По делам своего консорциума он улетел в Нью-Йорк.
А там его встретил Станнингтон-старший.
– Ты снова меня выслеживаешь! Все еще хочешь прожить и мою жизнь? – взорвался Этер.
– Я нашел твою мать, Этер.
– Уну Сэлливан, манекенщицу Тиффани? – Этер не забыл отцовской лжи.
– Ядвигу Суражинскую. Через несколько дней состоится аукцион ее работ у Гермеса. Она художница.
– Ты забыл добавить: «польская дворянка».
– Я не отрицаю, мне льстит, что мать моего сына оказалась незаурядной и сильной женщиной.
– Поздно же ты надумал рассказать мне правду.
– Я не мог решиться. Это очень трудное признание. Я подло поступил с твоей матерью.
– Ты заплатил ей за меня?
– Нет. Отобрал обманом. Она была молода и могла родить еще много здоровых детей, в отличие от Ванессы. Ты должен был стать ребенком Ванессы, она пообещала тебя усыновить.
– Еще до моего рождения?
– Да. Но когда ты появился на свет, Ванесса не захотела тебя видеть.
– Тогда вместо Ванессы ты велел вписать в мои метрики фамилию черной санитарки из Бостона?
– Я взял фамилию наших канадских родственников и имя черной санитарки. Я постарался уничтожить все следы. Ты должен был стать только моим сыном.
– Бабка знала, как ты поступил с моей матерью?
– Нет.
– Ты сказал Гранни, что мать от меня отказалась?
– Да.
– Но почему ты именно сейчас решил во всем признаться?
– Долгие годы я противился твоим поискам, но все тщетно. Я мог только бессильно смотреть, как ты постепенно, приближаешься к стране, откуда родом твоя мать. Она давно вернулась в Польшу, рано или поздно ты нашел бы ее.
– Твоя искренность жестока.
– Поскольку я принял решение, то рассказываю тебе всю правду. Прошу только об одном: прежде чем вы встретитесь, я хочу сам ей все сказать.
– Ты ждешь прощения?
– Я делаю это не ради прощения, а ради тебя. Прошу, Этер, дай мне несколько дней. Позволь мне самому вернуть тебе мать.
Таким Этер никогда не видел отца. Впервые он взглянул на него, другими глазами. За маской сурового человека он вдруг увидел замученного воспоминаниями, уставшего от жизни, старого и побежденного отца, который любил его всем сердцем.
И, несмотря на все свои обиды, Этер ощутил прилив нежности и боли. Как же он был несправедлив и жесток по отношению к отцу! Только в этот миг Этер осознал, что время неумолимо. Отец не вечен, наступит день, когда его не станет, и тогда уже поздно будет прощать друг другу.
Взволнованный до глубины души, Этер помирился с отцом и согласился задержаться в Нью-Йорке.
* * *
– Руки у нас были развязаны, – продолжал рассказывать Стив. – Имелась неделя на то, чтобы выследить лиходеев. А Ванессой занялась семья. Посадили ее под замок, в психушку.
Приехав в Польшу, Станнингтон и Стив забаррикадировались в Ориле.
– А чтоб про нас в селе не знали, сначала панна прислугу в отпуск отправила, и ключи у нее забрала. Шустрая панна, – с восхищением добавил Стив.
Однако Станнингтон не захотел сидеть и ждать у моря погоды. Он привык сам влиять на события.
И нанес удар по самому слабому звену. Угрозами и подкупом Станнингтон принудил к сотрудничеству торговца старьем, Винцентия Барашко. Глубокой ночью Стив покинул Ориль и вытащил Барашко из постели.
– Одевайся! Мой пан тебя ждет и не рад будет, коли ты телепаться начнешь.
– Не трогай меня! – заскулил тот.
– Вякнуть не успеешь, как душу выну! – пригрозил Став. – А будешь покорный, мой пан тебе денежек даст.
– За что, король вы мой золотой? – проныл Барашко.
Стив, не знакомый с тонкостями польского языка, понял его буквально:
– За пользу. Мой шеф денежки за так не раздает. А ну прикрой срам, до зари домой вернешься.
Как и было обещано, еще до рассвета Стив отвез Барашко обратно.
Старьевщик получил задаток и письмо на личном бланке Этера с его подписью. Письмо, разумеется, подделал Станнингтон-старший.
Я все еще готов заплатить указанную цену за сведения, касающиеся Ядвиги Суражинской. Жду вас у себя… Станнингтон-младший.
Это письмо Барашко должен был показать сообщникам. Было весьма вероятно, что они проглотят наживку и придут за подельником.
– Но в тот день Барашко так и не появился. Может, его дружки потеряли к нему доверие? Но письмо выманило-таки их из норы, только вот нас они застали врасплох.
Усадьба была напичкана электроникой. Этер вряд ли установил бы сигнализацию, если бы не отец, который, смирившись с польским домом сына, прислал оборудование. Но со стороны реки датчики устанавливать не стали.
По очереди Стив, Станнингтон и барышня с чердака караулили берег. Днем – через телеобъектив, ночью – с помощью прибора ночного видения. Но бандиты их обхитрили, подняв ложную тревогу.
– Они, небось, все тут облазили, – вздохнул Стив, – наверняка придумали, как эти штучки электрические обмануть.
Сигнал тревоги раздался одновременно с треньканьем домофона. Стив, дежуривший на чердаке, на мгновение отвлекся.
– Я пришел в связи с вашим письмом! – прокричал из-за калитки Винцентий Барашко.
В это время трое бандитов пересекли реку вброд и незаметно прокрались на территорию усадьбы. Им даже не пришлось плыть – в августе уровень воды не доходит взрослому мужчине даже до груди. Стив успел их заметить, но бандиты нырнули в густые заросли. Если бы не наблюдатель на чердаке, бандиты наверняка проникли бы на участок Этера незамеченными.
Станнингтон, не выходя из дома, открыл старьевщику калитку. Барашко неуверенно ступил на дорожку, его продвижение отслеживали вспыхивавшие фонари. Он шел в движущемся пятне света, как на сцене.
Уже предупрежденный, что на участок пробрались злоумышленники, Станнингтон ждал развития событий, наблюдая за Барашко из глубины неосвещенной комнаты. Стив не сводил глаз с затаившихся в кустах фигур.
В напряженной тишине назойливо звенел сигнал тревоги. Стив уже понял, в чем дело. Никто и не пытался подобраться с этой стороны – через забор просто перекинули какой-то предмет. Позднее обнаружили мешочек с песком на длинном шнурке, повисший перед датчиком. Наверное, это задание бандиты поручили Барашко.
Когда поставщик театральных костюмов оказался перед домом на вершине холма, из-за кустов в него выстрелили. Барашко упал. Стив послал пулю невидимому убийце, которого выдали дрогнувшие лапы можжевельника.
Кусты затрещали. Второй бандит попытался пересечь дорожку, но его безжалостно высветил луч света, послушный сигналу фотоэлемента.
– Тут-то мой шеф его и подстрелил. Он ведь у окна стоял. А тот, которого я ранил, упал и сполз по склону. Но мистера Станнингтона понесло, он выскочил во двор, третий его там и подкосил. Я-то в бандюгу, конечно, попал, да только поздно было. Уж больно быстро все произошло. Почти одновременно. Вот так все и случилось. Лучше я рассказать не сумею.
Винцентия Барашко, решившего тянуть деньги с двух сторон, предавая и тех, и других, с самого начала, должно быть, списали. Вероятно, его убили бы в любом случае, чтобы не оставлять свидетеля. Вряд ли такого человека бандиты посвятили в суть дела.
Я смог полюбоваться на трупы, когда рассвело, и милиция справилась с работой настолько, что по территории усадьбы можно было передвигаться.
Ни на ком из бандитов не было ни костюма в стиле Великого Гэтсби, ни военной формы. Одеты, как большинство местных жителей. Этих людей я никогда не видел. Узнал я только лежащего у порога Винцентия Барашко.
* * *
Наутро в тишине своего кабинета я читал документальную повесть. Каждая бумага в своей бесстрастности словно стоп-кадр, запечатлевший жизнь. Вперемежку лежат документы из клиники Орлано Хэррокса и другие, подобранные хронологически.
Обязательство. Я, Станислава Бортник-Суражинская, прибывшая в Нью-Йорк с дочерью Ядвигой, обязуюсь вернуть две тысячи сто долларов с соответствующими процентами, посланные Анной Станнингтон адвокату Винцентию Барашко на нашу дорогу и его гонорар. Нью-Йорк, 1 августа тысяча девятьсот сорок шестого года.
Мать и дочь пропали бесследно, бросив землянку в Вигайнах. Пропали вскоре после переданного по радио объявления о том, что калифорнийская родственница разыскивает членов своей расстрелянной в войну семьи. Обе – чужие для Анны Станнингтон, хотя имена и фамилии совпадали с данными убитых.
Второй документ датирован тысяча девятьсот пятьдесят седьмым годом. После написания первой расписки минуло одиннадцать лет. На бумаге – печать клиники «Континенталь» в Бостоне.
Я, Орлано Хэррокс, свидетельствую…
Ничего необычного.
Двадцать четыре года назад на свет появился здоровый мальчик, его назвали Этер-Карадок. Внебрачный ребенок Пендрагона Станнингтона и Ядвиги Бортник-Суражинской. Польская фамилия матери искажена английской транскрипцией.
Следующий документ: копия справки из родильного отделения клиники, выданная для отдела записи актов гражданского состояния. С той же датой, что и предыдущая неформальная запись, только в рубрике «Имена и фамилии родителей' фигурирует Люсьен Бервилль. Подписал владелец клиники, доктор Орлано Хэррокс.
И досье на родителей. Доктор Орлано Хэррокс годами тайком собирал эти данные. Потом только записки об отце. Зачем ему это понадобилось? Неизвестно.
Необычная пара.
Промышленник из «Стандард Ойл» и польская иммигрантка, уборщица из нью-йоркского небоскреба фирмы на Парк-авеню, слушательница курсов живописи и художественного ткачества.
Ребенок родился, когда его отец находился в законном браке с другой женщиной, с которой он так никогда и не развелся, остановившись на раздельном проживании. Матери ребенка было восемнадцать лет, отцу – сорок восемь. Между ними лежала пропасть.
Почему именно она, маленькая уборщица? Почему Станнингтон вообще ее заметил, иммигрантку из страны своей матери? Может, последнее обстоятельство и стало решающим?
В его семье дети умирали. Что у настоящих Станнингтонов, что у ветви, основанной Яном Кардашем. Сам Пендрагон был единственным ребенком своего пожилого отца и деревенской девушки, приплывшей из Европы.
Станнингтон потерял двух жен: Кейт умерла, Рут с двумя детьми погибла в автокатастрофе, Ванесса рожала только умственно неполноценных детей. Третий из них, Артур, скончался совсем недавно, в возрасте тридцати пяти лет.
Когда Станнингтон обратил внимание на девушку, приехавшую из деревни его матери, даже, возможно, ее родственницы, ему уже было под пятьдесят. У него была все еще красивая жена и восьмилетний сын, которого приходилось пеленать и кормить, как младенца. Что и делали в швейцарской клинике. Тоска по здоровому, нормальному ребенку достигла апогея.
Еще один договор:
Мать ребенка в качестве возмещения морального ущерба, понесенного в связи с рождением и смертью дочери, получает одноразовую выплату в размере… от Пендрагона Станнингтона и настоящим навсегда отказывается от каких-либо претензий…
В результате преступного сговора Станнингтона и Хэррокса здоровый мальчик Ядвиги Суражинской превратился в мертвую девочку. Почему в девочку?
Чтобы еще больше запутать следы. А также – в понимании отца – девочку не так жаль, поэтому и мать легче перенесет потерю. А может, всему виной суеверный страх, что судьба и впрямь отнимет это якобы погибшее дитя? Стало быть, умилостивим судьбу несуществующей девочкой. Одним ударом обманули и рок, и мать.
И последний документ:
Я, Орлано Хэррокс, настоящим свидетельствую следующее.
Под влиянием Пендрагона Станнингтона и будучи полностью зависимым от него, я составил подложную справку, которая стала основанием для выдачи свидетельства о рождении Этера-Карадока Станнингтона, вписав по требованию Пендрагона Станнингтона следующие данные матери: «Люсьен Бервилль, рожденная в Канаде».
Девочка, на основании моей справки вписанная в регистр мертворожденных детей и получившая свидетельство о смерти на имя Синтия Суражинская, на самом деле являлась мертворожденным ребенком из двойни (мальчик и девочка), родившейся у чернокожей санитарки Люсьен Бервилль, работавшей в клинике «Континенталь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45
А там его встретил Станнингтон-старший.
– Ты снова меня выслеживаешь! Все еще хочешь прожить и мою жизнь? – взорвался Этер.
– Я нашел твою мать, Этер.
– Уну Сэлливан, манекенщицу Тиффани? – Этер не забыл отцовской лжи.
– Ядвигу Суражинскую. Через несколько дней состоится аукцион ее работ у Гермеса. Она художница.
– Ты забыл добавить: «польская дворянка».
– Я не отрицаю, мне льстит, что мать моего сына оказалась незаурядной и сильной женщиной.
– Поздно же ты надумал рассказать мне правду.
– Я не мог решиться. Это очень трудное признание. Я подло поступил с твоей матерью.
– Ты заплатил ей за меня?
– Нет. Отобрал обманом. Она была молода и могла родить еще много здоровых детей, в отличие от Ванессы. Ты должен был стать ребенком Ванессы, она пообещала тебя усыновить.
– Еще до моего рождения?
– Да. Но когда ты появился на свет, Ванесса не захотела тебя видеть.
– Тогда вместо Ванессы ты велел вписать в мои метрики фамилию черной санитарки из Бостона?
– Я взял фамилию наших канадских родственников и имя черной санитарки. Я постарался уничтожить все следы. Ты должен был стать только моим сыном.
– Бабка знала, как ты поступил с моей матерью?
– Нет.
– Ты сказал Гранни, что мать от меня отказалась?
– Да.
– Но почему ты именно сейчас решил во всем признаться?
– Долгие годы я противился твоим поискам, но все тщетно. Я мог только бессильно смотреть, как ты постепенно, приближаешься к стране, откуда родом твоя мать. Она давно вернулась в Польшу, рано или поздно ты нашел бы ее.
– Твоя искренность жестока.
– Поскольку я принял решение, то рассказываю тебе всю правду. Прошу только об одном: прежде чем вы встретитесь, я хочу сам ей все сказать.
– Ты ждешь прощения?
– Я делаю это не ради прощения, а ради тебя. Прошу, Этер, дай мне несколько дней. Позволь мне самому вернуть тебе мать.
Таким Этер никогда не видел отца. Впервые он взглянул на него, другими глазами. За маской сурового человека он вдруг увидел замученного воспоминаниями, уставшего от жизни, старого и побежденного отца, который любил его всем сердцем.
И, несмотря на все свои обиды, Этер ощутил прилив нежности и боли. Как же он был несправедлив и жесток по отношению к отцу! Только в этот миг Этер осознал, что время неумолимо. Отец не вечен, наступит день, когда его не станет, и тогда уже поздно будет прощать друг другу.
Взволнованный до глубины души, Этер помирился с отцом и согласился задержаться в Нью-Йорке.
* * *
– Руки у нас были развязаны, – продолжал рассказывать Стив. – Имелась неделя на то, чтобы выследить лиходеев. А Ванессой занялась семья. Посадили ее под замок, в психушку.
Приехав в Польшу, Станнингтон и Стив забаррикадировались в Ориле.
– А чтоб про нас в селе не знали, сначала панна прислугу в отпуск отправила, и ключи у нее забрала. Шустрая панна, – с восхищением добавил Стив.
Однако Станнингтон не захотел сидеть и ждать у моря погоды. Он привык сам влиять на события.
И нанес удар по самому слабому звену. Угрозами и подкупом Станнингтон принудил к сотрудничеству торговца старьем, Винцентия Барашко. Глубокой ночью Стив покинул Ориль и вытащил Барашко из постели.
– Одевайся! Мой пан тебя ждет и не рад будет, коли ты телепаться начнешь.
– Не трогай меня! – заскулил тот.
– Вякнуть не успеешь, как душу выну! – пригрозил Став. – А будешь покорный, мой пан тебе денежек даст.
– За что, король вы мой золотой? – проныл Барашко.
Стив, не знакомый с тонкостями польского языка, понял его буквально:
– За пользу. Мой шеф денежки за так не раздает. А ну прикрой срам, до зари домой вернешься.
Как и было обещано, еще до рассвета Стив отвез Барашко обратно.
Старьевщик получил задаток и письмо на личном бланке Этера с его подписью. Письмо, разумеется, подделал Станнингтон-старший.
Я все еще готов заплатить указанную цену за сведения, касающиеся Ядвиги Суражинской. Жду вас у себя… Станнингтон-младший.
Это письмо Барашко должен был показать сообщникам. Было весьма вероятно, что они проглотят наживку и придут за подельником.
– Но в тот день Барашко так и не появился. Может, его дружки потеряли к нему доверие? Но письмо выманило-таки их из норы, только вот нас они застали врасплох.
Усадьба была напичкана электроникой. Этер вряд ли установил бы сигнализацию, если бы не отец, который, смирившись с польским домом сына, прислал оборудование. Но со стороны реки датчики устанавливать не стали.
По очереди Стив, Станнингтон и барышня с чердака караулили берег. Днем – через телеобъектив, ночью – с помощью прибора ночного видения. Но бандиты их обхитрили, подняв ложную тревогу.
– Они, небось, все тут облазили, – вздохнул Стив, – наверняка придумали, как эти штучки электрические обмануть.
Сигнал тревоги раздался одновременно с треньканьем домофона. Стив, дежуривший на чердаке, на мгновение отвлекся.
– Я пришел в связи с вашим письмом! – прокричал из-за калитки Винцентий Барашко.
В это время трое бандитов пересекли реку вброд и незаметно прокрались на территорию усадьбы. Им даже не пришлось плыть – в августе уровень воды не доходит взрослому мужчине даже до груди. Стив успел их заметить, но бандиты нырнули в густые заросли. Если бы не наблюдатель на чердаке, бандиты наверняка проникли бы на участок Этера незамеченными.
Станнингтон, не выходя из дома, открыл старьевщику калитку. Барашко неуверенно ступил на дорожку, его продвижение отслеживали вспыхивавшие фонари. Он шел в движущемся пятне света, как на сцене.
Уже предупрежденный, что на участок пробрались злоумышленники, Станнингтон ждал развития событий, наблюдая за Барашко из глубины неосвещенной комнаты. Стив не сводил глаз с затаившихся в кустах фигур.
В напряженной тишине назойливо звенел сигнал тревоги. Стив уже понял, в чем дело. Никто и не пытался подобраться с этой стороны – через забор просто перекинули какой-то предмет. Позднее обнаружили мешочек с песком на длинном шнурке, повисший перед датчиком. Наверное, это задание бандиты поручили Барашко.
Когда поставщик театральных костюмов оказался перед домом на вершине холма, из-за кустов в него выстрелили. Барашко упал. Стив послал пулю невидимому убийце, которого выдали дрогнувшие лапы можжевельника.
Кусты затрещали. Второй бандит попытался пересечь дорожку, но его безжалостно высветил луч света, послушный сигналу фотоэлемента.
– Тут-то мой шеф его и подстрелил. Он ведь у окна стоял. А тот, которого я ранил, упал и сполз по склону. Но мистера Станнингтона понесло, он выскочил во двор, третий его там и подкосил. Я-то в бандюгу, конечно, попал, да только поздно было. Уж больно быстро все произошло. Почти одновременно. Вот так все и случилось. Лучше я рассказать не сумею.
Винцентия Барашко, решившего тянуть деньги с двух сторон, предавая и тех, и других, с самого начала, должно быть, списали. Вероятно, его убили бы в любом случае, чтобы не оставлять свидетеля. Вряд ли такого человека бандиты посвятили в суть дела.
Я смог полюбоваться на трупы, когда рассвело, и милиция справилась с работой настолько, что по территории усадьбы можно было передвигаться.
Ни на ком из бандитов не было ни костюма в стиле Великого Гэтсби, ни военной формы. Одеты, как большинство местных жителей. Этих людей я никогда не видел. Узнал я только лежащего у порога Винцентия Барашко.
* * *
Наутро в тишине своего кабинета я читал документальную повесть. Каждая бумага в своей бесстрастности словно стоп-кадр, запечатлевший жизнь. Вперемежку лежат документы из клиники Орлано Хэррокса и другие, подобранные хронологически.
Обязательство. Я, Станислава Бортник-Суражинская, прибывшая в Нью-Йорк с дочерью Ядвигой, обязуюсь вернуть две тысячи сто долларов с соответствующими процентами, посланные Анной Станнингтон адвокату Винцентию Барашко на нашу дорогу и его гонорар. Нью-Йорк, 1 августа тысяча девятьсот сорок шестого года.
Мать и дочь пропали бесследно, бросив землянку в Вигайнах. Пропали вскоре после переданного по радио объявления о том, что калифорнийская родственница разыскивает членов своей расстрелянной в войну семьи. Обе – чужие для Анны Станнингтон, хотя имена и фамилии совпадали с данными убитых.
Второй документ датирован тысяча девятьсот пятьдесят седьмым годом. После написания первой расписки минуло одиннадцать лет. На бумаге – печать клиники «Континенталь» в Бостоне.
Я, Орлано Хэррокс, свидетельствую…
Ничего необычного.
Двадцать четыре года назад на свет появился здоровый мальчик, его назвали Этер-Карадок. Внебрачный ребенок Пендрагона Станнингтона и Ядвиги Бортник-Суражинской. Польская фамилия матери искажена английской транскрипцией.
Следующий документ: копия справки из родильного отделения клиники, выданная для отдела записи актов гражданского состояния. С той же датой, что и предыдущая неформальная запись, только в рубрике «Имена и фамилии родителей' фигурирует Люсьен Бервилль. Подписал владелец клиники, доктор Орлано Хэррокс.
И досье на родителей. Доктор Орлано Хэррокс годами тайком собирал эти данные. Потом только записки об отце. Зачем ему это понадобилось? Неизвестно.
Необычная пара.
Промышленник из «Стандард Ойл» и польская иммигрантка, уборщица из нью-йоркского небоскреба фирмы на Парк-авеню, слушательница курсов живописи и художественного ткачества.
Ребенок родился, когда его отец находился в законном браке с другой женщиной, с которой он так никогда и не развелся, остановившись на раздельном проживании. Матери ребенка было восемнадцать лет, отцу – сорок восемь. Между ними лежала пропасть.
Почему именно она, маленькая уборщица? Почему Станнингтон вообще ее заметил, иммигрантку из страны своей матери? Может, последнее обстоятельство и стало решающим?
В его семье дети умирали. Что у настоящих Станнингтонов, что у ветви, основанной Яном Кардашем. Сам Пендрагон был единственным ребенком своего пожилого отца и деревенской девушки, приплывшей из Европы.
Станнингтон потерял двух жен: Кейт умерла, Рут с двумя детьми погибла в автокатастрофе, Ванесса рожала только умственно неполноценных детей. Третий из них, Артур, скончался совсем недавно, в возрасте тридцати пяти лет.
Когда Станнингтон обратил внимание на девушку, приехавшую из деревни его матери, даже, возможно, ее родственницы, ему уже было под пятьдесят. У него была все еще красивая жена и восьмилетний сын, которого приходилось пеленать и кормить, как младенца. Что и делали в швейцарской клинике. Тоска по здоровому, нормальному ребенку достигла апогея.
Еще один договор:
Мать ребенка в качестве возмещения морального ущерба, понесенного в связи с рождением и смертью дочери, получает одноразовую выплату в размере… от Пендрагона Станнингтона и настоящим навсегда отказывается от каких-либо претензий…
В результате преступного сговора Станнингтона и Хэррокса здоровый мальчик Ядвиги Суражинской превратился в мертвую девочку. Почему в девочку?
Чтобы еще больше запутать следы. А также – в понимании отца – девочку не так жаль, поэтому и мать легче перенесет потерю. А может, всему виной суеверный страх, что судьба и впрямь отнимет это якобы погибшее дитя? Стало быть, умилостивим судьбу несуществующей девочкой. Одним ударом обманули и рок, и мать.
И последний документ:
Я, Орлано Хэррокс, настоящим свидетельствую следующее.
Под влиянием Пендрагона Станнингтона и будучи полностью зависимым от него, я составил подложную справку, которая стала основанием для выдачи свидетельства о рождении Этера-Карадока Станнингтона, вписав по требованию Пендрагона Станнингтона следующие данные матери: «Люсьен Бервилль, рожденная в Канаде».
Девочка, на основании моей справки вписанная в регистр мертворожденных детей и получившая свидетельство о смерти на имя Синтия Суражинская, на самом деле являлась мертворожденным ребенком из двойни (мальчик и девочка), родившейся у чернокожей санитарки Люсьен Бервилль, работавшей в клинике «Континенталь».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45