На этой телеге я и умру… Анна, усаживай гостя!
Я избегал смотреть на Анну. Но она особенно и не старалась заглянуть мне в глаза. Меня удивляло ее железное спокойствие, точнее, какая-то душевная уравновешенность, монашеская умиротворенность, но все же я не мог сказать, что Анна вела себя так, словно находилась под воздействием гипноза или наркотических средств. В том-то и дело, что в ее движениях, интонации, взглядах присутствовала глубокая убежденность.
– Когда мы здесь первый раз встретились, Анна тоже смотрела на все вокруг вашими глазами, – сказал Августино, пристраивая за воротником белоснежную салфетку. – Э-э… будьте так любезны, маслиночку!.. Благодарю!.. Особенно после того, как она случайно увидела процесс родов… Вам чего? Кампари, вина, текилы?.. Водочки?.. Вы знаете, я тоже люблю классическую русскую водку. Особенно с маслинкой… Так вот, когда мне доложили, что наша подопечная совершила смертельный трюк и спрыгнула с вертолета, а затем увидела то, что без подготовки видеть не следовало бы, я понял, что мы вот-вот ее потеряем и она станет союзницей подлого Гонсалеса… Ваше здоровье!
Августино одним махом выпил рюмку водки, тотчас отправил в рот маслину и прижал край салфетки к губам.
– Я была в шоке, – призналась Анна, гладя по маленькой и почти безухой голове ручного гепарда, который беззвучно подбежал к ней и стал, как кошка, ластиться. – Я почти безоговорочно приняла сторону Гонсалеса и хотела вместе с ним все здесь сжечь и перепахать.
– Вот видите, – сказал мне Августино, протягивая в сторону Анны руку ладонью вверх. – А когда это было?
– Девять дней назад.
– Всего девять дней! И за это время у человека сознание перевернулось на сто восемьдесят градусов! – воскликнул Августино, кромсая ножом и вилкой крохотный кусочек белой рыбы. – Я знал, что все будет так, как и случилось, но, чтобы не тратить время на долгие идеологические споры, предпочел попросту выкрасть Анну из особняка. Так, если не ошибаюсь, делают с невестами горцы где-то на юге России.
Должно быть, я слишком выразительно посмотрел на Августино, и Седой Волк, положив на тарелку вилку и нож, залился на удивление приятным смехом, показывая свои великолепные фарфоровые зубы.
– Нет, нет! – замахал он рукой. – Не смотрите на меня так, вы неправильно поняли меня. Я сравнил Анну с невестой совсем не в том смысле, что я украл ее в этом качестве. Я имел в виду только метод – прекрасный радикальный метод, волевое решение, в итоге которого все становятся счастливы… Возьмите лангуста! Или вы равнодушны к дарам моря?
– Это, наверное, был единственный случай в моей жизни, – сказала Анна, глядя на меня, словно в зеркало, где видела только свое отражение, – когда насилие по отношению ко мне принесло такой замечательный результат.
– Это, голубушка, все оттого, что ты мало общалась со старым добрым Августино! – назидательно помахал пальцем Седой Волк и бросил гепарду кусок вяленой говядины. – А почему бы, друзья, нам не выпить еще по одной? Мне очень не хотелось бы, чтобы наш гость скучал.
– Он не скучает, – сказала Анна, хотя мне совсем не хотелось, чтобы она комментировала мои чувства. – Он просто ничего не понимает.
– Так уж ничего! – приятно проворчал Августино и подал знак официанту, чтобы тот наполнил рюмки. – Что тут непонятно? Анна сдает мне в аренду западную часть острова. Я буду исправно платить ей причитающуюся сумму. Порядок и чистоту гарантирую.
– Кирилл не об этом хочет узнать, – сказала Анна, глядя на меня. – Его интересует самое главное.
– Ах, самое главное! – произнес Августино. – Это, молодой человек, знание особой категории. Это почти марксистская наука, которая утверждала, что пролетариат сам не до конца знает, что ему необходимо на самом деле. Вот вы, например, знаете ли наверняка, что сделает вас полностью счастливым?.. Молчите? Надеюсь, не смерть противного ворчуна Августино?
– Для Кирилла счастье заключается в том, – сказала Анна, двумя пальцами поднимая какой-то дурацкий бутербродик на палочке размером с монету, – чтобы его всегда окружали друзья, но при этом не брать на себя никакой ответственности за их преданность.
«Много ты понимаешь!» – подумал я.
– Это правда? – вздернул Августино белесые брови. – Если да, то это не совсем хорошо, молодой человек. В жизни за все надо платить. И за преданность тоже, как бы кощунственно это ни звучало. Да, бескорыстному и верному другу надо платить. Я выражаюсь не буквально, и речь не идет о каком-то материальном вознаграждении.
Ты хочешь сказать, подумал я, исподлобья глядя на Анну, что я не платил тебе той же монетой за твою преданность?
– Боюсь, Анна, что ваш рецепт принят нашим другом в штыки, – сказал Августино, поднимая рюмку за тонкую ножку. – Он не пьет и не ест, а это верный признак того, что мы по-прежнему находимся на разных линиях фронта. Точно сформулировать символ человеческого счастья дано немногим. Может быть, в какой-то степени цыганам. И мне, старому доброму ворчуну Августино… Ваше здоровье!
– Знаете, почему мы с Анной так легко нашли общий язык? – спросил Августино, снова закусив маслинкой и на минуту прижав край салфетки к губам. – Потому… – он сплюнул косточку на кончик вилки, – потому, что мы с ней почти что родственные души. Не счастье, голубчик, а несчастье сближает людей. Кажется, об этом очень точно писал О'Генри?.. Интересно, вы не пьете из-за каких-то идейных соображений или же из-за ненависти ко мне?
– За тебя, Кирилл, – сказала Анна и поднесла бокал с вином к глазам.
– Дело в том, – продолжал Седой Волк, энергично прожевывая кружок колбасы, – что у меня погибла дочь Валери. Никого из родных у меня нет. Такая же грустная судьба у Анны… У тебя грустная судьба? – обратился Августино к Анне.
– Грустная, – ответила Анна и выпила.
– Была! – уточнил Августино, поднял вверх указательный палец и обратил свои голубые глаза на меня. – Молодой человек, а что вы слышали про клонирование?
Августино не спешил продолжать развитие этой темы и целую минуту не сводил с меня взгляда. Я вовсе не был намерен отвечать ему, как школьник учителю, но в уме все же попытался сформулировать ответ. Если не ошибаюсь, то это какие-то генетические опыты с созданием копий, и овечка Долли – результат этих опытов.
– Я тоже не знаю, – доверительно сказал Августино, приблизив ко мне седую голову. – Все там очень мудрено. Но вот они, – он показал рукой на здание лаборатории, – они знают. И этот красавец, – он погладил по голове гепарда, – тоже знает. Потому что он сам клонированная копия такого же гепарда, который, к несчастью, скончался год назад от несварения желудка. Тот скончался, а мы из его клетки отделили одно ядрышко, вставили его в яйцеклетку самки гепарда, и она родила нам этого красавца, живую копию оригинала. Ловко, правда?
Мне почему-то стало не по себе. Я вообще не переношу разговоров о создании каких-то пробирочных существ. Глянув на гепарда с нескрываемым отвращением, я медленно перевел взгляд на Анну. В голову, конечно, не могло прийти ничего, кроме ужасной глупости: а как представится она сейчас клонированным двойником настоящей Анны!
К счастью, этого не произошло. Анна никем не представилась, она вообще ничего не сказала и не подняла на меня глаза.
– Человечество еще не поняло, к какому величайшему открытию пришли ученые, – сказал Августино, что-то сильно сваливаясь на пафос. – Пока идет одна болтовня. Что-то обсуждают, что-то запрещают, фантазируют, собирают симпозиумы. А ведь мы, люди Земли, вплотную подошли к решению проблемы, над которой билось человечество с момента его зарождения, – проблемы бессмертия!
Он начал нервничать, зачем-то схватился здоровой рукой за колесо каталки, сдвинул ее с места, но тотчас жестом остановил официантов, которые уже были готовы кинуться к нему.
– Три года назад, потеряв дочь, я понял, что стремительно старею, что очень скоро наступит тот день, когда я превращусь в тлен, и мое колоссальное состояние, моя огромная власть разойдутся по липким рукам таких негодяев, как Гонсалес. Мучительнее всего мне было осознавать, что я опоздал, что болезнь уже не позволит мне оставить после себя наследника. И когда я уже потерял всякую надежду протянуть свой генетический код в будущее, я узнал о клонировании.
Он, словно выпив, на минуту прижал к губам салфетку, откашлялся и продолжил:
– И вот два года назад я построил на этом острове лабораторию, собрал со всего мира лучших ученых-генетиков и создал им все условия для работы, призванной ликвидировать самую великую несправедливость на Земле – неспособность отдельных людей оставить после себя потомство. Овечка Долли, о которой газеты и телевидение растрезвонили по всей планете, всего лишь школьный химической опыт в сравнении с тем, чего добились мы. Все сторожевые собаки на острове – клонированы, и эта прекрасная кошка, и множество обезьян, и кабаны, и коровы… У нас не было ни одной ошибки, и полтора года назад мы вплотную подошли к возможности клонировать человека. Для этого мне понадобилось большое количество молодых женщин, которые бы взяли на себя роль суррогатных матерей, «мамочек». В голодных деревнях Эквадора заманить хорошим заработком пару сотен женщин было простым делом. Каждая подписала со мной договор, отказавшись от всех прав на детей, которых произведет на свет в лабораторных условиях.
Августино помолчал, перевел дух и отпил немного сока. Его глаза изменились неузнаваемо. В них горел такой огонь фанатизма, что мне было страшно смотреть ему в глаза.
– Генетики на всякий случай перестраховались и внесли коррективы в генный код первых эмбрионов: они создали несколько существ без головного мозга. А раз нет мозга – то это не человек, и никакой моральной ответственности мы не несем. Так родилась еще одна идея, открывающая человечеству дорогу в бессмертие: запасные органы, которые можно менять по мере изнашивания собственных. Понимаете, о чем я говорю? При пересадке органов клонированного двойника своему оригиналу не происходит отторжения. Органы приживаются буквально на глазах! Нашему охраннику, который болел циррозом печени, почечными коликами и воспалением желчного пузыря, мы пересадили органы клонированного безголового двойника, и охранник как заново родился. Потом у нас появились богатые клиенты, которые пожелали создать клонированных двойников на «запчасти». Этот бизнес по своей прибыли не имеет равных. И вот недавно мы решились на эксперимент с полноценным клонированным эмбрионом. Около двадцати женщин уже вынашивают в себе моих двойников.
Губы Августино невольно вытянулись в улыбке. Он смотрел сквозь меня в будущее. Его сухая костлявая рука крепко сжимала никелированный подлокотник.
– Это даже не дети. Это больше! Это я сам обретаю вторую жизнь, но она уже не будет замыкаться в одном человеческом теле. Двадцать Августино Карлосов! Пока двадцать. Если эксперимент удастся и мальчики родятся нормальными, то потом появится еще сотня. А может быть, две сотни. Или тысяча!! И все они будут нести в себе мои способности, мою волю, мою власть! И весь мир окажется в моих руках!!
Глаза старика горели безумием. Рука, в которой он намеревался держать весь мир, дрожала.
– Может быть, я не встану с этого кресла в ближайшие двадцать лет – мой двойник, которого я разберу на запчасти и вырву из него спинной мозг вместе с позвоночником, должен развиваться не меньше двадцати лет. Но сердце, почки, печень, желудок и костный мозг я поменяю себе в ближайшие месяцы. И пока будет происходить мое обновление, в приамазонской сельве править будет мой новый помощник – Анна.
Я так дернул головой, посмотрев на Анну, что у меня едва не хрустнули шейные позвонки, а запасных у меня не было.
– Кстати, можете поздравить Анну, – продолжал Седой Волк.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65