А еще пани Заславская записала на свою фамилию машину…
Но они просчитались, не приняли во внимание тот факт, что дочь профессора Заславского уже выросла из пеленок.
Карты, доллары, сарай в Вилянове… хватит ли этого, чтобы навсегда отвадить от нашего дома Банащака?
Требовалось быстро решить, что же делать дальше. Если бандиты догадаются, кто портит им игру, они ни перед чем не остановятся, чтобы меня обезвредить, или отомстят моей матери!
Первым делом надо подстраховаться. Я быстро записала все, что мне было известно. Халину Клим искренне жаль, но туг уж выбирать не приходится, как ни посмотри, она тоже член банды. К тому же у меня просто не было выбора. Письмо я адресовала прокурору. Вместе с картами и деньгами вложила его в большой крепкий конверт, заклеила, а для надежности запечатала сургучом.
С той минуты я не ведала покоя ни днем, ни ночью. На ночь клала пакет под подушку, днем ни на секунду не расставалась с ним. Я ненавидела этот конверт, как каторжник ненавидит кандалы.
В кабинете же я разбила окно, инсценировав ограбление.
Но вскоре стало ясно, что мои усилия пошли прахом. Более того, оказались верхом глупости. Мама, перепуганная до смерти, набросилась на Омеровича и устроила ему жуткий скандал. Во всем этом был только один плюс, но какой! Я убедилась, что мама понятия не имела о тайнике в библиотеке. Она не участвовала в грязных делишках! Но если бы я не развалила полку, наш квартирант не сразу открыл бы пропажу, а теперь…
Теперь начнется, теперь точно доберутся до меня! При одной мысли об этом кровь в жилах застывала и хотелось удрать куда глаза глядят. Но выйти из игры я уже не могла. Следовало что-то придумать, и поскорее, нельзя же целыми днями мотаться с сумкой, начиненной деньжищами и компроматом… Да стоит кому-нибудь вырвать у меня сумку, и тут же останусь с носом, все мои козыри, добытые с таким трудом, исчезнут… Думать, что при этом могут заодно проломить и мою легкомысленную голову, не хотелось.
Боже, если бы можно было рассказать обо всем Конраду! Но я так закалилась за эти месяцы, что решила: сама заварила эту кашу, сама и буду расхлебывать. Нельзя угощать Конрада таким варевом. Но каши на мой скромный аппетит оказалось слишком много.
На помощь пришел Павел.
Когда-то Павел учился в нашей школе. Учился, прямо скажем, не ахти как, но вовсе не по причине тупости. Дома у него творилась настоящая жуть.
У Павла был только отец, мать умерла, когда он был совсем маленький, он ее даже не помнил. Папаша сыном совершенно не интересовался, причем настолько, что парень собирал бутылки и макулатуру, чтобы выжить. Он хватался за любую работу, чтобы купить штаны и тетрадки, да попросту поесть.
Павел был дьявольски самолюбивым, в школе никому в голову не приходило, что тарелку супа в последний раз он видел три дня назад. Он обожал своего отца, и никто ни разу не слышал дурного слова о его родителе, наоборот! Павел вечно дурил нам головы, какой замечательный человек его папочка, какое у него героическое прошлое. Это предназначалось не только для ушей приятелей. Павел отчаянно тосковал по близкому человеку, причем действительно родному, а не какой-то там сволочи. Вечная потребность верить в авторитеты.
А этот его единственный близкий человек, которого Павел обожал слепой щенячьей любовью, относился к парню как к обузе. Не раз и не два папаня вообще не впускал Павла в квартиру, когда приводил какую-нибудь девку. Тогда Павел говорил, что отец работает, а квартира у них тесная; он не хочет мешать папе работать и потому идет ночевать к друзьям.
Павел был самолюбив, скрытен и к тому же очень силен, невзирая на все лишения. Поэтому если кто-то сомневался в светлом образе родителя Павла, тотчас получал по шее.
Павел был на класс старше меня, дружил с Михалом Винярским и часто приходил к нам.
Мы старались тактично помогать ему, хотя это было нелегко – Павел легко обижался. Я могла посвятить отца в эту тайну, Михал со своими родителями не мог так поступить, потому что, начни старая Винярская опекать «бедненького» приятеля сына, наизнанку вывернуло бы всех, а прежде всего Павла.
Скандал разразился, когда Павел с двумя такими же беспризорниками ограбил бакалейный киоск. Ему было четырнадцать.
Педагогический коллектив, вырванный из благостного неведения, забулькал от священного негодования. Все восприняли это как личное оскорбление, потому что, пан прокурор, школа с традициями, еще довоенная, тогда в ней учились вежливые чистенькие деточки, никаких разнузданных юнцов. Они, то бишь педагогический коллектив, специалисты по детоводству и вколачиванию в мозги высоких истин – и вдруг такой удар по репутации!
Надо признать, что у нашего директора слева под пиджаком что-то там есть и в голове все по полочкам разложено правильно. Он не поверил, что Павел родился на свет законченным негодяем.
К директору присоединились мой отец и старик Михала. От Винярской все скрыли, потому что она бы померла от ужаса.
В конце концов Павлу вынесли приговор условно и отдали под надзор куратора. Тогда директор завоевал всеобщую симпатию, потому что сам стал куратором Павла и поселил его в интернате для трудных подростков у добрейшего деда Лисецкого. К тому же не избавился от позора школы, как требовали некоторые наши наставники, а оставил у нас, в том же классе.
Год назад Павел получил аттестат и теперь учился на первом курсе политехнического института, стипендии не хватало, периодически подрабатывал, как и раньше. Вырос из него великанище незаурядной силы, он занимался со штангой и с превеликим наслаждением «ботал по фене». Ему ужасно нравилось шокировать обывателей.
– Павел, у меня житейская проблема, – пожаловалась я ему. – Если не развяжу один узелок, рухнет весь мой дом. Ей-богу. Но я тебе не могу всего рассказать, это не только моя тайна.
– Так и не рассказывай, валяй говори, что тебе от меня нужно.
– Защиты…
– А-а, так тебе горилла нужна… Кого боишься?
– Ходят тут за мной одни… больше ни о чем не спрашивай!
– Думаешь, моя наружность их отпугнет?
– Мне кажется, они не посмеют прицепиться.
– А кто такие?
– Бандиты! – прорвалась моя ненависть. – Двоих я знаю, но… – Я рассказала ему про виляновский ворованный алкоголь.
Павел не стал, как Конрад, говорить, что это дело милиции. Он все понял и, не задавая лишних вопросов, сказал:
– Покажи-ка мне этих фраеров.
– Павел, ты их недооцениваешь, они способны на любую подлость!
– Это что, твоя головная боль?
– Моя! Никогда бы себе не простила, если бы из-за меня они навредили тебе.
– Такие жохи?
– Один-то слабак, но второй – настоящий гангстер. В молодости был сутенером… к тому же у него на побегушках какая-то шпана.
– Во что ты вляпалась, милая девушка? – огорчился Павел. – Лады! За меня не беспокойся, мы с Лешеком будем тебя охранять. Лешек – мой друг, профессиональный борец. Можешь спать спокойно.
Тут в комнату вошла мама. Павла она не узнала. Разумеется, она его сто лет не видела, он изменился, возмужал. Но я не поняла: мама не узнала Павла или не захотела узнать? Как бы там ни было, меня ее холодность задела.
Не было сомнений, что ее натравила Анеля, – та открыла Павлу дверь, а он смеха ради что-то брякнул ей на фене и скорчил жуткую рожу.
От маминой холодности Павел окаменел. Обидчивость, наверное, осталась в нем на всю жизнь.
– Мама, это же Павел! – сказала я с ударением, мне хотелось напомнить ей и заставить отнестись к нему сердечнее…
Но ничего, никакого отклика. А Павел, задетый за живое, напялил маску деревенского дебила, вытащил из кресла свои восемьдесят килограммов, развернул метр девяносто роста и с тупой рожей прошепелявил:
– Мое почтение мамусе!
Теперь уже без опеки Павла я не смела вечером выйти из дома. Когда меня не мог сопровождать Павел, его заменял Лешек, но обычно они ходили со мной вдвоем. Я старалась не злоупотреблять их добротой и ограничивать свои выходы до минимума, что очень радовало Анелю и маму. Они считали, что я изменилась к лучшему, стала серьезнее. Господи, ох уж эти мне стереотипы: если девушка сиднем сидит дома, то в ее порядочности можно не сомневаться! Смех, да и только…
Готовность ребят защитить меня была трогательной. Они звонили каждый день.
– Дорота, не запирайся ты дома, – советовал Павел. – Веди себя нормально, пусть эти шакалы не думают, будто напугали тебя.
Они с Лешеком не только звонили, но и заявлялись каждый божий день, вытаскивали меня на прогулку, потом доставляли обратно. Мы устраивались в моей комнате, и тут появлялась Анеля, нагруженная своими знаменитыми бутербродами. Порой мне мерещилось, что вернулась прежняя жизнь, ничего не изменилось, просто мы выросли, и только. Следом приходили другие, куда более печальные мысли: сохраним ли мы нашу дружбу навсегда или братские узы исчезнут, как только мы станем взрослыми и обретем независимость? Навесим друг на друга бледнеющий с каждым годом ярлык «школьный друг» и разлетимся по свету?..
Первая атака пришлась с совершенно неожиданной стороны – от Омеровича.
В тот вечер я осталась дома. Позвонил отец, и мы с мамой как-то очень сердечно сидели рядышком. Она немного оттаяла, в последние дни мама вообще была не такой тусклой. В тот момент я вдруг поняла, что люблю ее больше жизни.
Позже должен был заглянуть Павел, одолжить магнитофон.
Он подошел к дому около десяти, а когда оказался возле нашего забора, перед ним вырос Омерович.
– Не советую здесь ходить – вредно для здоровья, – начал этот шут гороховый.
Павел рассмеялся ему в лицо и отодвинул плечом, даже не вынув рук из карманов. Тут с противоположной стороны улицы подоспели два типа. Павел, однако, был настороже, потому что с первой секунды не поверил, что Омерович осмелился напасть в одиночку. Он в два счета расправился с этой шпаной, да и Омеровичу досталось. Как рассказал мой верный друг, он постарался сделать это гуманно, но больно. Визг нашего жильца услышала Анеля – в отличие от своих дружков Омерович не умел терпеть боль.
Тогда Павел едва не попался. Шпана, забыв об Омеровиче, взяла ноги в руки, а наш блистательный плейбой прикинулся бездыханным трупом. Павел задержался, чтобы проверить, уж не откинул ли тот и в самом деле копыта. Еще чуть-чуть – и вызванная Анелей милиция застала бы его на месте драки.
К счастью, я успела предостеречь. Как только раздались вопли Омеровича, я сразу подумала, что вся эта заварушка имеет какое-то отношение к Павлу, и выглянула в окно. Парень смылся как раз вовремя, я же нагло обманула сержанта, указав, в какую сторону удрали мифические хулиганы.
Поверить, будто потасовку затеял Павел, было невозможно. Он прекрасно сознавал свою силу и первым в драку никогда не лез. Меня едва не стошнило, когда Омерович упоенно врал милиционерам, мол, два хулигана молотили его каблуками. Чуть от злости не лопнула, что вынуждена все это слушать и молчать!
Мама занялась мерзавцем квартирантом – теперь он стал для нее обычным пациентом. Я же от души порадовалась, что не имею к медицине никакого отношения: наплевала бы на клятву Гиппократа и все равно не смогла бы врачевать его подлую рожу. Любовалась расквашенной физиономией пана Казика, и во мне росло глубокое удовлетворение, просто на седьмом небе была от счастья, что Павел его так уделал. Мама же решила, что я переживаю за бедняжку Омеровича.
Вскоре позвонил Павел и сообщил, что с ним все в порядке.
– Все нормально, Дорота, иди спать, завтра поговорим.
А я давилась от смеха, поскольку в соседней комнате Омерович жалобным голосом описывал, как над ним измывались.
Когда наутро Павел рассказал мне подробности вчерашнего происшествия, я тут же решила, что напали на него не по инициативе нашего жильца.
– Это все тот… сутенер…
Меня грызла совесть, что втянула Павла в грязную историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Но они просчитались, не приняли во внимание тот факт, что дочь профессора Заславского уже выросла из пеленок.
Карты, доллары, сарай в Вилянове… хватит ли этого, чтобы навсегда отвадить от нашего дома Банащака?
Требовалось быстро решить, что же делать дальше. Если бандиты догадаются, кто портит им игру, они ни перед чем не остановятся, чтобы меня обезвредить, или отомстят моей матери!
Первым делом надо подстраховаться. Я быстро записала все, что мне было известно. Халину Клим искренне жаль, но туг уж выбирать не приходится, как ни посмотри, она тоже член банды. К тому же у меня просто не было выбора. Письмо я адресовала прокурору. Вместе с картами и деньгами вложила его в большой крепкий конверт, заклеила, а для надежности запечатала сургучом.
С той минуты я не ведала покоя ни днем, ни ночью. На ночь клала пакет под подушку, днем ни на секунду не расставалась с ним. Я ненавидела этот конверт, как каторжник ненавидит кандалы.
В кабинете же я разбила окно, инсценировав ограбление.
Но вскоре стало ясно, что мои усилия пошли прахом. Более того, оказались верхом глупости. Мама, перепуганная до смерти, набросилась на Омеровича и устроила ему жуткий скандал. Во всем этом был только один плюс, но какой! Я убедилась, что мама понятия не имела о тайнике в библиотеке. Она не участвовала в грязных делишках! Но если бы я не развалила полку, наш квартирант не сразу открыл бы пропажу, а теперь…
Теперь начнется, теперь точно доберутся до меня! При одной мысли об этом кровь в жилах застывала и хотелось удрать куда глаза глядят. Но выйти из игры я уже не могла. Следовало что-то придумать, и поскорее, нельзя же целыми днями мотаться с сумкой, начиненной деньжищами и компроматом… Да стоит кому-нибудь вырвать у меня сумку, и тут же останусь с носом, все мои козыри, добытые с таким трудом, исчезнут… Думать, что при этом могут заодно проломить и мою легкомысленную голову, не хотелось.
Боже, если бы можно было рассказать обо всем Конраду! Но я так закалилась за эти месяцы, что решила: сама заварила эту кашу, сама и буду расхлебывать. Нельзя угощать Конрада таким варевом. Но каши на мой скромный аппетит оказалось слишком много.
На помощь пришел Павел.
Когда-то Павел учился в нашей школе. Учился, прямо скажем, не ахти как, но вовсе не по причине тупости. Дома у него творилась настоящая жуть.
У Павла был только отец, мать умерла, когда он был совсем маленький, он ее даже не помнил. Папаша сыном совершенно не интересовался, причем настолько, что парень собирал бутылки и макулатуру, чтобы выжить. Он хватался за любую работу, чтобы купить штаны и тетрадки, да попросту поесть.
Павел был дьявольски самолюбивым, в школе никому в голову не приходило, что тарелку супа в последний раз он видел три дня назад. Он обожал своего отца, и никто ни разу не слышал дурного слова о его родителе, наоборот! Павел вечно дурил нам головы, какой замечательный человек его папочка, какое у него героическое прошлое. Это предназначалось не только для ушей приятелей. Павел отчаянно тосковал по близкому человеку, причем действительно родному, а не какой-то там сволочи. Вечная потребность верить в авторитеты.
А этот его единственный близкий человек, которого Павел обожал слепой щенячьей любовью, относился к парню как к обузе. Не раз и не два папаня вообще не впускал Павла в квартиру, когда приводил какую-нибудь девку. Тогда Павел говорил, что отец работает, а квартира у них тесная; он не хочет мешать папе работать и потому идет ночевать к друзьям.
Павел был самолюбив, скрытен и к тому же очень силен, невзирая на все лишения. Поэтому если кто-то сомневался в светлом образе родителя Павла, тотчас получал по шее.
Павел был на класс старше меня, дружил с Михалом Винярским и часто приходил к нам.
Мы старались тактично помогать ему, хотя это было нелегко – Павел легко обижался. Я могла посвятить отца в эту тайну, Михал со своими родителями не мог так поступить, потому что, начни старая Винярская опекать «бедненького» приятеля сына, наизнанку вывернуло бы всех, а прежде всего Павла.
Скандал разразился, когда Павел с двумя такими же беспризорниками ограбил бакалейный киоск. Ему было четырнадцать.
Педагогический коллектив, вырванный из благостного неведения, забулькал от священного негодования. Все восприняли это как личное оскорбление, потому что, пан прокурор, школа с традициями, еще довоенная, тогда в ней учились вежливые чистенькие деточки, никаких разнузданных юнцов. Они, то бишь педагогический коллектив, специалисты по детоводству и вколачиванию в мозги высоких истин – и вдруг такой удар по репутации!
Надо признать, что у нашего директора слева под пиджаком что-то там есть и в голове все по полочкам разложено правильно. Он не поверил, что Павел родился на свет законченным негодяем.
К директору присоединились мой отец и старик Михала. От Винярской все скрыли, потому что она бы померла от ужаса.
В конце концов Павлу вынесли приговор условно и отдали под надзор куратора. Тогда директор завоевал всеобщую симпатию, потому что сам стал куратором Павла и поселил его в интернате для трудных подростков у добрейшего деда Лисецкого. К тому же не избавился от позора школы, как требовали некоторые наши наставники, а оставил у нас, в том же классе.
Год назад Павел получил аттестат и теперь учился на первом курсе политехнического института, стипендии не хватало, периодически подрабатывал, как и раньше. Вырос из него великанище незаурядной силы, он занимался со штангой и с превеликим наслаждением «ботал по фене». Ему ужасно нравилось шокировать обывателей.
– Павел, у меня житейская проблема, – пожаловалась я ему. – Если не развяжу один узелок, рухнет весь мой дом. Ей-богу. Но я тебе не могу всего рассказать, это не только моя тайна.
– Так и не рассказывай, валяй говори, что тебе от меня нужно.
– Защиты…
– А-а, так тебе горилла нужна… Кого боишься?
– Ходят тут за мной одни… больше ни о чем не спрашивай!
– Думаешь, моя наружность их отпугнет?
– Мне кажется, они не посмеют прицепиться.
– А кто такие?
– Бандиты! – прорвалась моя ненависть. – Двоих я знаю, но… – Я рассказала ему про виляновский ворованный алкоголь.
Павел не стал, как Конрад, говорить, что это дело милиции. Он все понял и, не задавая лишних вопросов, сказал:
– Покажи-ка мне этих фраеров.
– Павел, ты их недооцениваешь, они способны на любую подлость!
– Это что, твоя головная боль?
– Моя! Никогда бы себе не простила, если бы из-за меня они навредили тебе.
– Такие жохи?
– Один-то слабак, но второй – настоящий гангстер. В молодости был сутенером… к тому же у него на побегушках какая-то шпана.
– Во что ты вляпалась, милая девушка? – огорчился Павел. – Лады! За меня не беспокойся, мы с Лешеком будем тебя охранять. Лешек – мой друг, профессиональный борец. Можешь спать спокойно.
Тут в комнату вошла мама. Павла она не узнала. Разумеется, она его сто лет не видела, он изменился, возмужал. Но я не поняла: мама не узнала Павла или не захотела узнать? Как бы там ни было, меня ее холодность задела.
Не было сомнений, что ее натравила Анеля, – та открыла Павлу дверь, а он смеха ради что-то брякнул ей на фене и скорчил жуткую рожу.
От маминой холодности Павел окаменел. Обидчивость, наверное, осталась в нем на всю жизнь.
– Мама, это же Павел! – сказала я с ударением, мне хотелось напомнить ей и заставить отнестись к нему сердечнее…
Но ничего, никакого отклика. А Павел, задетый за живое, напялил маску деревенского дебила, вытащил из кресла свои восемьдесят килограммов, развернул метр девяносто роста и с тупой рожей прошепелявил:
– Мое почтение мамусе!
Теперь уже без опеки Павла я не смела вечером выйти из дома. Когда меня не мог сопровождать Павел, его заменял Лешек, но обычно они ходили со мной вдвоем. Я старалась не злоупотреблять их добротой и ограничивать свои выходы до минимума, что очень радовало Анелю и маму. Они считали, что я изменилась к лучшему, стала серьезнее. Господи, ох уж эти мне стереотипы: если девушка сиднем сидит дома, то в ее порядочности можно не сомневаться! Смех, да и только…
Готовность ребят защитить меня была трогательной. Они звонили каждый день.
– Дорота, не запирайся ты дома, – советовал Павел. – Веди себя нормально, пусть эти шакалы не думают, будто напугали тебя.
Они с Лешеком не только звонили, но и заявлялись каждый божий день, вытаскивали меня на прогулку, потом доставляли обратно. Мы устраивались в моей комнате, и тут появлялась Анеля, нагруженная своими знаменитыми бутербродами. Порой мне мерещилось, что вернулась прежняя жизнь, ничего не изменилось, просто мы выросли, и только. Следом приходили другие, куда более печальные мысли: сохраним ли мы нашу дружбу навсегда или братские узы исчезнут, как только мы станем взрослыми и обретем независимость? Навесим друг на друга бледнеющий с каждым годом ярлык «школьный друг» и разлетимся по свету?..
Первая атака пришлась с совершенно неожиданной стороны – от Омеровича.
В тот вечер я осталась дома. Позвонил отец, и мы с мамой как-то очень сердечно сидели рядышком. Она немного оттаяла, в последние дни мама вообще была не такой тусклой. В тот момент я вдруг поняла, что люблю ее больше жизни.
Позже должен был заглянуть Павел, одолжить магнитофон.
Он подошел к дому около десяти, а когда оказался возле нашего забора, перед ним вырос Омерович.
– Не советую здесь ходить – вредно для здоровья, – начал этот шут гороховый.
Павел рассмеялся ему в лицо и отодвинул плечом, даже не вынув рук из карманов. Тут с противоположной стороны улицы подоспели два типа. Павел, однако, был настороже, потому что с первой секунды не поверил, что Омерович осмелился напасть в одиночку. Он в два счета расправился с этой шпаной, да и Омеровичу досталось. Как рассказал мой верный друг, он постарался сделать это гуманно, но больно. Визг нашего жильца услышала Анеля – в отличие от своих дружков Омерович не умел терпеть боль.
Тогда Павел едва не попался. Шпана, забыв об Омеровиче, взяла ноги в руки, а наш блистательный плейбой прикинулся бездыханным трупом. Павел задержался, чтобы проверить, уж не откинул ли тот и в самом деле копыта. Еще чуть-чуть – и вызванная Анелей милиция застала бы его на месте драки.
К счастью, я успела предостеречь. Как только раздались вопли Омеровича, я сразу подумала, что вся эта заварушка имеет какое-то отношение к Павлу, и выглянула в окно. Парень смылся как раз вовремя, я же нагло обманула сержанта, указав, в какую сторону удрали мифические хулиганы.
Поверить, будто потасовку затеял Павел, было невозможно. Он прекрасно сознавал свою силу и первым в драку никогда не лез. Меня едва не стошнило, когда Омерович упоенно врал милиционерам, мол, два хулигана молотили его каблуками. Чуть от злости не лопнула, что вынуждена все это слушать и молчать!
Мама занялась мерзавцем квартирантом – теперь он стал для нее обычным пациентом. Я же от души порадовалась, что не имею к медицине никакого отношения: наплевала бы на клятву Гиппократа и все равно не смогла бы врачевать его подлую рожу. Любовалась расквашенной физиономией пана Казика, и во мне росло глубокое удовлетворение, просто на седьмом небе была от счастья, что Павел его так уделал. Мама же решила, что я переживаю за бедняжку Омеровича.
Вскоре позвонил Павел и сообщил, что с ним все в порядке.
– Все нормально, Дорота, иди спать, завтра поговорим.
А я давилась от смеха, поскольку в соседней комнате Омерович жалобным голосом описывал, как над ним измывались.
Когда наутро Павел рассказал мне подробности вчерашнего происшествия, я тут же решила, что напали на него не по инициативе нашего жильца.
– Это все тот… сутенер…
Меня грызла совесть, что втянула Павла в грязную историю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38