– Ее голос крепчал. – Почему ты стесняешься меня? И самой себя? Почему мне нельзя быть такой, какая я есть? Что, черт тебя побери, страшного в том, чтобы любить женщину? А?
Торговцы за уличными лотками притихли. Приземистый усач, подметавший у входа в итальянский ресторан, остановился и, опираясь на метлу, наслаждался неожиданным шоу. Юная парочка уставилась на нас с разинутыми ртами, парень на всякий случай обхватил девушку за плечи. Даже голуби перестали копошиться в канаве и пялились своими мерзкими немигающими глазками.
– Дорогуша, не переживай! – заорал усатый. – Я тебе каждый день вставлять буду!
– Вот черт! – Эми вытерла глаза рукавом и под перезвон колокольчика нырнула в магазин.
Я повернулась, чтобы последовать за ней.
– Вам обеим! – надрывался усач, пока за мной закрывалась дверь. – Я мужчина щедрый – на двоих хватит!
11.02 вечера. Я посадила двух женщин у Королевского оперного театра и теперь везла их в Масуэлл-Хилл. Мать и дочь, одной – лет пятьдесят с небольшим, второй, соответственно, около тридцати. Еврейки, возможно хасиды. Кто-то мне однажды рассказывал, что у хасидов женщины бреют головы и носят парики, и теперь я косилась в зеркальце, пытаясь угадать – эти длинные каштановые кудри настоящие или нейлоновые? Обе приоделись: у матери был день рождения. Она благодарила дочь за внимание, но нетрудно было понять, что не очень-то им весело. Обсуждая вечер, обе не могли скрыть усталости. Дочь издавала какие-то восклицания – как обычно, когда не слушаешь собеседника. Мать зевала, прикрывая рот рукой и то и дело повторяя: «Хорошо, правда?» Может, опера оказалась вшивая, а может, каждая из них на самом деле предпочла бы провести время в другом месте и в другой компании. В конце концов я потеряла интерес к их волосам и поймала джаз по радио.
Сегодня вышел напряг. Я до сих пор не могла поверить, что выпуталась. Эми крысу учуяла, да не ту. Ричард обиделся, что я ему не позвонила, но ничего не заподозрил – в этом я уверена на все сто. Да и как может ему взбрести на ум, что я болтаюсь по Ислингтону с любовницей? Да, я отстрелялась, но… Откуда-то взялось ощущение, что время мое на излете.
Хотя… пусть я когда-нибудь и попадусь – что с того? Я столько усилий прилагала, чтобы стать всем для всех своих любовников, что быть кем-то для каждого из них мне уже не удавалось. Беда в том, что я привыкла к разнообразному меню. Чего ради каждый вечер трескать макароны, если хочется ростбиф или цыпленка под соусом карри?..
За Хайгейт-Вудс я свернула направо, потом еще раз направо и высадила женщин у большого дома в Вудленд-Гарденс, где у входа был припаркован «мерседес». К этому времени их разговор сдох окончательно и они явно были счастливы, что наконец добрались до пристани. Возвращаясь в Вест-Энд, я подобрала придурковатого парня в анораке, которому нужно было в Камберуэлл, и по пути продолжала раздумывать о своих неурядицах.
Если послать одного или двух любовников, появятся время и деньги, чтобы привести в порядок квартиру. Пятеро – это чертовски накладно, особенно при моей мягкотелости. Сегодня, к примеру, все кончилось тем, что я купила Эми тот столик из кедрового дерева – выложила полные четыре сотни. Прощение – вещь дорогостоящая. Но если я решусь бросить парочку любовников, то кого именно? Как их выбрать?
Голова была забита этими мыслями всю дорогу до Камберуэлла. Это один из моих самых ненавистных уголков Лондона, хотя и там я знаю несколько славных местечек, надо только убраться подальше от главной улицы. Но эта унылая вереница кафешек, букмекерских лавочек, автобусных остановок и палаток… Затравленного вида человечки шмыгают в серые дома, ежатся на ветру, а вечно запруженная автомобилями дорога все тянется и тянется… Хоть вены вскрывай.
– Спасибо, что согласились подвезти. – Пассажир, явно настроенный поболтать, подался вперед, поправил очки на носу. – Знаете, я до вас останавливал четыре кеба – так меня никто не взял. Хотя у всех был оранжевый огонек!
– Южная часть реки. – Я уже тысячу раз это обсуждала.
– А что в этом плохого, хотелось бы знать? Если с юга на север – не проблема. Что же дурного в дороге с севера на юг? Таксисты – такая предубежденная публика.
– Просто на обратном пути трудно найти пассажира. Но я понимаю, о чем вы. Таксисты – они все такие говнюки.
Тут выяснилось, что придурок – натура деликатная. Он захлопнул рот и выпрямился, чопорно поджав губы.
Вот и славненько. Только будем надеяться, что чаевых я себя не лишила.
4.53 утра, и я вся в кусках. Высадив троих парней у Клэпхем-Коммон, я остановилась, чтобы проверить сообщения на мобильниках. Ничего ни от кого. Меня никто не любит.
В окошко постучали, я подняла голову и увидела бледную жирную физиономию. Пятидневная щетина и какой-то дурацкий взгляд – отрешенный, что ли. Вид этого типа мне не понравился, но из вежливости я опустила стекло на пару дюймов.
– Черинг-Кросс. – Я уловила северный акцент.
– Нет, извините. Я закругляюсь.
– Но у вас же горит огонек. Вы должны меня взять.
Вот дерьмо. Забыла выключить. Тип улыбался – до чего же отвратные желтые зубы. Не хочу видеть это мурло в своей машине.
– Ничего я не должна. Я возле вас не останавливалась, и вообще я не на трассе. Просто еду домой.
– Пожалуйста! Пожалуйста, подвезите меня к Черинг-Кросс. – Улыбка на его лице сменилась выражением отчаяния. Мне тут же стало жаль его. Инстинкт подсказывал, что этот тип не в себе – явное психическое расстройство. Если я его не возьму – куда он денется? С другой стороны, один бог ведает, есть ли у него деньги.
– Не поймите меня неправильно – но вы можете заплатить?
Явно оскорбленный, он достал из кармана небольшую пачку купюр и помахал перед моим носом.
– Ладно. Садитесь. – Я отперла дверь. Как овца.
Толстяк залез внутрь. Коричневое пальто напоминало одежду зеленщиков, на носки натянуты сандалии. Он снова скалил в улыбке желтые зубы.
Еще одна долгая, нудная поездка по более или менее прямому маршруту. Мы проехали станцию метро «Клэпхем-Норт». Я слышала, кто-то назвал Клэпхем «южным Челси». Брякнут же эти лондонцы. Дорога змеится вдоль обшарпанных ночных клубов и ирландских пабов, через Стокуэлл, вперед к Кеннингтону.
Я услышала щелчок и, взглянув в зеркало, увидела, что мой пассажир играет зажигалкой. Табличка «не курить» висела прямо перед ним.
– Эй! Читать умеете?
Ответом был остекленевший взгляд – будто этот тип вовсе и не в моей машине, а где-то в неведомом пространстве. Он и не пытался закурить. Просто баловался с зажигалкой. Пламя вспыхивало – и гасло, вспыхивало – и гасло.
– Прекратите. – Четко и ясно. Но он не останавливался. Вспыхнуло – погасло. Вспыхнуло – погасло. – Не смейте это делать в моей машине!
Непохоже было, чтобы он меня услышал. По ошибке я проскочила на красный, вокруг заревели гудки. Взяв себя в руки, я свернула налево и вырулила на пустынную, обсаженную деревьями дорогу. За деревьями тянулась шеренга домишек тридцатых годов. Вспыхнуло – погасло.
– Уберите. Вы меня отвлекаете, а это опасно.
Внезапно толстяк прекратил щелкать, хотя по его взгляду по-прежнему не было заметно, что он меня слышал. Он уронил руку. Я облегченно вздохнула. Чем скорее это путешествие окончится, тем лучше.
Господи, да он пытается поджечь сиденье!
Чему нас всех учили – так это не рисковать. Если ночью, в тихом темном закоулке у вас проблемы – плюйте на все, отпирайте дверь и вышвыривайте такого пассажира к чертовой матери.
Я крутанула руль, резко затормозила у обочины и развернулась к нему:
– Так, все. Вон отсюда!
Жирный урод снова улыбался. Злобно. Он все еще держал зажигалку у обивки.
– Вали отсюда!
Запахло паленым пластиком.
Вызвать полицию по одному из мобильников – нет, слишком долго. Самой рвануть к полицейскому участку – нельзя поворачиваться спиной к этому уроду. Кто знает, что еще взбредет ему в голову.
Оружие у таксистов не предусмотрено. Если полиция оружие найдет – могут отобрать значок. Но есть обходные пути – большой карманный фонарик, увесистый гаечный ключ. Вполне сгодится.
И фонарик, и гаечный ключ хранились в багажнике. Одна беда – чтобы достать их, нужно выйти, а неписаное правило таксистов гласит: «Не вылезай из машины, если внутри кто-то есть». Глазом моргнуть не успеешь, как уведут сумку с деньгами. Но если я буду без оружия, то как, черт побери, мне его отсюда выволочь?
Дыхание прерывалось и руки тряслись, когда я схватилась за дверную ручку. Пока доставала из багажника фонарь, тип не двинулся с места. Тогда я распахнула дверцу и вцепилась в его левую руку. От него несло спиртным и мочой. Толстяк не шевелился, даже не пытался от меня избавиться. Я пыхтела, тянула – без толку. Зажигалка была у толстяка в правой руке, и он упорно пытался поджечь обивку.
Я замахнулась фонарем. Неужели действительно пущу его в ход?
– Выкатывайся, мудак!
Внезапно он двинул меня головой в живот, точно тараном. Я отпрянула, пытаясь устоять на ногах, а жирный вылетел из машины, оттолкнул меня в сторону и, припустив по улице, исчез среди домов.
Согнувшись, я прислонилась к машине. Пока переводила дыхание, топот сандалий смолк в ночи. В небе надо мной светила белая круглая луна.
4
Джонни приготовил мне суп; точнее, перелил его в кастрюлю и подогрел. Ничего замысловатого – не какие-нибудь изысканности из Ковент-Гарден, – просто жестянка «Хайнц». Потом достал щербатую посудину и полез в буфет за ложкой.
– Извини, – пробормотал он, протягивая мне тарелку. – Надо бы тебе хлеб с маслом предложить, но у меня все кончилось.
– Неважно. – Действительно, какая разница.
Пока я глотала суп, Джонни настроил гитару. Она вся была в ожогах от сигарет, в жирных пятнах, в клочках отлипших наклеек. В боевых шрамах – как и ее хозяин. Джонни играл «Жаль, что тебя здесь нет» из репертуара «Пинк Флойд», и песня у него звучала жалобно, тоскливо. Он не спрашивал, что случилось со мной, и я ему не говорила. Это наши с Джонни лучшие минуты – когда он не спрашивает, а я не говорю. Потом он играл «Отель "Калифорния"». И «Роксанну». А когда настал черед «Убийцы-психопата», я закрыла глаза и снова увидела бледное круглое лицо в лунном свете. Вспыхнуло-погасло. Вспыхнуло-погасло.
Я пришла к Джонни просто потому, что он живет ближе всех остальных к полицейскому участку. Или дело не только в этом? С другими уютнее, но они бы и довели меня до точки своими причитаниями. У Джонни хватает ума этого не делать. Он знает, как меня успокоить, – поет мне песни. И я знала, что вернусь. Знала, что прощу его.
– Да… – Джонни отложил гитару в сторону, – я хотел тебе кое-что показать.
– Что?
Он полез под подушку и достал оттуда потрепанный бурый конверт. Протянул мне:
– Открой.
Я подняла глаза. Джонни улыбался – редкий случай.
– Давай же. Открывай.
Клапан был не заклеен, а загнут внутрь. Я открыла конверт и запустила туда руку.
– Джонни… – Пачка денег. Десятки, двадцатки, новенькие и старые. – Сколько здесь?
Джонни, посмеиваясь, потирал руки.
– Пять сотен сорок милых фунтов ее королевского величества.
– Откуда ты их взял?
Смех смолк.
– Господи, Кэйти, с чего такая подозрительность?
– С того, что она мне свойственна. – Я убрала купюры обратно в конверт. – У тебя же нет денег.
– Был счастлив принять твой вотум доверия. – Джонни выхватил у меня конверт и запихнул его обратно под подушку. – А я-то хотел спросить, как тебе идея смотаться куда-нибудь на недельку! Хотел .
– Ох, Джонни… Извини. У меня ночь поганая. Но ты и сам должен понять, что выглядит это странно. У тебя же никогда не было денег.
Джонни потянулся к стоящей рядом банке «Бекс» и отхлебнул из нее, не сводя с меня неприязненного взгляда.
– Выиграл я их, ясно? Выиграл в покер.
– Просто взял и выиграл? Темнишь, Джонни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40
Торговцы за уличными лотками притихли. Приземистый усач, подметавший у входа в итальянский ресторан, остановился и, опираясь на метлу, наслаждался неожиданным шоу. Юная парочка уставилась на нас с разинутыми ртами, парень на всякий случай обхватил девушку за плечи. Даже голуби перестали копошиться в канаве и пялились своими мерзкими немигающими глазками.
– Дорогуша, не переживай! – заорал усатый. – Я тебе каждый день вставлять буду!
– Вот черт! – Эми вытерла глаза рукавом и под перезвон колокольчика нырнула в магазин.
Я повернулась, чтобы последовать за ней.
– Вам обеим! – надрывался усач, пока за мной закрывалась дверь. – Я мужчина щедрый – на двоих хватит!
11.02 вечера. Я посадила двух женщин у Королевского оперного театра и теперь везла их в Масуэлл-Хилл. Мать и дочь, одной – лет пятьдесят с небольшим, второй, соответственно, около тридцати. Еврейки, возможно хасиды. Кто-то мне однажды рассказывал, что у хасидов женщины бреют головы и носят парики, и теперь я косилась в зеркальце, пытаясь угадать – эти длинные каштановые кудри настоящие или нейлоновые? Обе приоделись: у матери был день рождения. Она благодарила дочь за внимание, но нетрудно было понять, что не очень-то им весело. Обсуждая вечер, обе не могли скрыть усталости. Дочь издавала какие-то восклицания – как обычно, когда не слушаешь собеседника. Мать зевала, прикрывая рот рукой и то и дело повторяя: «Хорошо, правда?» Может, опера оказалась вшивая, а может, каждая из них на самом деле предпочла бы провести время в другом месте и в другой компании. В конце концов я потеряла интерес к их волосам и поймала джаз по радио.
Сегодня вышел напряг. Я до сих пор не могла поверить, что выпуталась. Эми крысу учуяла, да не ту. Ричард обиделся, что я ему не позвонила, но ничего не заподозрил – в этом я уверена на все сто. Да и как может ему взбрести на ум, что я болтаюсь по Ислингтону с любовницей? Да, я отстрелялась, но… Откуда-то взялось ощущение, что время мое на излете.
Хотя… пусть я когда-нибудь и попадусь – что с того? Я столько усилий прилагала, чтобы стать всем для всех своих любовников, что быть кем-то для каждого из них мне уже не удавалось. Беда в том, что я привыкла к разнообразному меню. Чего ради каждый вечер трескать макароны, если хочется ростбиф или цыпленка под соусом карри?..
За Хайгейт-Вудс я свернула направо, потом еще раз направо и высадила женщин у большого дома в Вудленд-Гарденс, где у входа был припаркован «мерседес». К этому времени их разговор сдох окончательно и они явно были счастливы, что наконец добрались до пристани. Возвращаясь в Вест-Энд, я подобрала придурковатого парня в анораке, которому нужно было в Камберуэлл, и по пути продолжала раздумывать о своих неурядицах.
Если послать одного или двух любовников, появятся время и деньги, чтобы привести в порядок квартиру. Пятеро – это чертовски накладно, особенно при моей мягкотелости. Сегодня, к примеру, все кончилось тем, что я купила Эми тот столик из кедрового дерева – выложила полные четыре сотни. Прощение – вещь дорогостоящая. Но если я решусь бросить парочку любовников, то кого именно? Как их выбрать?
Голова была забита этими мыслями всю дорогу до Камберуэлла. Это один из моих самых ненавистных уголков Лондона, хотя и там я знаю несколько славных местечек, надо только убраться подальше от главной улицы. Но эта унылая вереница кафешек, букмекерских лавочек, автобусных остановок и палаток… Затравленного вида человечки шмыгают в серые дома, ежатся на ветру, а вечно запруженная автомобилями дорога все тянется и тянется… Хоть вены вскрывай.
– Спасибо, что согласились подвезти. – Пассажир, явно настроенный поболтать, подался вперед, поправил очки на носу. – Знаете, я до вас останавливал четыре кеба – так меня никто не взял. Хотя у всех был оранжевый огонек!
– Южная часть реки. – Я уже тысячу раз это обсуждала.
– А что в этом плохого, хотелось бы знать? Если с юга на север – не проблема. Что же дурного в дороге с севера на юг? Таксисты – такая предубежденная публика.
– Просто на обратном пути трудно найти пассажира. Но я понимаю, о чем вы. Таксисты – они все такие говнюки.
Тут выяснилось, что придурок – натура деликатная. Он захлопнул рот и выпрямился, чопорно поджав губы.
Вот и славненько. Только будем надеяться, что чаевых я себя не лишила.
4.53 утра, и я вся в кусках. Высадив троих парней у Клэпхем-Коммон, я остановилась, чтобы проверить сообщения на мобильниках. Ничего ни от кого. Меня никто не любит.
В окошко постучали, я подняла голову и увидела бледную жирную физиономию. Пятидневная щетина и какой-то дурацкий взгляд – отрешенный, что ли. Вид этого типа мне не понравился, но из вежливости я опустила стекло на пару дюймов.
– Черинг-Кросс. – Я уловила северный акцент.
– Нет, извините. Я закругляюсь.
– Но у вас же горит огонек. Вы должны меня взять.
Вот дерьмо. Забыла выключить. Тип улыбался – до чего же отвратные желтые зубы. Не хочу видеть это мурло в своей машине.
– Ничего я не должна. Я возле вас не останавливалась, и вообще я не на трассе. Просто еду домой.
– Пожалуйста! Пожалуйста, подвезите меня к Черинг-Кросс. – Улыбка на его лице сменилась выражением отчаяния. Мне тут же стало жаль его. Инстинкт подсказывал, что этот тип не в себе – явное психическое расстройство. Если я его не возьму – куда он денется? С другой стороны, один бог ведает, есть ли у него деньги.
– Не поймите меня неправильно – но вы можете заплатить?
Явно оскорбленный, он достал из кармана небольшую пачку купюр и помахал перед моим носом.
– Ладно. Садитесь. – Я отперла дверь. Как овца.
Толстяк залез внутрь. Коричневое пальто напоминало одежду зеленщиков, на носки натянуты сандалии. Он снова скалил в улыбке желтые зубы.
Еще одна долгая, нудная поездка по более или менее прямому маршруту. Мы проехали станцию метро «Клэпхем-Норт». Я слышала, кто-то назвал Клэпхем «южным Челси». Брякнут же эти лондонцы. Дорога змеится вдоль обшарпанных ночных клубов и ирландских пабов, через Стокуэлл, вперед к Кеннингтону.
Я услышала щелчок и, взглянув в зеркало, увидела, что мой пассажир играет зажигалкой. Табличка «не курить» висела прямо перед ним.
– Эй! Читать умеете?
Ответом был остекленевший взгляд – будто этот тип вовсе и не в моей машине, а где-то в неведомом пространстве. Он и не пытался закурить. Просто баловался с зажигалкой. Пламя вспыхивало – и гасло, вспыхивало – и гасло.
– Прекратите. – Четко и ясно. Но он не останавливался. Вспыхнуло – погасло. Вспыхнуло – погасло. – Не смейте это делать в моей машине!
Непохоже было, чтобы он меня услышал. По ошибке я проскочила на красный, вокруг заревели гудки. Взяв себя в руки, я свернула налево и вырулила на пустынную, обсаженную деревьями дорогу. За деревьями тянулась шеренга домишек тридцатых годов. Вспыхнуло – погасло.
– Уберите. Вы меня отвлекаете, а это опасно.
Внезапно толстяк прекратил щелкать, хотя по его взгляду по-прежнему не было заметно, что он меня слышал. Он уронил руку. Я облегченно вздохнула. Чем скорее это путешествие окончится, тем лучше.
Господи, да он пытается поджечь сиденье!
Чему нас всех учили – так это не рисковать. Если ночью, в тихом темном закоулке у вас проблемы – плюйте на все, отпирайте дверь и вышвыривайте такого пассажира к чертовой матери.
Я крутанула руль, резко затормозила у обочины и развернулась к нему:
– Так, все. Вон отсюда!
Жирный урод снова улыбался. Злобно. Он все еще держал зажигалку у обивки.
– Вали отсюда!
Запахло паленым пластиком.
Вызвать полицию по одному из мобильников – нет, слишком долго. Самой рвануть к полицейскому участку – нельзя поворачиваться спиной к этому уроду. Кто знает, что еще взбредет ему в голову.
Оружие у таксистов не предусмотрено. Если полиция оружие найдет – могут отобрать значок. Но есть обходные пути – большой карманный фонарик, увесистый гаечный ключ. Вполне сгодится.
И фонарик, и гаечный ключ хранились в багажнике. Одна беда – чтобы достать их, нужно выйти, а неписаное правило таксистов гласит: «Не вылезай из машины, если внутри кто-то есть». Глазом моргнуть не успеешь, как уведут сумку с деньгами. Но если я буду без оружия, то как, черт побери, мне его отсюда выволочь?
Дыхание прерывалось и руки тряслись, когда я схватилась за дверную ручку. Пока доставала из багажника фонарь, тип не двинулся с места. Тогда я распахнула дверцу и вцепилась в его левую руку. От него несло спиртным и мочой. Толстяк не шевелился, даже не пытался от меня избавиться. Я пыхтела, тянула – без толку. Зажигалка была у толстяка в правой руке, и он упорно пытался поджечь обивку.
Я замахнулась фонарем. Неужели действительно пущу его в ход?
– Выкатывайся, мудак!
Внезапно он двинул меня головой в живот, точно тараном. Я отпрянула, пытаясь устоять на ногах, а жирный вылетел из машины, оттолкнул меня в сторону и, припустив по улице, исчез среди домов.
Согнувшись, я прислонилась к машине. Пока переводила дыхание, топот сандалий смолк в ночи. В небе надо мной светила белая круглая луна.
4
Джонни приготовил мне суп; точнее, перелил его в кастрюлю и подогрел. Ничего замысловатого – не какие-нибудь изысканности из Ковент-Гарден, – просто жестянка «Хайнц». Потом достал щербатую посудину и полез в буфет за ложкой.
– Извини, – пробормотал он, протягивая мне тарелку. – Надо бы тебе хлеб с маслом предложить, но у меня все кончилось.
– Неважно. – Действительно, какая разница.
Пока я глотала суп, Джонни настроил гитару. Она вся была в ожогах от сигарет, в жирных пятнах, в клочках отлипших наклеек. В боевых шрамах – как и ее хозяин. Джонни играл «Жаль, что тебя здесь нет» из репертуара «Пинк Флойд», и песня у него звучала жалобно, тоскливо. Он не спрашивал, что случилось со мной, и я ему не говорила. Это наши с Джонни лучшие минуты – когда он не спрашивает, а я не говорю. Потом он играл «Отель "Калифорния"». И «Роксанну». А когда настал черед «Убийцы-психопата», я закрыла глаза и снова увидела бледное круглое лицо в лунном свете. Вспыхнуло-погасло. Вспыхнуло-погасло.
Я пришла к Джонни просто потому, что он живет ближе всех остальных к полицейскому участку. Или дело не только в этом? С другими уютнее, но они бы и довели меня до точки своими причитаниями. У Джонни хватает ума этого не делать. Он знает, как меня успокоить, – поет мне песни. И я знала, что вернусь. Знала, что прощу его.
– Да… – Джонни отложил гитару в сторону, – я хотел тебе кое-что показать.
– Что?
Он полез под подушку и достал оттуда потрепанный бурый конверт. Протянул мне:
– Открой.
Я подняла глаза. Джонни улыбался – редкий случай.
– Давай же. Открывай.
Клапан был не заклеен, а загнут внутрь. Я открыла конверт и запустила туда руку.
– Джонни… – Пачка денег. Десятки, двадцатки, новенькие и старые. – Сколько здесь?
Джонни, посмеиваясь, потирал руки.
– Пять сотен сорок милых фунтов ее королевского величества.
– Откуда ты их взял?
Смех смолк.
– Господи, Кэйти, с чего такая подозрительность?
– С того, что она мне свойственна. – Я убрала купюры обратно в конверт. – У тебя же нет денег.
– Был счастлив принять твой вотум доверия. – Джонни выхватил у меня конверт и запихнул его обратно под подушку. – А я-то хотел спросить, как тебе идея смотаться куда-нибудь на недельку! Хотел .
– Ох, Джонни… Извини. У меня ночь поганая. Но ты и сам должен понять, что выглядит это странно. У тебя же никогда не было денег.
Джонни потянулся к стоящей рядом банке «Бекс» и отхлебнул из нее, не сводя с меня неприязненного взгляда.
– Выиграл я их, ясно? Выиграл в покер.
– Просто взял и выиграл? Темнишь, Джонни.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40