Это когда-то при царе-кесаре супруги после разрыва становились врагами, а теперь часто перезванивались по телефону, поздравляли друг друга с праздниками, сообща отмечали в семье мамы Зины дни рождения. Бывало, что встречались и на «нейтральной полосе» – в квартире Булатова. Чаще всего подобные встречи происходили, когда один из Русичей попадал в затруднительное положение. Чаще, конечно нуждался в помощи Алексей, однако случалось, что подавала сигнал «SOS» и Галина Ивановна.
После крайне неприятной беседы с директором завода Русичу захотелось рассказать все бывшей жене, попросить совета. «Откуда Петр Кирыч знает, что Галина в заграничной командировке?» Он позвонил бывшей жене. Трубку снял Игорь.
– Салют, камарадос! – нарочито бодро проговорил Русич. – Докладываю: недавно прилетел из Пицунды, отдыхал. Какие новости у тебя, сынок? Как дела на спортивном фронте, как вообще живешь-можешь? – Он постарался придать голосу теплоту и заботливость.
– Пока все нормалеус, жизнь бьет ключом, – уклончиво ответил сын, однако по тону Игоря Русич догадался: что-то действительно волнует парня.
– Мама дома?
– Нет.
– На работе?
– Бери выше, гляди дальше. – В голосе Игоря появились насмешливые нотки. – Галина свет Ивановна в настоящий момент, наверное, уже высадилась в аэропорту Страны восходящего солнца. Умчалась наша мама за горизонт.
Японцы, понимаешь, по мадам Русич страшно соскучились.
– А если серьезно?
– Служебная командировка. Точно объяснить цель поездки я не в состоянии, но… что-то связанное с покупкой Японией лицензии на советскую установку непрерывной разливки стали – святое для матери детище. Она ведь спит и кристаллизаторы для заправки видит.
– Зачем ты так, Игорек? – осторожно укорил Русич. – Ей ведь тоже не сладко мотаться по чужим странам.
– Зато мне сегодня страшно весело! – сорвался Игорь. – Хорошо, что ты позвонил, а то бы волком завыл. Трубы, отец, сбор сыграли, ухожу служить в Советскую Армию, буду, как учит мама Зина, честно и добросовестно защищать мирные ваши дела и так далее. Зря, видать, просил мать купить фирменные джинсы и магнитофон.
– Не шутишь?
– Я бы с удовольствием пошутил на другую тему.
– Когда являться? – сдерживая волнение, спросил Русич.
– Послезавтра, в девять утра.
Русич долго молчал, не находя нужных, успокаивающих слов, слышал в трубку легкое, нетерпеливое покашливание сына – Игорь недавно крепко простудился на тренировке.
– Давай срочно встретимся, – предложил он сыну. – Я тоже должен тебе кое-что сказать. Хочу верить – поймешь. Можешь прямо сейчас ко мне приехать?
– Взгляну на часы. Э, время позднее. Пока доберусь, пока… Давай лучше завтра…
На следующий день к назначенному времени Игорь пришел в кафе «Сатурн» у входа в Нижний городской парк. Русич уже сидел за крайним столиком, нетерпеливо поглядывал на стеклянную дверь. Он не сразу признал сына Мягкие пшеничные кудри исчезли, наголо стриженная голова удивительно походила на дыню, уши смешно топорщились, а в глазах застыла затаенная тревога Русич заказал кофе, бутерброды.
– Грустные проводы, уголками губ усмехнулся Игорь. – Ребята третьи сутки гуляют, дым коромыслом, а у нас все не как у людей Ну, зачем звал?
Русич увидел сына и еще больше растерялся.
– Ты меня, надеюсь, проводишь, па? – поднял голубые глаза Игорь.
– Очень бы хотел, – смешался Русич, – но чертова перечница, наш директор. Обстоятельства против. На, погляди сам! – протянул он сыну авиабилет на Сахалин, командировочное удостоверение. Он готов был провалиться сквозь землю, не находя силы взглянуть Игорю в лицо Его единственный сын, родная кровь, по сути дела, самый близкий человек, впервые отрывается от отчего дома, отправляется в неизведанное, в армию, в десантные войска, где ждут его отнюдь не пироги и пышки, а он, горе-отец, не в состоянии даже проводить сына по-человечески, проклятая текучка заела.
– Что ж, – горько произнес Игорь, – я так и знал. – Он провел широкой ладонью по бритой голове – никак не мог привыкнуть, что нет больше пышной шевелюры. – Вы с мамой, на мое несчастье, слишком деловые люди. Я лучше пойду! – Игорь попытался встать, но отец удержал на месте.
– Игорек, милый, ну, встань ты на мое место, как мне быть? Отказаться?
– Не имею права тебя обвинять. – Игорь смотрел в сторону, где ворковала парочка, не обращая на окружающих внимания. – Лучше бы я ушел тайком от вас. Прощай, отец!
– Погоди! Ты смотри там в оба, – заторопился Русич, – слушайся командиров, а если выпадет…
Игорь был сыном своего отца, ушел, не дослушав наставлений, которые – он сам это отлично понимал – в подобной ситуации выглядели довольно смешно. В кафе было малолюдно, тихо играла мелодичная музыка. Наверное, пора было уходить и Русичу, но на душе скребли кошки, а здесь, на соседнем стуле, казалось, все еще сидел Игорь, мысленно можно было даже продолжать с ним разговор, оправдываться, сообща разобраться в ситуации, найти разумный выход из сложнейшего положения. В конечном счете, на кой черт ему лететь на Сахалин? Без него компетентная комиссия разберется. Но отказ только усугубит его положение: мол, специально увильнул от расследования, хочет избежать наказания. Да, но и Галина хороша, ничего не скажешь, улетела еще раньше. Словом, они оказались далеко не лучшими хранителями семейного очага. По молодости, не стесняясь друзей, открыто восторгались друг другом, вслух толковали о достоинствах, которыми якобы обладали. Вместе мечтали достичь самых высших жизненных вершин, чудаки, помнится, даже составили перспективный план на 25 лет вперед, предусмотрели в нем все: рост по должности, зарплату, как нарочно, упустили только в плане рождение детей. «Вы хоть ребеночка-то родите», – полушутливо попросила мама Зина. «А чего там мелочиться, – смеялась Галина. – Я нарожаю Алексею кучу детей: пятерых мальчиков и двух девочек». Ох-хо-хо! Одного-то по-настоящему поднять на ноги не сумели.
Мысли Русича вновь вернулись к Галине. Сдурела баба – разливщик горячего металла, «непрерывщик» – так себя называет. Готов дать голову на отсечение, второй такой фанатички на всем белом свете больше не найдешь. Правда, следует отдать должное – неимоверными усилиями выбилась в лидеры, теперь всюду нарасхват. Потеряла семью и даже не заметила потери. Вот и сейчас – улетела в Японию, бросив на распутье сына. Да и я, что там говорить, хорош гусь. То на Черном море загорал, с писателями общался, теперь должен лететь через всю страну. Игорь – парень самостоятельный, не больно-то нуждается, как в старину говаривали, в отцовском благословении, но все же в армию идет, не в турпоход с ночевкой. Русич посмотрел в окно. Рядом с кафе женщина в оранжевой путейской куртке сгребала в кучу граблями сморщенные листья. Чуть поодаль горел костер – дыма было больше, чем огня. Женщина подносила листья на брезенте, опрокидывала в костер. И вспомнился Русичу их костер по вторникам – юношеская забава. Каждый вторник собирались на берегу реки друзья-товарищи, частыми посетителями у костра были какие-то опухшие бедолаги, голодный люд. Сидели, глядели на огонь, толковали о смысле жизни, делились последним куском хлеба. Уходили, как из церкви, очищенные, просветленные. Сейчас бы зажечь наш костер, мелькнула у Русича дикая мысль, объясниться, попросить совета, но… «одних уж нет, а те далече».
– Не желаете рюмочку коньячку? – склонился к столику пожилой официант, – так сказать, под настроение здорово помогает. А настроение у вас, извините, минорное-с…
– А вы психолог, угадали.
– Служба-с. – Официант взмахнул блокнотом. – Слушаю.
– Спасибо, спиртное без повода не употребляю, – глухо проговорил Русич. – А впрочем, ведь вы правы, да и повод есть, принесите мне граммов эдак триста красного вина.
– Сей секунд! – Официант мгновенно исчез и очень быстро возвратился, будто за перегородкой уже загодя был наполнен графинчик.
Русич огляделся по сторонам, знакомых не обнаружил. Налил рюмку, выпил. Теплая волна прошла по телу, и что-то отпустило внутри. Налил еще. Выпил, удивляясь новому ощущению – накатило благодушие. Мысли постепенно перешли к последнему разговору с Петром Кирычем, затем он стал вспоминать рассказы сослуживцев о Щелочихине. Странный, ничего не скажешь, человек. Злые языки утверждали: попадал Петр Кирыч в положения, которые принято считать экстремальными, выходил сухим из воды. И прозвище к нему приклеилось – «непотопляемый».
Стал вспоминать Русич и прежних руководителей. Были среди них и орлы, и мокрые курицы. До сего дня дошли настоящие легенды о первом директоре завода Бударине. Командовал бронепоездом, потом служил у Котовского, учился в промакадемии, за год прошел два курса, душевный был человек, мог снять последнюю рубаху и отдать нуждающемуся товарищу. Имелась, правда, у Бударина одна странность – приезжал на работу верхом на коне, подаренном лично Котовским, носил кавалерийскую папаху, сапоги со шпорами. На смену ему пришел бывший балтийский моряк Мукасеев. При нем был создан знаменитый отбойный молоток, которым Алексей Стаханов установил свой феноменальный рекорд. Возглавлял завод Мукасеев около двадцати лет. Человек глубоко порядочный, чуткий, не курил, не пил спиртного, за все годы никто из работников не слышал от директора грубого слова. За освоение серийного производства вентиляторов для угольной промышленности был награжден орденом Ленина. Третий директор, Лукашов, также был умницей, но, к сожалению, часто болел, сказывались раны, полученные на фронтах Отечественной войны. Когда он болел, все сотрудники с охотой соглашались ходить к нему домой с деловыми бумагами, там быстро решались любые вопросы. Директора приглашали в главк, в министерство, но у него, видимо, были свои представления о карьере.
Шли годы. Что-то стало незаметно меняться в руководстве в худшую сторону. Завод поручали возглавлять «варягам», имеющим все что угодно, кроме таланта, творческого подхода и человечности. Пришел директор Зверев – мужчина средних лет, высокий, спортивно подтянутый, с пышной шевелюрой, мог с молодецкой удалью за несколько минут очаровать любую секретаршу министерства, мог попасть на любой прием. Завод снова начал обретать былую славу, но сгубила директора водка, надебоширил в ресторане. Его сменил Локшин – сорокалетний, много курящий, козыряющий своими связями и… ничегошеньки не разбирающийся ни в горном деле, ни в угольном машиностроении. С его приходом завод буквально захлестнула волна специалистов со стороны, с предприятия, откуда он явился. Все приходили с непременным повышением, а замом по экономике он взял человека, не различающего, где серый чугун, а где ковкий. Зато они с Локшиным когда-то пели в студенческом хоре. Через год на отчетно-выборном собрании «варяг» Локшин не попал в состав парткома завода, а в ближайшие недели все «пришельцы» по разным причинам уволились с завода. И снова в который раз сменилась декорация в «главном» кабинете.
Со временем Русич сделал для себя важное открытие: «главное» заводское кресло имело удивительную особенность – оно как бы насквозь просвечивало человека. Кого-то выставляло глупцом, кого-то буквально раздевало перед людьми, а многих откровенно портило.
После Гехта, который ушел добровольно, поняв, что в директорах не дотянет до пенсии, в Старососненске появился человек из большого города Воронежа. Его появлению предшествовали различные слухи, усиленно раздуваемые подхалимами. Поговаривали, будто Петр Кирыч согласился «поднять» завод по примеру Валентины Гагановой, переходил с передового предприятия на их «среднее». Он-де на «Пневматике» будет временным, завод наш для Щелочихина – трамплин, призванный забросить Петра Кирыча аж в столицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55
После крайне неприятной беседы с директором завода Русичу захотелось рассказать все бывшей жене, попросить совета. «Откуда Петр Кирыч знает, что Галина в заграничной командировке?» Он позвонил бывшей жене. Трубку снял Игорь.
– Салют, камарадос! – нарочито бодро проговорил Русич. – Докладываю: недавно прилетел из Пицунды, отдыхал. Какие новости у тебя, сынок? Как дела на спортивном фронте, как вообще живешь-можешь? – Он постарался придать голосу теплоту и заботливость.
– Пока все нормалеус, жизнь бьет ключом, – уклончиво ответил сын, однако по тону Игоря Русич догадался: что-то действительно волнует парня.
– Мама дома?
– Нет.
– На работе?
– Бери выше, гляди дальше. – В голосе Игоря появились насмешливые нотки. – Галина свет Ивановна в настоящий момент, наверное, уже высадилась в аэропорту Страны восходящего солнца. Умчалась наша мама за горизонт.
Японцы, понимаешь, по мадам Русич страшно соскучились.
– А если серьезно?
– Служебная командировка. Точно объяснить цель поездки я не в состоянии, но… что-то связанное с покупкой Японией лицензии на советскую установку непрерывной разливки стали – святое для матери детище. Она ведь спит и кристаллизаторы для заправки видит.
– Зачем ты так, Игорек? – осторожно укорил Русич. – Ей ведь тоже не сладко мотаться по чужим странам.
– Зато мне сегодня страшно весело! – сорвался Игорь. – Хорошо, что ты позвонил, а то бы волком завыл. Трубы, отец, сбор сыграли, ухожу служить в Советскую Армию, буду, как учит мама Зина, честно и добросовестно защищать мирные ваши дела и так далее. Зря, видать, просил мать купить фирменные джинсы и магнитофон.
– Не шутишь?
– Я бы с удовольствием пошутил на другую тему.
– Когда являться? – сдерживая волнение, спросил Русич.
– Послезавтра, в девять утра.
Русич долго молчал, не находя нужных, успокаивающих слов, слышал в трубку легкое, нетерпеливое покашливание сына – Игорь недавно крепко простудился на тренировке.
– Давай срочно встретимся, – предложил он сыну. – Я тоже должен тебе кое-что сказать. Хочу верить – поймешь. Можешь прямо сейчас ко мне приехать?
– Взгляну на часы. Э, время позднее. Пока доберусь, пока… Давай лучше завтра…
На следующий день к назначенному времени Игорь пришел в кафе «Сатурн» у входа в Нижний городской парк. Русич уже сидел за крайним столиком, нетерпеливо поглядывал на стеклянную дверь. Он не сразу признал сына Мягкие пшеничные кудри исчезли, наголо стриженная голова удивительно походила на дыню, уши смешно топорщились, а в глазах застыла затаенная тревога Русич заказал кофе, бутерброды.
– Грустные проводы, уголками губ усмехнулся Игорь. – Ребята третьи сутки гуляют, дым коромыслом, а у нас все не как у людей Ну, зачем звал?
Русич увидел сына и еще больше растерялся.
– Ты меня, надеюсь, проводишь, па? – поднял голубые глаза Игорь.
– Очень бы хотел, – смешался Русич, – но чертова перечница, наш директор. Обстоятельства против. На, погляди сам! – протянул он сыну авиабилет на Сахалин, командировочное удостоверение. Он готов был провалиться сквозь землю, не находя силы взглянуть Игорю в лицо Его единственный сын, родная кровь, по сути дела, самый близкий человек, впервые отрывается от отчего дома, отправляется в неизведанное, в армию, в десантные войска, где ждут его отнюдь не пироги и пышки, а он, горе-отец, не в состоянии даже проводить сына по-человечески, проклятая текучка заела.
– Что ж, – горько произнес Игорь, – я так и знал. – Он провел широкой ладонью по бритой голове – никак не мог привыкнуть, что нет больше пышной шевелюры. – Вы с мамой, на мое несчастье, слишком деловые люди. Я лучше пойду! – Игорь попытался встать, но отец удержал на месте.
– Игорек, милый, ну, встань ты на мое место, как мне быть? Отказаться?
– Не имею права тебя обвинять. – Игорь смотрел в сторону, где ворковала парочка, не обращая на окружающих внимания. – Лучше бы я ушел тайком от вас. Прощай, отец!
– Погоди! Ты смотри там в оба, – заторопился Русич, – слушайся командиров, а если выпадет…
Игорь был сыном своего отца, ушел, не дослушав наставлений, которые – он сам это отлично понимал – в подобной ситуации выглядели довольно смешно. В кафе было малолюдно, тихо играла мелодичная музыка. Наверное, пора было уходить и Русичу, но на душе скребли кошки, а здесь, на соседнем стуле, казалось, все еще сидел Игорь, мысленно можно было даже продолжать с ним разговор, оправдываться, сообща разобраться в ситуации, найти разумный выход из сложнейшего положения. В конечном счете, на кой черт ему лететь на Сахалин? Без него компетентная комиссия разберется. Но отказ только усугубит его положение: мол, специально увильнул от расследования, хочет избежать наказания. Да, но и Галина хороша, ничего не скажешь, улетела еще раньше. Словом, они оказались далеко не лучшими хранителями семейного очага. По молодости, не стесняясь друзей, открыто восторгались друг другом, вслух толковали о достоинствах, которыми якобы обладали. Вместе мечтали достичь самых высших жизненных вершин, чудаки, помнится, даже составили перспективный план на 25 лет вперед, предусмотрели в нем все: рост по должности, зарплату, как нарочно, упустили только в плане рождение детей. «Вы хоть ребеночка-то родите», – полушутливо попросила мама Зина. «А чего там мелочиться, – смеялась Галина. – Я нарожаю Алексею кучу детей: пятерых мальчиков и двух девочек». Ох-хо-хо! Одного-то по-настоящему поднять на ноги не сумели.
Мысли Русича вновь вернулись к Галине. Сдурела баба – разливщик горячего металла, «непрерывщик» – так себя называет. Готов дать голову на отсечение, второй такой фанатички на всем белом свете больше не найдешь. Правда, следует отдать должное – неимоверными усилиями выбилась в лидеры, теперь всюду нарасхват. Потеряла семью и даже не заметила потери. Вот и сейчас – улетела в Японию, бросив на распутье сына. Да и я, что там говорить, хорош гусь. То на Черном море загорал, с писателями общался, теперь должен лететь через всю страну. Игорь – парень самостоятельный, не больно-то нуждается, как в старину говаривали, в отцовском благословении, но все же в армию идет, не в турпоход с ночевкой. Русич посмотрел в окно. Рядом с кафе женщина в оранжевой путейской куртке сгребала в кучу граблями сморщенные листья. Чуть поодаль горел костер – дыма было больше, чем огня. Женщина подносила листья на брезенте, опрокидывала в костер. И вспомнился Русичу их костер по вторникам – юношеская забава. Каждый вторник собирались на берегу реки друзья-товарищи, частыми посетителями у костра были какие-то опухшие бедолаги, голодный люд. Сидели, глядели на огонь, толковали о смысле жизни, делились последним куском хлеба. Уходили, как из церкви, очищенные, просветленные. Сейчас бы зажечь наш костер, мелькнула у Русича дикая мысль, объясниться, попросить совета, но… «одних уж нет, а те далече».
– Не желаете рюмочку коньячку? – склонился к столику пожилой официант, – так сказать, под настроение здорово помогает. А настроение у вас, извините, минорное-с…
– А вы психолог, угадали.
– Служба-с. – Официант взмахнул блокнотом. – Слушаю.
– Спасибо, спиртное без повода не употребляю, – глухо проговорил Русич. – А впрочем, ведь вы правы, да и повод есть, принесите мне граммов эдак триста красного вина.
– Сей секунд! – Официант мгновенно исчез и очень быстро возвратился, будто за перегородкой уже загодя был наполнен графинчик.
Русич огляделся по сторонам, знакомых не обнаружил. Налил рюмку, выпил. Теплая волна прошла по телу, и что-то отпустило внутри. Налил еще. Выпил, удивляясь новому ощущению – накатило благодушие. Мысли постепенно перешли к последнему разговору с Петром Кирычем, затем он стал вспоминать рассказы сослуживцев о Щелочихине. Странный, ничего не скажешь, человек. Злые языки утверждали: попадал Петр Кирыч в положения, которые принято считать экстремальными, выходил сухим из воды. И прозвище к нему приклеилось – «непотопляемый».
Стал вспоминать Русич и прежних руководителей. Были среди них и орлы, и мокрые курицы. До сего дня дошли настоящие легенды о первом директоре завода Бударине. Командовал бронепоездом, потом служил у Котовского, учился в промакадемии, за год прошел два курса, душевный был человек, мог снять последнюю рубаху и отдать нуждающемуся товарищу. Имелась, правда, у Бударина одна странность – приезжал на работу верхом на коне, подаренном лично Котовским, носил кавалерийскую папаху, сапоги со шпорами. На смену ему пришел бывший балтийский моряк Мукасеев. При нем был создан знаменитый отбойный молоток, которым Алексей Стаханов установил свой феноменальный рекорд. Возглавлял завод Мукасеев около двадцати лет. Человек глубоко порядочный, чуткий, не курил, не пил спиртного, за все годы никто из работников не слышал от директора грубого слова. За освоение серийного производства вентиляторов для угольной промышленности был награжден орденом Ленина. Третий директор, Лукашов, также был умницей, но, к сожалению, часто болел, сказывались раны, полученные на фронтах Отечественной войны. Когда он болел, все сотрудники с охотой соглашались ходить к нему домой с деловыми бумагами, там быстро решались любые вопросы. Директора приглашали в главк, в министерство, но у него, видимо, были свои представления о карьере.
Шли годы. Что-то стало незаметно меняться в руководстве в худшую сторону. Завод поручали возглавлять «варягам», имеющим все что угодно, кроме таланта, творческого подхода и человечности. Пришел директор Зверев – мужчина средних лет, высокий, спортивно подтянутый, с пышной шевелюрой, мог с молодецкой удалью за несколько минут очаровать любую секретаршу министерства, мог попасть на любой прием. Завод снова начал обретать былую славу, но сгубила директора водка, надебоширил в ресторане. Его сменил Локшин – сорокалетний, много курящий, козыряющий своими связями и… ничегошеньки не разбирающийся ни в горном деле, ни в угольном машиностроении. С его приходом завод буквально захлестнула волна специалистов со стороны, с предприятия, откуда он явился. Все приходили с непременным повышением, а замом по экономике он взял человека, не различающего, где серый чугун, а где ковкий. Зато они с Локшиным когда-то пели в студенческом хоре. Через год на отчетно-выборном собрании «варяг» Локшин не попал в состав парткома завода, а в ближайшие недели все «пришельцы» по разным причинам уволились с завода. И снова в который раз сменилась декорация в «главном» кабинете.
Со временем Русич сделал для себя важное открытие: «главное» заводское кресло имело удивительную особенность – оно как бы насквозь просвечивало человека. Кого-то выставляло глупцом, кого-то буквально раздевало перед людьми, а многих откровенно портило.
После Гехта, который ушел добровольно, поняв, что в директорах не дотянет до пенсии, в Старососненске появился человек из большого города Воронежа. Его появлению предшествовали различные слухи, усиленно раздуваемые подхалимами. Поговаривали, будто Петр Кирыч согласился «поднять» завод по примеру Валентины Гагановой, переходил с передового предприятия на их «среднее». Он-де на «Пневматике» будет временным, завод наш для Щелочихина – трамплин, призванный забросить Петра Кирыча аж в столицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55