— И чтобы избежать дальнейших пререканий по этому поводу, он уселся в соседнее кресло и попросил у меня сигарету.
— Почему? — спросил я, поднося ему зажигалку.
— Мне не нравится закон в его нынешнем примитивном виде. Он допускает использование того, что люди произносят в состоянии душевного расстройства, а потом их привлекают к ответственности как здоровых. Я уже давно борюсь с этим.
Он откинул на спинку кресла свою тяжелую лысую голову и принялся пускать в потолок клубы дыма.
— Судя по тому, что вы сказали, закон представляет для Долли определенную опасность.
— Это было соображение общего порядка.
— Которое вполне можно отнести и к Долли. Доктор, давайте не будем играть в кошки-мышки. Мы по одну сторону баррикад. Я не утверждаю, что девушка в чем-то виновна, только думаю, что она знает то, что помогло бы мне найти убийцу.
— А если она виновна? — Он взглянул на меня испытующе.
— Тогда я бы хотел, чтобы мы совместно добивались смягчения приговора, но для этого нужно отыскать смягчающие обстоятельства. И помните, я представляю интересы ее мужа. Так она виновна?
— Не знаю.
— Вы же с ней разговаривали утром?
— Говорила в основном она. Я не задавал вопросов. Обычно я жду и внимательно выслушиваю. Так можно узнать больше всего. — Он посмотрел на меня многозначительно, словно намекая на то, что я тоже должен пользоваться этим методом.
Я замолчал и приготовился ждать. Результата не последовало. В дверном проеме появилась пухлая женщина с длинными черными распущенными волосами. Она протянула руки к Годвину.
Он с царственным величием поднял руку:
— Доброе утро, Нелл.
Она улыбнулась и тихо исчезла, словно снова погрузилась в сон.
— Вы мне очень поможете, если сообщите, что говорила Долли сегодня утром.
— А может, помешаю. — Годвин загасил сигарету в синей керамической пепельнице. — Между вами и мной есть существенная разница. Все, что мне говорит пациент, является профессиональной тайной. Для вас не существует такого понятия. Если вы откажетесь сообщить известные вам сведения суду, вас просто посадят за решетку. Мне же это не грозит.
— Меня неоднократно пытались привлечь по этой причине. Поэтому я могу гарантировать, что полиции ничего не удастся из меня выудить без моего на то желания.
— Ну хорошо, — решительно кивнул Годвин. — Меня очень беспокоит Долли, попробую объяснить вам причину этого без всяких медицинских терминов. Может быть, вам удастся составить объективное представление из моих субъективных впечатлений.
— Доктор, вы же обещали без медицинской терминологии.
— Прошу прощения. Начнем с ее биографии. Впервые я увидел Долли, когда ей было десять лет. Ее привезла ко мне мать Констанция Макги по настоянию сестры. Долли не была счастливым ребенком. На мой взгляд, ей угрожало нервное расстройство, которое при определенных обстоятельствах могло проявиться. А уж обстоятельства всегда находятся. Ее отец Макги был безответственным и грубым человеком. Он не мог выполнять своих родительских обязанностей, был неуравновешен в отношениях с девочкой, дурно на нее влиял, наказывал, постоянно ругался с женой и в конечном итоге бросил ее. Или она бросила его, что, в общем-то, не имеет особого значения. Я бы предпочел иметь его своим пациентом вместо Долли, поскольку именно он был причиной всех бед этой семьи. Но, к сожалению, он был недосягаем.
— Вы когда-нибудь видели его?
— Нет, он не приходил даже на консультации, — с сожалением произнес Годвин. — Если бы мне удалось с ним встретиться, может быть, мне удалось бы предотвратить убийство. А может, и нет. Насколько мне известно, он был человеком, абсолютно не приспособленным к жизни. Ему нужна была помощь, но он ее ни от кого не получил. Я думаю, вы понимаете мое сожаление по поводу того огромного разрыва, который существует между законом и психиатрией. Никто не интересуется такими людьми, как Макги, пока они не совершат преступления. И тогда их, естественно, тащат в суд и сажают на десять — двадцать лет. Вместо того чтобы госпитализировать, их отправляют в тюрьму.
— Макги уже на свободе. Он здесь, в городе. Вы знали об этом?
— Долли сказала мне утром. Это одна из причин ее стрессового состояния. Можете себе представить, какое чувство вины и беспокойства может испытывать человек с тонкой душевной организацией, выросший в атмосфере жестокости и неуравновешенности. Самое сильное чувство вины возникает у детей, когда им приходится в целях самозащиты восставать против собственных родителей. Клинический психолог, с которым я работал, помог Долли выразить свои чувства в лепке и других видах детского творчества. Сам я мало чем мог помочь ей, так как у детей отсутствует аналитический аппарат. Я просто пытался взять на себя роль спокойного и терпеливого отца, чтобы помочь ей обрести чувство уверенности, которого ей так не хватало. И все шло хорошо, пока не случилось это несчастье.
— Вы имеете в виду убийство?
Он горестно кивнул.
— Однажды ночью, обезумев от унижения и ярости, Макги ворвался в дом ее тети в Индиан-Спринг, где они тогда жили, и застрелил Констанцию. Кроме Долли, в доме никого не было. Она услышала выстрел и увидела убегающего Макги. Потом обнаружила труп.
Он сидел и медленно покачивал головой, как будто она была тяжелым беззвучным колоколом.
— Как она отреагировала на случившееся? — спросил я.
— Не знаю. Я не могу охотиться на пациентов с лассо. Долли у меня больше не появлялась. Мать, которая привозила ее ко мне, умерла, а мисс Дженкс, ее тетя, слишком занята.
— Подождите, но ведь вы сказали, что именно Алиса Дженкс посоветовала направить Долли к вам?
— Да. И она платила за лечение. Но после несчастья она, возможно, поняла, что больше не потянет. Как бы там ни было, но я не видел Долли с тех пор до вчерашнего вечера. За одним исключением. Я видел ее в суде, когда она свидетельствовала против Макги. Кстати, перед началом заседания я поймал судью и попытался ему доказать, что ее присутствие недопустимо. Но она была главным свидетелем, и они получили разрешение тети. Она тихо вошла в зал маленькими шажками и вела себя, как робот, затерявшийся во враждебном мире.
При этих воспоминаниях он вздрогнул и полез под халат в поисках сигареты. Я дал ему прикурить и закурил сам.
— Что она сказала в суде?
— Очень коротко и просто. Думаю, что ее как следует натаскали. Она услышала выстрел, выглянула из окна спальни и увидела отца, бегущего с револьвером в руке. Дальше ее спросили, угрожал Макги когда-нибудь Констанции физической расправой. Она сказала, что да. На этом все было закончено.
— Вы уверены?
— Да. И это не просто ничем не аргументированные воспоминания, как они любят говорить. Я делал записи на суде и сегодня утром их просмотрел.
— Зачем?
— Они являются частью ее истории болезни, и, надо сказать, существенной. — Он выдохнул дым и посмотрел сквозь него на меня долгим и внимательным взглядом.
— То, что она говорит сейчас, чем-нибудь отличается от ваших записей?
На лице его отразились противоречивые чувства. Он был эмоциональным человеком, а Долли была для него почти дочерью, потерянной на многие годы.
— То, что она говорит сейчас, — полный абсурд. Я не только не верю в это, но думаю, она и сама не слишком этому верит. Она не настолько больна.
Он замолчал и, пытаясь собраться с мыслями, глубоко затянулся. Я не стал его торопить, а, последовав его же совету, терпеливо подождал. На этот раз метод сработал — он продолжил:
— Теперь она говорит, будто не видела Макги той ночью и, более того, что он вообще не имеет никакого отношения к убийству. Она утверждает, что ее свидетельские показания были ложью, к которой ее принудили взрослые.
— Интересно, почему она говорит об этом сейчас?
— Не имею ни малейшего понятия. Естественно, за десять лет разлуки мы во многом утратили взаимопонимание. И, конечно, она не может простить мне, как она считает, предательства — того, что я не был с ней рядом, когда она оказалась в беде. Но что я мог сделать? Не мог же я отправиться в Индиан-Спрингс и выкрасть ее у тетки?
— Вы хорошо заботитесь о своих пациентах, доктор.
— Да. Забочусь. И очень устаю от этого. — Он погасил сигарету. — Кстати, эту пепельницу делала Нелл. Неплохо для первого раза.
Я пробормотал что-то одобрительное. Звон посуды постепенно стих, и из глубины здания донесся жалобный старческий крик.
— Может быть, то, что она говорит, и не такой уж абсурд, — сказал я. — Ведь визит Макги в гостиницу настолько поразил Долли, что она не смогла совладать с собой.
— Вы наблюдательны, мистер Арчер. Именно так все и было. Он доказывал ей свою невиновность. Кроме того, нельзя забыть, что по-своему она любила отца. И он вполне мог убедить Долли, что она ошиблась и виновна она, а не он. Детские воспоминания в значительной мере определяются эмоциями.
— Вы хотите сказать, виновна в лжесвидетельстве?
— Убийстве. — Он наклонился ко мне. — Сегодня утром она сказала мне, что сама убила свою мать.
— Но каким образом?
— Словом. Тут-то и начинается абсурдная часть. Долли утверждает, что своим ядовитым языком убила и свою мать, и свою подругу Элен, а к тому же отправила за решетку отца.
— Она объяснила, что имеет в виду?
— Пока нет. Возможно, эти проявления комплекса вины лишь поверхностно связаны с убийствами.
— Вы хотите сказать, что она обвиняет себя в убийстве, чтобы искупить какую-то другую вину?
— Вполне возможно. Это достаточно распространенный механизм. Я знаю абсолютно точно, что она не убивала свою мать и, что еще существеннее, не клеветала на своего отца. Я уверен — Макги был виновен.
— Суд может ошибаться даже в серьезных делах.
— Об этом деле мне известно больше, чем было известно суду, — произнес он самоуверенно.
— От Долли?
— Из разных источников.
— Буду вам очень признателен, если вы поделитесь со мной своими сведениями.
Взгляд его стал холодным.
— Я не могу этого сделать. Я должен уважать тайны своих пациентов. Но вы можете поверить мне — Макги убил свою жену.
— Почему же тогда Долли чувствует себя виновной?
— Уверен, со временем все прояснится. Возможно, это связано с ее обидой на родителей. Желание отомстить им за их несчастливый брак было вполне естественным. Она вполне могла вообразить себе смерть матери и заключение отца, прежде чем все это произошло. А когда мстительные фантазии бедного ребенка реализовались, что она могла ощущать, кроме вины? Все это Макги разбудил в ней своим приходом, а теперь еще этот несчастный случай... — Он развел руками, словно ему не хватало слов.
— Смерть Элен Хагерти не несчастный случай, а умышленное убийство, хотя бы по той причине, что рядом не было найдено оружия.
— Да, понимаю. Я имею в виду то, что Долли обнаружила тело, а это, безусловно, было случайно.
— Интересно, почему же она обвиняет себя и в убийстве Элен? Я не очень понимаю, как вы увязываете это с детскими обидами.
— Никак. — В его голосе начало звучать раздражение. И он решил скрыть его за маской профессионала. — Вам незачем вникать в особенности психических реакций. Ваше дело — объективные факты, а мое — субъективное состояние. — Это было грубовато, и он смягчил это очередной философемой: — Естественно, объективное и субъективное, мир внешний и мир внутренний связаны. Но иногда они идут, словно параллельные линии, пересекающиеся в бесконечности.
— Хорошо, давайте займемся объективными фактами. Долли сказала, что убила Элен Хагерти ядовитым языком. Она больше ничего не говорила по этому поводу?
— Нет, еще кое-что говорила, но очень сумбурно. По-моему, Долли считает, что именно ее дружба с Элен стала причиной смерти последней.
— Они были дружны?
— Я бы сказал, да, хотя между ними была разница в двадцать лет. Долли ей очень доверяла, и та платила взаимностью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39