soul, — сказал Фрэт и повернулся, и горестно, по-собачьи затравленно, посмотрел на Лопухину.
— Давай знакомиться, Фрэт! — бодро вмешался Ковбой.
— Пожалуйста, сэр, — сдержанно согласился Фрэт, подумав.
— Пожаловало начальство, можешь попросить что-нибудь, как принято в России, — сказала Лопухина, довольная покладистостью бигля.
— Могу! — обрадовался Фрэт и привычно-осторожно присел на задние лапы. — Во все времена Россия славилась, как родина слонов, если я правильно понимаю вашу историю, и русские привычно надрывались, разводя их, запамятовав простое правило, сформулированное моим знаменитым соплеменником, сэром Авраамом Линколном, одним из первых президентов Соединенных Штатов: «Если вы держите слона за заднюю ногу, а он вырывается, отпустите его…».
— Не задирайся, барбос! Россия великая страна, как Америка… Посмотрим через десяток лет, кто будет могущественнее. — Ковбой-Трофим говорил, как перед камерой, потому что долгий и невнятный спор двух самых сильных стран, из которых одна была гораздо сильнее, привычно бередил его русскую душу.
— Величие страны должно умещаться в каждом ее представителе, сэр! — не сдавался бигль. — Даже в собаке!!
— Короче, Фрэт!
— Сейчас. We are now on the bum. Условия содержания лабораторных животных в исследовательских центрах США также отличаются от нашего, как общежитие вьетнамцев, что у рынка на Велозаводской, от дорогого кондоминиума в районе Сентрал Парк в Нью-Йорке…
— Не говори красиво! — перебила Лопухина, — у нас мало времени.
— Окей! Сделайте ремонт, сэр. Мы тратим силы, чтобы просто жить в жутких условиях Вивария с вопиющей антисанитарией, отсутствием прививок и едой…, that is just gubbins, что иногда приносят из столовых Цеха…, такой же несъедобной… и загдочной, как страна. Если приведете собачник в порядок у нас прибавит сил и вашим хирургам будет легче не давать нам преспокойно умирать после операций, как сейчас, и смогут они, наконец, ставить хронические опыты — лучшее свидетельство достижения намеченного результата и нормальных условий содержания лабораторных животных… Сэр!
— Попробую выбить деньги на капитальный ремонт, — сказал Ковбой удрученно и задумался, и поглядел на собаку.
— Забудьте про капитальный ремонт и евроремонт, мистер Трофимов.. Половина средств осядет в карманах строителей и заказчика…, и, значит, в ваших… Забуцкайте честную реконструкцию и удивите всех… Зимой приезжает доктор Хьюэ…
— Может быть, поручить Борщеву…? — неуверенно встряла Лопухина.
— To that two-fisted drinker… and butcher…? — удивился Фрэт.
— Ты не должен так говорить, — сказала Лопухина. — Когда-то он блистательно оперировал…
— Каким бы ни был в молодости этот джентелмен, отвечать за строительство он не должен, — уперся бигль. — Найдите молодого, честного и непьющего прораба…
Ковбой-Трофим расхохотался, а потом спросил на полном серьезе: — Ты пойдешь, парень?
— У меня другая забота, сэр.
— Какая, если не секрет?
— На ближайшее время — плодить биглей…, а потом — на операционный стол…, как все, под нож неудачника Борщева в очередном эксперименте… или ваших хирургов из клиники.
Глава VI. Эксперимент
— Послушай, собака! Не согласишься ли ты поучаствовать в небольшом эксперименте? — спросила Лопухина, усаживаясь перед Фрэтом.
— Собралась имплантировать мне эмбрион…? Молчишь? Тебе стыдно?
Можешь не отвечать… Где ты его возьмешь? — начал задавать вопросы бигль, демонстрируя приверженность общечеловеческим ценностям.
— В многокамерной матке твоей беременной подружки…, — проигнорировала эпатаж Лопухина.
— Хочешь прооперировать Лорен просто из любопытства, чтоб убить потом неродившегося щенка из моего помета?
— Не забывай: ты еще не священик… и даже не протестант, и уж, конечно, не гугенот, хоть кичишься , как они, что знаешь телефон к Богу, — обиделась Елена и оглянулась на дверь. — Твердишь, ведь: «Мое предназначение — служить людям…».
— Но не в криминальной хирургии! И не вспоминай так часто про предназначения… Помнишь, каким было твое, пока не занялась трансплантологией? Одухотворенное лицо, готовность к самопожертвованию ради высоких принципов, ради больных, ради старинного рода своего… Куда все подевалось?
— Та духовность была символом бедности, — остановила его Елена.
— Напрасно в России не считают бедность пороком…, хоть и борются опрометчиво с ней во все времена.. Из-за этого так много бед у нас … Но ты бедно не жила никогда… Даже в самом начале. Теперь же ты просто богата.
— Не забывай: моя родословная круче твоей в семь раз. Ей не требовались генные технологии, чтоб стать лучше. Понял? Только безумному Ленину, а потом Сталину могла прийти в голову изуверская мысль расстреливать этих людей, потому что не из рабочих… и крестьян, и не из служащих, хоть и тех и других тоже стреляли и сажали…, а «благородных кровей», как говорила бабушка, которую не видала никогда… У нее тоже была четвертая группа крови с отрицательным резус-фактором… Лопухины известны еще с Петровских времен… О биглях тогда не знали даже в грязных лондонских предместьях…
— Знали, — сказал Фрэт и стал погружаться в одну из лондонских окраин времен короля Генриха IV, но во-время остановился, вернулся и, поглядев на Лопухину, добавил: — Я люблю тебя не из-за породы… Она в тебе и не чувствуется почти…
— Порода — не только красота… Она — характер. А Ковбой… Он, может, один из самых достойных, хоть беспородный, как большой Пахом с одним глазом, и позволяет иногда втягивать себя в… сомнительную хирургию, как гениальный актер, для которого социальный статус исполняемой роли мало что значит: злодей-убица, либерал, некрофил-рантье или провинциальный интеллигент-самоучка, — продолжала Лопухина. — Постарайся понять, собака, что кругом все тоже криминальное… ну… почти… или совсем: власть, суд, закон, бизнес, средства массовой информации, отношения между людьми, даже секс… Это у вас у собак все просто и не надо ничего скрывать, а у нас, если говоришь то, что думаешь, значит не думаешь.
— Средневековье наступает в каждом веке…
— Да, потому что обратная сторона хорошего — дурное.
— А обратная сторона дурного? Молчишь? Во всех вивариях мира существует негласное правило: не оперировать беременных животных, а тех, что беременными привозят собаколовы — отпускать на волю…
— Фрэт! Ты стал демагогом в России… С Лорен ничего не случится… Обещаю. Ты согласен поучаствовать в опыте?
— I should worry… Let George do it.
— Фрэт, пожалуйста. Мне не справиться с этой бедой одной…
— Это не беда. Старение Ковбоя — физиологический процесс, естественный и закономерный… Он теряет потенцию, что так беспокоит тебя, но взамен приобретает влияние…
— Фрэт! — В ее голосе было отчаяние. — Не в потенции вовсе дело… Я должна это сделать… Должна!
— Любопытно, почему?
— Не знаю! Наваждение какое-то… Может, из-за себя…, из-за карьеры, любопытства научного, может, потому, что люблю его… или не люблю совсем… и нравится лишь его растущее влияние в Цехе…, Москве…, и не могу с этим совладать…Понимаешь, о чем я? Кроме всего есть странная власть Ковбоя надо мной…, над душой и телом…, не гормональная…, но власть…
— Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего, говорил наш Лев Толстой. Я не стал бы спорить… Мы, бигли говорим не хуже: кто держит цепь не намного свободнее того, кто на ней сидит. Раскрути ноги! — Фрэт втянул в себя запахи, привычно закружившие голову. — Согласен, но ты не станешь экспериментировать с Рывкиным.
— Кто это? — удивилась Лопухина.
— Актер… Претеже Вавилы…
— Слишком много о нем говорят… Ладно… Lock, Frat! Заметано! Люблю тебя!
— Я даже мысли не допускал, что могу понравиться тебе, — сказал ошарашенный Фрэт, чувствую, как любовь и желание служить ей переполняют его, готовясь перевалить через край… Она чувствовала и понимала это, и удивлялась его преданности и любви, и не верила, что заслуживает…, и помолчав и подумав, спросила, подлизываясь: — Куда лучше имплантировать эмбрион, чтоб обеспечить ему достойное существование?
— Как ты понимаешь при моих размерах микрохирургия бессильна. Попробуй вшиться в какой-нибудь паренхиматозный орган, — сказал Фрэт, снова влюбляясь в молодую женщину и прощая ей все, и попросил: — Положи мне руку на голову… Нет, не гладь… Просто подержи… Селезенка бы сгодилась, или слизистая тонкой кишки…, но без прямых анастомозов понадобится несколько дней, чтоб развились новые сосуды, способные обеспечить приличный кровоток. За это время эмбрион Лорен врежет дуба сто раз…
Он положил голову на колени Лопухиной, помолчал и добавил, шумно втягивая ноздрями запахи молодой женщины:
— Я бы попробовал вшить кусок внутреннего слоя матки с зародышем прямо в кавернозные тела у корня пениса… Но у меня с этим вряд ли что получится: у собак недоразвиты кавернозные тела… — Он смущенно посмотрел на молодую женщину и отодвинулся…
Спустя неделю в операционной Вивария Елена Лопухина вместе со Станиславой удалили из беременной Лорен один из зародышей с недифференцируемой пока плацентой, эндометрием и вшили в стенку подвздошоной артерии Фрэта частью расщепленного мышечного слоя матки.
— Странные опыты, Ленсанна! — сказала Слава, помогая зашивать живот. — Жалко бигля… Выращиваете эмбрион для донорских органов? Тогда почему не в Лорен? Мне кажется…
— Хватить болтать! — цыкнула Лопухина. — Я предупреждала, что до поры не стану афишировать эти эксперименты… Не надо бинтовать живот… Не разгрызет… Он умный… Сделай наклейку, как обычному больному… Проснется, поедем ужинать в пиццерию «Максим» на Соколе…
Под вечер, когда Фрэт пришел в себя после наркоза и встал, Елена спросила:
— Ты в порядке, мальчик?
— Вы собирались в пиццерию, — тускло проговорил он, сильно подрагивая ногами, и улегся опять….
— Мне большую пиццу…, с мясом и грибоми, — сказала Слава.
— Лопнешь! — улыбнулась Лопухина.
— Большую! — и упрямо посмотрела на мальчика-официанта.
— Тогда пицца West на две персоны: сыр моцарелла, парная телятина, ветчина, бекон, грудинка, бастурма… и специально для вас лисички с шампиьонами… Что дамы будут пить? — спросил интеллигентный мальчик, подражая кому-то. — Рекомендую красное итальянское вино… — И произнес невнятно название.
— Я буду водку…, slinger! Двести грамм… — Слава стремилась к независимости, навечно покоряя официанта редкостным жаргоном.
— Водку здесь подают рюмками, — сказала Лопухина и, забирая инициативу, продолжала: — Решим раньше с пиццой… Барышне — ту, что просит, с мясом и грибами, мне — маленькую, с овощами и сыром Пепперони, и стакан белого вина…, лучше рислинг…, и водку… барышне.
— Ты говорила: «Двести граммов», — сказала Лопухина, когда количество пустых рюмок перед Станиславой по объему перевалило за триста.
— Пошто жолеешь-то, Ленсонна… Мне ее без новой водки не осилить, пиццу-то, — проокала девушка и посмотрела на официанта, дуреющего от стараний выказать ей внимание и любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41
— Подойди, собака! Не привередничай и не сердись… Бигль Фрэт… Глеб Трофимов, предводитель Цеха…, профессор, академик, гениальный хирург… Погляди на его пальцы, собака… Как у Рихтера… Помнишь рассказывала тебе… У него куча наград и званий, к которым он равнодушен, как ты к своей родословной…
— Я не равнодушен, — сказал, наконец, Фрэт, по-прежнему не желая поворачиваться. — Просто все мои качества — быстрый результат генной инженерии умных мальчиков-биологов из США, а не столетние усилия английских селекционеров…, как, кстати, и твоих далеких русских предков…
— Его зовут Глеб Иваныч, — продолжала Лопухина, не реагируя на заявление бигля. — Можешь называть его Ковбоем… Пожалуйста, Фрэт, повернись. Ты всегда был джентелменом… Что-то случилось?
— Yes… There is something that gripes my soul, — сказал Фрэт и повернулся, и горестно, по-собачьи затравленно, посмотрел на Лопухину.
— Давай знакомиться, Фрэт! — бодро вмешался Ковбой.
— Пожалуйста, сэр, — сдержанно согласился Фрэт, подумав.
— Пожаловало начальство, можешь попросить что-нибудь, как принято в России, — сказала Лопухина, довольная покладистостью бигля.
— Могу! — обрадовался Фрэт и привычно-осторожно присел на задние лапы. — Во все времена Россия славилась, как родина слонов, если я правильно понимаю вашу историю, и русские привычно надрывались, разводя их, запамятовав простое правило, сформулированное моим знаменитым соплеменником, сэром Авраамом Линколном, одним из первых президентов Соединенных Штатов: «Если вы держите слона за заднюю ногу, а он вырывается, отпустите его…».
— Не задирайся, барбос! Россия великая страна, как Америка… Посмотрим через десяток лет, кто будет могущественнее. — Ковбой-Трофим говорил, как перед камерой, потому что долгий и невнятный спор двух самых сильных стран, из которых одна была гораздо сильнее, привычно бередил его русскую душу.
— Величие страны должно умещаться в каждом ее представителе, сэр! — не сдавался бигль. — Даже в собаке!!
— Короче, Фрэт!
— Сейчас. We are now on the bum. Условия содержания лабораторных животных в исследовательских центрах США также отличаются от нашего, как общежитие вьетнамцев, что у рынка на Велозаводской, от дорогого кондоминиума в районе Сентрал Парк в Нью-Йорке…
— Не говори красиво! — перебила Лопухина, — у нас мало времени.
— Окей! Сделайте ремонт, сэр. Мы тратим силы, чтобы просто жить в жутких условиях Вивария с вопиющей антисанитарией, отсутствием прививок и едой…, that is just gubbins, что иногда приносят из столовых Цеха…, такой же несъедобной… и загдочной, как страна. Если приведете собачник в порядок у нас прибавит сил и вашим хирургам будет легче не давать нам преспокойно умирать после операций, как сейчас, и смогут они, наконец, ставить хронические опыты — лучшее свидетельство достижения намеченного результата и нормальных условий содержания лабораторных животных… Сэр!
— Попробую выбить деньги на капитальный ремонт, — сказал Ковбой удрученно и задумался, и поглядел на собаку.
— Забудьте про капитальный ремонт и евроремонт, мистер Трофимов.. Половина средств осядет в карманах строителей и заказчика…, и, значит, в ваших… Забуцкайте честную реконструкцию и удивите всех… Зимой приезжает доктор Хьюэ…
— Может быть, поручить Борщеву…? — неуверенно встряла Лопухина.
— To that two-fisted drinker… and butcher…? — удивился Фрэт.
— Ты не должен так говорить, — сказала Лопухина. — Когда-то он блистательно оперировал…
— Каким бы ни был в молодости этот джентелмен, отвечать за строительство он не должен, — уперся бигль. — Найдите молодого, честного и непьющего прораба…
Ковбой-Трофим расхохотался, а потом спросил на полном серьезе: — Ты пойдешь, парень?
— У меня другая забота, сэр.
— Какая, если не секрет?
— На ближайшее время — плодить биглей…, а потом — на операционный стол…, как все, под нож неудачника Борщева в очередном эксперименте… или ваших хирургов из клиники.
Глава VI. Эксперимент
— Послушай, собака! Не согласишься ли ты поучаствовать в небольшом эксперименте? — спросила Лопухина, усаживаясь перед Фрэтом.
— Собралась имплантировать мне эмбрион…? Молчишь? Тебе стыдно?
Можешь не отвечать… Где ты его возьмешь? — начал задавать вопросы бигль, демонстрируя приверженность общечеловеческим ценностям.
— В многокамерной матке твоей беременной подружки…, — проигнорировала эпатаж Лопухина.
— Хочешь прооперировать Лорен просто из любопытства, чтоб убить потом неродившегося щенка из моего помета?
— Не забывай: ты еще не священик… и даже не протестант, и уж, конечно, не гугенот, хоть кичишься , как они, что знаешь телефон к Богу, — обиделась Елена и оглянулась на дверь. — Твердишь, ведь: «Мое предназначение — служить людям…».
— Но не в криминальной хирургии! И не вспоминай так часто про предназначения… Помнишь, каким было твое, пока не занялась трансплантологией? Одухотворенное лицо, готовность к самопожертвованию ради высоких принципов, ради больных, ради старинного рода своего… Куда все подевалось?
— Та духовность была символом бедности, — остановила его Елена.
— Напрасно в России не считают бедность пороком…, хоть и борются опрометчиво с ней во все времена.. Из-за этого так много бед у нас … Но ты бедно не жила никогда… Даже в самом начале. Теперь же ты просто богата.
— Не забывай: моя родословная круче твоей в семь раз. Ей не требовались генные технологии, чтоб стать лучше. Понял? Только безумному Ленину, а потом Сталину могла прийти в голову изуверская мысль расстреливать этих людей, потому что не из рабочих… и крестьян, и не из служащих, хоть и тех и других тоже стреляли и сажали…, а «благородных кровей», как говорила бабушка, которую не видала никогда… У нее тоже была четвертая группа крови с отрицательным резус-фактором… Лопухины известны еще с Петровских времен… О биглях тогда не знали даже в грязных лондонских предместьях…
— Знали, — сказал Фрэт и стал погружаться в одну из лондонских окраин времен короля Генриха IV, но во-время остановился, вернулся и, поглядев на Лопухину, добавил: — Я люблю тебя не из-за породы… Она в тебе и не чувствуется почти…
— Порода — не только красота… Она — характер. А Ковбой… Он, может, один из самых достойных, хоть беспородный, как большой Пахом с одним глазом, и позволяет иногда втягивать себя в… сомнительную хирургию, как гениальный актер, для которого социальный статус исполняемой роли мало что значит: злодей-убица, либерал, некрофил-рантье или провинциальный интеллигент-самоучка, — продолжала Лопухина. — Постарайся понять, собака, что кругом все тоже криминальное… ну… почти… или совсем: власть, суд, закон, бизнес, средства массовой информации, отношения между людьми, даже секс… Это у вас у собак все просто и не надо ничего скрывать, а у нас, если говоришь то, что думаешь, значит не думаешь.
— Средневековье наступает в каждом веке…
— Да, потому что обратная сторона хорошего — дурное.
— А обратная сторона дурного? Молчишь? Во всех вивариях мира существует негласное правило: не оперировать беременных животных, а тех, что беременными привозят собаколовы — отпускать на волю…
— Фрэт! Ты стал демагогом в России… С Лорен ничего не случится… Обещаю. Ты согласен поучаствовать в опыте?
— I should worry… Let George do it.
— Фрэт, пожалуйста. Мне не справиться с этой бедой одной…
— Это не беда. Старение Ковбоя — физиологический процесс, естественный и закономерный… Он теряет потенцию, что так беспокоит тебя, но взамен приобретает влияние…
— Фрэт! — В ее голосе было отчаяние. — Не в потенции вовсе дело… Я должна это сделать… Должна!
— Любопытно, почему?
— Не знаю! Наваждение какое-то… Может, из-за себя…, из-за карьеры, любопытства научного, может, потому, что люблю его… или не люблю совсем… и нравится лишь его растущее влияние в Цехе…, Москве…, и не могу с этим совладать…Понимаешь, о чем я? Кроме всего есть странная власть Ковбоя надо мной…, над душой и телом…, не гормональная…, но власть…
— Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего, говорил наш Лев Толстой. Я не стал бы спорить… Мы, бигли говорим не хуже: кто держит цепь не намного свободнее того, кто на ней сидит. Раскрути ноги! — Фрэт втянул в себя запахи, привычно закружившие голову. — Согласен, но ты не станешь экспериментировать с Рывкиным.
— Кто это? — удивилась Лопухина.
— Актер… Претеже Вавилы…
— Слишком много о нем говорят… Ладно… Lock, Frat! Заметано! Люблю тебя!
— Я даже мысли не допускал, что могу понравиться тебе, — сказал ошарашенный Фрэт, чувствую, как любовь и желание служить ей переполняют его, готовясь перевалить через край… Она чувствовала и понимала это, и удивлялась его преданности и любви, и не верила, что заслуживает…, и помолчав и подумав, спросила, подлизываясь: — Куда лучше имплантировать эмбрион, чтоб обеспечить ему достойное существование?
— Как ты понимаешь при моих размерах микрохирургия бессильна. Попробуй вшиться в какой-нибудь паренхиматозный орган, — сказал Фрэт, снова влюбляясь в молодую женщину и прощая ей все, и попросил: — Положи мне руку на голову… Нет, не гладь… Просто подержи… Селезенка бы сгодилась, или слизистая тонкой кишки…, но без прямых анастомозов понадобится несколько дней, чтоб развились новые сосуды, способные обеспечить приличный кровоток. За это время эмбрион Лорен врежет дуба сто раз…
Он положил голову на колени Лопухиной, помолчал и добавил, шумно втягивая ноздрями запахи молодой женщины:
— Я бы попробовал вшить кусок внутреннего слоя матки с зародышем прямо в кавернозные тела у корня пениса… Но у меня с этим вряд ли что получится: у собак недоразвиты кавернозные тела… — Он смущенно посмотрел на молодую женщину и отодвинулся…
Спустя неделю в операционной Вивария Елена Лопухина вместе со Станиславой удалили из беременной Лорен один из зародышей с недифференцируемой пока плацентой, эндометрием и вшили в стенку подвздошоной артерии Фрэта частью расщепленного мышечного слоя матки.
— Странные опыты, Ленсанна! — сказала Слава, помогая зашивать живот. — Жалко бигля… Выращиваете эмбрион для донорских органов? Тогда почему не в Лорен? Мне кажется…
— Хватить болтать! — цыкнула Лопухина. — Я предупреждала, что до поры не стану афишировать эти эксперименты… Не надо бинтовать живот… Не разгрызет… Он умный… Сделай наклейку, как обычному больному… Проснется, поедем ужинать в пиццерию «Максим» на Соколе…
Под вечер, когда Фрэт пришел в себя после наркоза и встал, Елена спросила:
— Ты в порядке, мальчик?
— Вы собирались в пиццерию, — тускло проговорил он, сильно подрагивая ногами, и улегся опять….
— Мне большую пиццу…, с мясом и грибоми, — сказала Слава.
— Лопнешь! — улыбнулась Лопухина.
— Большую! — и упрямо посмотрела на мальчика-официанта.
— Тогда пицца West на две персоны: сыр моцарелла, парная телятина, ветчина, бекон, грудинка, бастурма… и специально для вас лисички с шампиьонами… Что дамы будут пить? — спросил интеллигентный мальчик, подражая кому-то. — Рекомендую красное итальянское вино… — И произнес невнятно название.
— Я буду водку…, slinger! Двести грамм… — Слава стремилась к независимости, навечно покоряя официанта редкостным жаргоном.
— Водку здесь подают рюмками, — сказала Лопухина и, забирая инициативу, продолжала: — Решим раньше с пиццой… Барышне — ту, что просит, с мясом и грибами, мне — маленькую, с овощами и сыром Пепперони, и стакан белого вина…, лучше рислинг…, и водку… барышне.
— Ты говорила: «Двести граммов», — сказала Лопухина, когда количество пустых рюмок перед Станиславой по объему перевалило за триста.
— Пошто жолеешь-то, Ленсонна… Мне ее без новой водки не осилить, пиццу-то, — проокала девушка и посмотрела на официанта, дуреющего от стараний выказать ей внимание и любовь.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41