А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

Гепард воспринял это как проявление ласки и лизнул меня в руку.
– Ты что?! – бормотал я, испытывая несправедливую ненависть к животному за его индифферентность. – Ты заболел? Ты почему так себя ведешь, дрянь?! Ты почему ластишься?! Почему подпускаешь Нику к себе, безмозглая тварь?!
– Отпусти, ему больно! – крикнула Ника, отталкивая меня.
Я потерял равновесие и сел на дно шлюпки. Ей нельзя волноваться, вспомнил я слова Анны, нельзя носить тяжести, делать резкие движения, ее надо оберегать, как былиночку…
Не уберег.
Глава 48
Я греб на восток. Правая рука потеряла чувствительность, но я мог держаться ею за весло и, упираясь ногами, откидывать плечи назад. Получалось почти хорошо. Когда я уставал, за весла садилась Ника. Но ее надолго не хватало.
У меня были странные пассажиры, если даже учесть, что странным было само наше плавание по Тихому океану в весельной шлюпке. Отношение к Нике вдруг очистилось от налета мистики и фанатичного стремления выполнить последнюю просьбу Анны и стало прозрачным, как воздух. Я уже видел в ней то, что видел – худую девушку лет двадцати трех, с которой мы по воле случая оказались в одной посудине посреди безбрежных вод. Ничто меня с ней уже не связывало, кроме ушедших в прошлое испытаний, похожих на тяжелый сон, и я относился к ней, как осенний иней к траве. Она это чувствовала, по-своему переживала мое растущее к ней безразличие и раздражение.
Гепард, с которым приходилось делить запас воды, в сущности, проявлял все повадки пса, которому было хорошо везде, где был хозяин. Он лишь страдал от полуденной жары, и Ника соорудила для животного навес из одеяла. Мы могли уместиться под ним все втроем, но я, сохраняя самим придуманную дистанцию, предпочитал отдыхать на дне шлюпки, под скамейками, плеснув туда немного воды.
Я не знал, как далеко мы находимся от берега и на сколько нам хватит воды и желания жить. Катер, пока мы находились на нем, вряд ли прошел больше трехсот километров, а значит, принципиального значения пройденное им расстояние не имело: какая разница, восемьсот километров или тысяча отделяли нас от берега.
Дни сменяли ночи, ночи – дни, и я стал терять ощущение времени. Жизнь превратилась в беспрерывное падение в бездну, где временной отсчет уже не значил ничего, потому как бездна была бесконечной. Ника все меньше разговаривала со мной, все больше лежала в обнимку с гепардом под навесом, изредка открывая кран бочонка с питьевой водой и подставляя под него ладонь, чтобы кошке было удобнее лакать. Доброта девушки была абсолютной, лишенной поправок на здравый разум, и не было смысла напоминать ей, что бочонок не бесконечный, и та часть воды, которую выпил гепард, могла бы на несколько дней продлить жизнь нам с Никой. Если Ника и задумывалась о смерти, то как о единой для всех троих судьбе, не выделяя в какую-то особую категорию себя, меня или гепарда.
Не знаю, догадывалась ли она о том, какие изменения произошли в ее организме, что она утратила то качество, которое ставило ее в моих глазах выше любого из живущих на Земле. Похоже, что да, потому что ее нежелание жить вряд ли можно было объяснить нашим отчаянным положением – отчаянным, но не столь безнадежным, чтобы приговорить себя к душевному самоубийству. Я часто видел на ее глазах слезы. Она по мере возможности скрывала их, прижимаясь лицом к нежному белому брюшку гепарда, словно Маугли к соскам волчицы, и не проявляла интереса к рыбалке, которой я занимался, отдыхая от работы веслами.
В аварийном наборе, помимо удочки, я нашел компас, складывающийся нож и несколько ампул с чернилами, отпугивающими акул. Весь дневной улов я делил на три части: одну часть использовал в качестве наживки, вторую потрошил и сушил на ветру и солнце, готовя запас на «черный» день, а третью часть делил поровну на всю команду.
Ника поначалу отказывалась от еды, и ее порцию проглатывал гепард. На третий день, когда она ослабла настолько, что не смогла подменить меня на веслах, я накормил ее силой. Девушка плакала, плевалась, лупила меня своими невесомыми кулачками, но мне, несмотря на страшную боль в руке, было легко с ней справиться.
– Я тебя ненавижу! – кричала она. – Не трогай меня! Я не хочу есть твою гадкую рыбу! Я хочу умереть!
Впрочем, ее желания хватило ненадолго. Она перестала капризничать, но все равно угасала не по дням, а по часам. Запах духов Анны выветрился из лацканов пиджака, белый костюм утратил свой вид и стал больше напоминать матросскую робу.
Хорошо, что Ника не пыталась выяснить отношения. Все было ясно, и говорить нам было не о чем. Мне было жаль, что она так долго хранила в душе надежду. Жаль, что она обманывала себя и внушала себе, что я обнимаю именно ее, а не того, кого она могла произвести на свет. А я не мог и не хотел играть и лицемерить. Смешно и глупо лицемерить в шлюпке, где запасы воды подходят к концу.
Я еще рассчитывал на относительно долгую борьбу. Без содрогания отчетливо представлял, что будет с нами, когда закончится запас воды. Я стану добывать ее из рыбы, которую надеялся ловить и впредь. Из килограмма свежей рыбы можно было выжать стакан мутной и невкусной жидкости, но эта жидкость была пресной и могла продлить жизнь еще на несколько дней. Несчастная кошка не могла рассчитывать на свою долю рыбьего сока. В моих планах выживания гепард становился резервуаром с несколькими литрами крови, которую мы с Никой должны будем выпить, когда смерть уже станет взбираться на шлюпку. Потом – обезвоживание, галлюцинации, попытка пить морскую воду и полный отказ почек. Потом – погружение в смерть, похожую на коктейль из снов, воспоминаний, бреда и пустоты. Собственно, ничего страшного, все по законам бытия. А когда по законам – то это норма.
И, даже настроившись на неизбежность смерти, я думал о ней как о событии, которое наступит потом – завтра, послезавтра, но не сейчас. И потому ужас сковал мою волю и разум, когда наутро я взялся за весла и вдруг понял, что больше не смогу грести. Я до боли стискивал зубы, кричал, пытаясь превозмочь себя, но все мои попытки сдвинуть шлюпку с места оказались тщетны. Это казалось странным, парадоксальным, невозможным – я еще жил, но уже не мог делать ту физическую работу, которая еще вчера была мне по силам. Жизнь, оказывается, не всегда уходит из человека по каплям. Из меня она лилась, как кровь из пробитой артерии.
Я лег на дно шлюпки и заплакал сухими слезами. Ника, приоткрыв глаза, с безразличием посмотрела на меня, потянулась к бочонку с водой, открыла краник, но тот смог родить лишь каплю.
– Как быстро, – прошептал я, подползая на корточках к бочонку и наклоняя его.
Я нацедил всего одну кружку и осторожно отдал ее Нике. Она отпила треть и вернула кружку мне.
– Не хочу, – пробормотал я.
Конец приходит лавиной. Все позиции, на которых строится жизнь, обнуляются почти одновременно. Я занимался рыбной ловлей весь день, но на крючок не попалась ни одна рыбешка. Тогда я попытался ловить мальков, которые кишели вокруг шлюпки, зачерпывая воду ведром, но едва я опускал его в воду, как рыбки разлетались в стороны с такой скоростью, словно были осколками взорвавшейся гранаты.
Когда мне надоело это занятие, я надел ведро на голову, словно цилиндр, сел на корму, свесив ноги, и уставился в воду.
Так прошло несколько часов. Ветер крепчал, поднимая волны. Солнце отвесно падало за море. Обожженные руки и шея горели огнем, словно я ошпарился крутым кипятком. Но боль, как ни странно, была мне приятна. Это было единственное проявление жизни, которое я получал бесплатно и в неограниченном количестве.
Приближалась ночь, которая должна была открыть одну из последних страниц нашей жизни. Или последнюю…
– Корабль, – тихо произнесла Ника.
Я снял с головы ведро и поднял тяжелые веки. В километре от нас медленно дрейфовала баржа. Это была та самая баржа, на которую Маттос посадил «мамочек».
Глава 49
У нас обоих не могло быть одинаковых галлюцинаций. Это было чудо, потому что ничего подобного мы не могли ожидать, и в наше спасение трудно было поверить даже нам самим. Я вскочил на ноги столь поспешно, что шлюпка, накренившись, зачерпнула бортом воду.
Я крикнул, удивившись тому, насколько слабым и тихим стал мой голос, потом стал бить по днищу ведра, как в барабан.
Баржа не плыла своим ходом. Ее тащило течением, причем кормой вперед, но двигалась она быстрее шлюпки, потому что кормовые надстройки на свежем ветру играли роль паруса.
Я перестал колотить в ведро и протер глаза. С баржей было не все в порядке. Ее нос погрузился в воду, и волны свободно набегали на палубу, которая полого накренилась. На кормовой палубе и мостиках двухэтажной надстройки я не увидел ни одного человека. Недоброе предчувствие закралось мне в душу.
– Черт возьми, – пробормотал я. – Похоже, что они получили повреждение. Надо подать какой-нибудь сигнал, чтобы капитан заметил нас и подобрал.
Гепард с трудом выполз из своего убежища. На подгибающихся ногах он подковылял к борту, положил на него голову и, водя носом, стал смотреть на баржу.
Я взялся за весла. Никогда не узнаешь до конца своих возможностей! Откуда взялись силы? Не могу сказать, чтобы я греб с легкостью, но, во всяком случае, за десять минут работы расстояние между нами и баржей заметно уменьшилось.
Чем ближе мы подплывали к судну, тем тревожнее становилось у меня на сердце. Черный смоляной борт надвигался на нас, заслоняя вечернее небо. За несколько дней своего одиночного плавания мы настолько привыкли к водной пустыне вокруг нас, что беззвучно приближающаяся корма с надстройкой казалась гигантским чудовищным сооружением, оно вызывало чувство ужаса и заставляло все внутри сжаться в комок.
Когда нас разделяло не больше пятидесяти метров, я перестал грести и сложил весла. Мы медленно сближались. Уже можно было легко рассмотреть облупившуюся краску, которой был написан бортовой номер «К-22» и порт приписки «GUAJAKIL», ржавые потеки под клюзами и мутные стекла иллюминаторов. Волны шумно разбивались о борта, и баржа лениво раскачивалась. На середине судна с борта свисала веревочная лестница. В этом месте баржа погрузилась в воду гораздо ниже ватерлинии, и нижний конец лестницы плавал на поверхности.
Я схватился за него, пропустил его под скамейкой и связал.
– Оставайся здесь, – сказал я Нике. – И… Если что-то случится… В общем, будь внимательна.
Она села на скамейку и обняла гепарда. Я стал подниматься по лестнице вверх. Когда я перелезал через борт на палубу, то дышал так, словно находился высоко в горах.
Грузовая палуба была пуста, почти треть ее была уже затоплена. Мне показалось, что баржа погружается в воду едва ли не на глазах.
– Что за чертовщина? – пробормотал я и медленно пошел к надстройке, все двери которой были распахнуты настежь и скрипели на ржавых петлях.
Под ноги мне выкатился красный баллон огнетушителя. Ударившись о перегородку борта, он звякнул и, как только судно накренилось на другой борт, покатился в обратную сторону. Я успел заметить, что огнетушитель был использован – у него отсутствовала чека.
Я приблизился к скрипящей двери, придержал ее рукой, чтобы она ненароком не двинула меня по затылку, и зашел в отсек. В нос сразу шибанула гнилостная вонь. Понимая, что могу наткнуться на нечто неприятное, я остановился перед лестницей, ведущей наверх, и тотчас увидел лежащий на полу труп лысой женщины. Он уже успел распухнуть от жары и представлял из себя исключительно мерзкое зрелище.
Не задерживаясь, я стал подниматься наверх, уже ничего хорошего не ожидая, и по мере того, как мне открывался вид на светлое помещение, дышащее окнами с каждой стены, мои движения становились все более медленными, а потом я и вовсе остановился, пораженный увиденным.
Пол этого большого и светлого помещения был покрыт матрацами, и на них лежали «мамочки».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65