– Кори Мэкинсон.
– А меня Чили Уиллоу, – представилась она. – Ну что, пошли, Корп. О, как чудесно было слышать свое имя из ее уст! Обежав вокруг пруда, я вслед за девушкой углубился по тропинке в лес. Чили была выше меня, ее походка сильно отличалась от той, как ходили мои девочки-одноклассницы. Ей не меньше шестнадцати, решил я. Я шагал за ней следом и вдыхал ее запах, который мог сравниться разве что с ароматом росы на свежескошенной траве. Я старался ступать только туда, куда наступала ее нога. Если бы у мен” был хвост, я бы наверняка вовсю им вилял.
– Я живу недалеко, тут, на опушке, – сказала мне Чили, и я отозвался из-за ее спины:
– Ясно. У обочины грязной пыльной дороги стояла дощатая лачуга. Стены были обиты рубероидом, загон для цыплят справа был обнесен ржавой стальной сеткой, а слева, посреди заросшего по пояс травой двора, на чурбаках стоял ржавый автомобильный кузов. Жилье выглядело гораздо более жалким и запущенным, чем тот притон, в котором мой дедушка Джейберд спустил в покер свою последнюю рубашку. Шагая по лесной тропинке вслед за Чили, я уже обратил внимание на то, что ее джинсы были старенькими, обтрепанными и залатанными, а на майке в двух местах светились симпатичные дырки размером не меньше дайма. И вот теперь я увидел ее дом, по сравнению с которым последняя братонская лачуга выглядела дворцом. Поднявшись на крыльцо, Чили отворила отчаянно скрипевшую сетчатую дверь и крикнула в темноту внутрь дома:
– Мама? Смотри, кого я нашла в лесу! Вслед за Чили я вошел в хижину. Внутри стоял запах крепких сигарет и зелени с огорода. За большим столом в кресле-качалке сидела женщина с шитьем на коленях. Она подняла на меня морщинистое лицо, кожа на котором была сожжена долгой работой на солнце, и взглянула васильковыми глазами своей дочери.
– Можешь выбросить его обратно, – отозвалась она. Игла в се руках снова принялась за работу.
– Он заблудился, – объяснила Чили. – И попросил меня о помощи. Говорит, что пришел из Зефира.
– Из Зефира? – переспросила женщина. Ее глаза снова обратились ко мне. На ней было застиранное голубое платье с желтыми вышитыми узорами на груди и резиновые пляжные шлепанцы. – Далековато же ты забрался от дома, паренек. Голос женщины был низким и хриплым, словно солнце вместе с кожей высушило и ее легкие. На низеньком столике рядом с креслом-качалкой стояла пепельница, полная сигаретных окурков, дымилась лежавшая там наполовину выкуренная сигарета. Да, мэм, – согласно ответил я. – Я хотел попросить у вас позволения позвонить моим родителям. Они волнуются, и я должен сказать им, что жив и здоров.
– У нас нет телефона, – ответила мне женщина. – У нас тут не Зефир.
– А, ясно. Тогда.., можно я попрошу вас отвезти меня домой? Мать Чили молча взяла из пепельницы сигарету и, сделав глубокую затяжку, положила сигарету обратно. Когда она снова заговорила, у се губ клубами вился сигаретный дымок.
– На грузовике уехал Билл. Но, по-моему, он вскорости должен вернуться. Мне захотелось узнать, через сколько именно минут наступит это ее “вскорости”, но спросить было бы невежливо.
– Можно мне попить? – обратился я к Чили.
– Само собой. И давай снимай-ка рубашку, она у тебя насквозь промокла. Пойдем со мной. Вслед за Чили я пошел на маленькую бедную кухоньку, на ходу расстегивая пуговицы рубашки и отлепляя ее от тела.
– Где это ты так здорово весь исцарапался? – спросила меня в спину мать Чили, снова изрыгая изо рта клубы сигаретного дыма. – Тебе явно пришлось побродить по лесу. Эй, Чили, достань-ка йод и подлатай своего гостя.
– Хорошо, мама, – отозвалась Чили, и я, повесив грязную и мокрую рубашку на спинку стула, замер, дожидаясь наступления мгновения боли и блаженства. Стоя ко мне спиной возле раковины, Чили накачала насосом в кувшин воду, которая блаженно булькала и плескалась во все стороны. Приложившись к полученной кружке с Фредом Флинстоуном на боку, я нашел, что вода тепловата и мутновата на вид. Глотнув воды, я обнаружил, что вкус у нее какой-то затхлый. Потом лицо Чили Уиллоу снова оказалось передо мной – и сладость ее дыхания напомнила мне об аромате роз. В ее руках были ватные тампончики и пузырек с йодом.
– Будет немножко больно, – предупредила она.
– Ничего, этот выдержит, – отозвалась из своей качалки ее мать. Чили принялась за работу. По мере того как боль кусала меня, сначала острая и резкая, потом более глубокая и долгая, я морщился и задерживал дыхание. Стоически переживая болезненную процедуру, я глядел на лицо Чили. Ее волосы высохли и теперь падали на плечи золотистыми волнами. Она опустилась на колени, и красновато-коричневая ватка в ее пальцах оставляла красновато-коричневые следы на моей коже. Мое сердце забилось чаще. Ее васильковые глаза встретились с моими глазами, и она улыбнулась мне.
– А ты молодец, – проговорила она. Я улыбнулся ей в ответ, хотя мне было так больно, что я готов был заплакать.
– Сколько тебе лет, Кори? – поинтересовалась Чили.
– Двенадцать. – И сразу же вслед еще одна святая ложь:
– На самом деле мне уже почти тринадцать. Говоря это, я не сводил глаз с лица Чили.
– А сколько тебе? – спросил я ее.
– Мне? О, я уже почтенная леди. Мне шестнадцать.
– Ты еще учишься в школе?
– Один год отучилась, – ответила она. – С меня этого было довольно.
– Ты не ходишь в школу? – Я был потрясен таким известием. – Вот это да!
– Ну, положим, ее школа еще не окончилась, – отозвалась мать Чили, не прерывая своего шитья. – Школа тумаков, которые раздает жизнь, вот что я имею в виду.
– Ох, мама, – вздохнула Чили; в ее губках сердечком эти два слова звучали для меня как музыка. Я позабыл о боли. Для такого мужчины, как я, боль была просто ничем. Я выдержу все что угодно, правильно сказала мама Чили. Я окинул взглядом мрачную полутемную комнату, обставленную старой и обшарпанной мебелью; когда я снова взглянул в лицо Чили, это было все равно что увидеть солнце после долгой ночной бури. Йод безжалостно жег, но прикосновения рук Чили были легки и нежны. Я подумал, что, должно быть, нравлюсь ей, иначе бы она не стала обращаться со мной так осторожно и заботливо. Я видел ее совсем голой. За всю свою жизнь я не видел обнаженных женщин, кроме мамы. Я знаком с Чили всего ничего, но что значит время, когда говорит сердце? Сейчас мое сердце говорило с Чили Уиллоу, которая мазала мне царапины и москитные укусы йодом и улыбалась. Мое сердце говорило ей: Если бы ты была моей подружкой, я бы подарил тебе сотню светляков в бутылке из зеленого стекла, чтобы ты не сбилась в темноте с дороги. Я бы подарил тебе луг в диких цветах, среди которых не было бы двух одинаковых. Я бы подарил тебе свой велосипед с золотым глазом в фаре, чтобы он защищал тебя. Я бы написал для тебя рассказ, в котором ты была бы принцессой, и поселил бы тебя в замке из белого мрамора. Если бы ты сказала, что я нравлюсь тебе, я бы подарил тебе волшебство. Только скажи, что я тебе небезразличен. Только скажи…
– А ты храбрый парень, – сказала мне Чили. Где-то в дальнем, самом темном углу хижины заплакал ребенок.
– О Господи, – вздохнула мама Чили, откладывая шитье. – Опять Бубба проснулся. Поднявшись из кресла, она двинулась в угол, откуда доносился плач, шлепая своими резиновыми тапками по дощатому полу.
– Сейчас я его покормлю, – сказала Чили, – пускай потерпит минутку.
– Ничего, не отвлекайся, я покормлю его. Билл скоро вернется, и на твоем месте я бы надела колечко – ты же знаешь, он от этого бесится.
– Да, знаю, – вздохнула Чили. Глаза Чили потемнели, что-то в ее лице погасло. Она приложила ватку к последней царапине на моем плече и закупорила пузырек с йодом.
– Все, теперь ты здоров. Больница закрыта. Мать Чили вышла к нам, держа на руках младенца, которому не было еще, наверное, и года. Я остался стоять посреди комнаты, а Чили поднялась с колен и, повернувшись, прошла на кухню. Когда она вернулась, на безымянном пальце ее правой руки появилось тоненькое золотое колечко. Чили взяла у своей матери ребенка, уселась с ним в кресло-качалку и, покачиваясь, что-то тихо запела.
– Он постоянно хочет есть, – объяснила мне мать Чили. – Вырастет богатырем, это уж точно. Сделав шаг к окну, она чуть отодвинула грязную занавеску.
– А вот и Билл. Он подкинет тебя до дома, паренек. Я услышал, как во дворе зарычал грузовик, затормозивший чуть ли не у самого крыльца. Дверь заскрипела и стукнула, закрывшись. В комнате появился Билл: он был высок и строен, у него были коротко стриженные волосы ежиком, карие глаза с тяжелыми веками, и ему было, наверное, все восемнадцать. На Билле были грязные джинсы и голубая рубашка с пятном машинного масла на груди, а в довершение всего он жевал спичку.
– А это кто такой? – первым делом поинтересовался он.
– Паренька нужно подвезти в Зефир, – ответила Биллу мать Чили. – Он заблудился в лесу.
– Обратно в Зефир я ни за что не потащусь! – отрезал Билл и цыкнул зубом. – Я только что чуть не изжарился в этом чертовом грузовике!
– Где ты был? – спросила Билла Чили, укачивая ребенка.
– Чинил тачку старика Уолша. И если вы думаете, что это было плевое дело, то лучше бы вам не злить меня. Бросив взгляд на Чили, Билл прошествовал на кухню. Я видел, как его взгляд не остановился ни на ее лице, ни на золотых волосах, потому что он смотрел на нее и не видел, словно ее и не было здесь вовсе, и лицо Чили стало безжизненным и тоскливым.
– Деньги-то хоть привез? – подала голос мать Чили.
– Да, денег я привез. Вы что, держите меня совеем за идиота, думаете, я буду задарма ломаться в такую жарищу?
– У Буббы кончилось молоко! – подала голос Чили. Я услышал, как в кувшин полилась тухлая вода из носика насоса.
– Черт, – ругнулся Билл.
– Так ты отвезешь паренька в Зефир или нет? – снова спросила мать Чили.
– Нет, – ответил Билл.
– Подержи-ка. – Чили поднялась из кресла и передала ребенка матери. – Я сама отвезу его.
– Вот уж черта с два! – Билли снова вошел в комнату, держа в руке кружку с очередным Флинстоуном на боку, в которой плескалась вода. – У тебе больше нет прав, и потому я не дам тебе сесть за руль!
– Пойми, этому мальчику нужно…
– Не твое дело развозить пацанов по домам, – оборвал ее Билли, при этом его глаза снова смотрели на Чили и не видели ее. – Твое место в доме. Объясните ей, миссис Парселл.
– Я под чужие дудки не пою, – ответила мать Чили. Отстранив ребенка, которого протянула ей дочь, она снова опустилась в кресло-качалку, закурила новую сигарету и взялась за штопку. Допив коричневатую воду из кружки до дна, Билли поморщился.
– Ладно. Черт с ним. Отвезу его на бензозаправку рядом с авиабазой. Там есть телефон, и он сможет оттуда позвонить своим родичам.
– Как ты смотришь на это, Кори? – спросила меня Чили.
– Я… – Моя голова до сих пор шла кругом от вида золотого колечка на руке Чили. Боль никак не отпускала мое сердце. – Это меня устроит. Вполне.
– Верно, пацан, соглашайся на то, что предлагают задарма, или отваливай, – подхватил Билл. – Мне ничего не стоит спустить твою задницу с крыльца.
– У меня нет денег, чтобы звонить из автомата, – сказал я.
– Пацан, ты вообще никуда не годишься, у тебя чертовски жалкий вид, – заявил Билл, возвращаясь с кружкой обратно на кухню. – Своих денег у тебя нет, а кроме того, ты пытаешься отнять деньги у меня. Мне работать надо, а не катать мальчишек по лесу! Чили засунула руку в карман джинсов.
– У меня тут есть пара монеток, – сказала она, и на свет появился маленький пластиковый кошелек в форме сердечка. Пластик потрескался, сам кошелек был стареньким и затертым, из тех, что покупают маленьким девочкам у Вулворта за девяносто девять центов. Чили открыла защелку кошелечка. Я заметил внутри немного денег, в основном мелочь.
– Мне нужен всего дайм, – торопливо сказал я ей. Чили протянула мне дайм с головой Меркурия на орле, я взял у нее монетку и засунул в карман своих джинсов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58