Она сделала шаг и упала в кресло, словно ноги отказали ей.
— Я вам не верю. Рой никогда раньше не был женат.
— Тем не менее так оно и было. После некоторого сопротивления это признала даже его мать. Правда, это был несчастливый брак, который он заключил, еще будучи студентом Гарварда. Но до этого лета он его не расторгал. Конец июля и август он провел в Неваде, занимаясь бракоразводным процессом.
— Ну теперь я знаю наверняка, что вы ошибаетесь. Все это время Рой был в Европе.
— Надеюсь, у вас есть письма и открытки, чтобы доказать это?
— Конечно, — сказала она, вздохнув с облегчением.
Она вышла в соседнюю комнату и вернулась с пачкой корреспонденции, перевязанной красной ленточкой. Я перебрал открытки и расположил их в хронологическом порядке: Тауэр (Лондон, 18 июля), Библиотека имени Бодлея (Оксфорд, 21 июля) и так далее, и так далее до Английских садов (Мюнхен, 25 августа). На последней открытке Брэдшоу писал:
Дорогая Лаура!
Вчера посетил резиденцию Гитлера на Берхтесгаден — красота пейзажа омрачается ассоциациями, которые вызывает это место. А сегодня, ради разнообразия, я отправился автобусом в Обераммергау, где разыгрываются Страсти Христовы. Я был потрясен почти библейской простотой жителей. Вся эта область Баварии буквально напичкана маленькими очаровательными церквушками. Как жаль, что ты не можешь насладиться этим видом вместе со мной! Жаль, что ты все лето пробыла одна. Ну, как бы там ни было, лето скоро кончается, и я с нетерпением жду, когда все европейские красоты останутся позади и я буду дома.
С любовью
Рой.
Я сел и еще раз перечитал это невероятное послание. Оно почти дословно повторяло письмо, показанное мне миссис Брэдшоу. Я пытался поставить себя на место Брэдшоу, чтобы понять причины, толкнувшие его на это. Но я не мог себе представить, до какой степени должно дойти раздвоение личности и беспомощный мазохизм, чтобы посылать своей матери и своей невесте одинаковые фальшивые открытки.
— В чем дело? — спросила Лаура.
— Да так, ни в чем.
Я вернул ей письма, и она с нежностью взяла их.
— Только не рассказывайте мне, что их писал не Рой. Это его почерк и его стиль.
— Он написал их в Рено и отправил приятелю или сообщнику, который путешествовал в это время в Европе.
— Это точно?
— Боюсь, что да. Вы не знаете никого из его друзей, кто бы мог помочь ему в этом?
Она закусила губу:
— Доктор Годвин провел это лето в Европе. Они с Роем очень близки. Кроме того, Рой был его пациентом довольно долго.
— От чего Годвин лечил его?
— Мы не говорили с ним на эту тему, но, кажется, это было связано с его чрезмерной... чрезмерной зависимостью от матери. — Краска стала медленно заливать ее, поднимаясь от шеи к щекам. Она отвернулась, словно желая покончить с этой темой. — Но зачем два взрослых серьезных человека затеяли эту глупую игру с письмами?
— Это еще неясно. Вероятно, это связано со служебными интересами вашего мужа. Вероятно, он не хотел, чтобы узнали о его первом неудачном браке и разводе, и, для того чтобы все сохранить в тайне, были предприняты такие ухищрения. Точно такой же набор открыток и писем он послал своей матери. Возможно, существует и третий экземпляр, который он посылал Летиции.
— Кто она? Где живет?
— Я думаю, что в этом городе. По крайней мере, она была здесь в прошлую пятницу. Судя по всему, последние десять лет она провела здесь. Очень странно, что вашему мужу удалось сохранить все это в тайне, даже от вас.
Она все еще стояла. Я взглянул на нее — глаза ее были полны слез. Она помотала головой:
— А может быть, это совсем и не странно. Он очень хорошо умеет обманывать людей, ведь он живет словно в нескольких измерениях, в определенном смысле обманывая самого себя. С маменькиными сыночками такое частенько бывает. Им ведь надо куда-то убегать из оранжереи. — Грудь ее высоко вздымалась. — Хотя он и не маменькин сынок. Возможно, у него были свои сложности, когда он был моложе, но сейчас он зрелый мужчина, и я знаю, он любит меня. За всем этим что-то таится. — Она взглянула на письма, которые продолжала держать в руках.
— И я так думаю. Я думаю, что за всем этим таятся два убийства. И убийцей в обоих случаях, скорее всего, была Ти Макреди.
— Два убийства?
— Ну, на самом деле их было три за двадцать два года: Элен Хагерти в прошлую пятницу, Констанция Макги десять лет тому назад и Люк Делони в Иллинойсе еще до войны.
— Делони?
— Люк Делони. Вы его не знаете, но, думаю, что Ти Макреди знает.
— Он как-то связан с миссис Делони, которая остановилась в «Прибое»?
— Она его вдова. А вы с ней знакомы?
— Лично нет. Но незадолго перед тем, как уйти, Рой говорил с ней по телефону.
— Что он сказал?
— Просто, что он к ней приедет. Я спросила его, кто она такая, но он слишком спешил и не ответил.
Я встал.
— Прошу извинить меня. Попробую поймать его в гостинице. Я уже целый день пытаюсь связаться с ним.
— Он был здесь, со мной. — Она невольно улыбнулась, хотя выражение ее лица продолжало оставаться смущенным. — Пожалуйста, не передавайте ему то, что я вам рассказала. Вообще не говорите ему, что я вам что-то рассказывала.
— Постараюсь, но все это может всплыть.
Я направился к двери и дернул за ручку, но она была закрыта на цепочку, и это несколько задержало меня.
— Постойте, — произнесла она за моей спиной. — Я вспомнила еще кое-что... он написал на сборнике стихотворений...
— Что он написал?
— Ее имя.
Она рванулась в соседнюю комнату, по дороге ударившись бедром о косяк, и письма Брэдшоу посыпались на пол. Она не стала их собирать.
Она вернулась с открытой книгой и не глядя протянула мне ее. Это был сильно потрепанный сборник избранных стихотворений Йетса, открыт он был на стихотворении «Среди школьников». Первое четверостишие четвертой строфы было подчеркнуто карандашом, и рядом на полях рукой Брэдшоу было написано единственное слово — «Ти».
Я прочел эти четыре строки:
И образ дивный твой не канет в Лету,
Он словно создан мастерами Кватроченто:
Прозрачна плоть, и вьется прядь, как лента,
Ты вся — игра теней в потоках света.
Я не очень понял, что имеется в виду, и сказал об этом Лауре.
Она грустно ответила:
— Это значит, что Рой все еще любит ее. Йетс написал это о женщине, которую любил всю жизнь. Может быть, Рой даже специально оставил мне этот сборник, чтобы я узнала о Ти. Он ведь очень деликатен.
— Думаю, он написал это имя здесь давным-давно и забыл об этом сам. Если бы он любил ее, не стал бы разводиться и заключать брак с вами. Кстати, я хочу вас предупредить, что ваш брак может быть признан незаконным.
— Незаконным? — Она была обычной женщиной, и такая возможность потрясла ее. — Но мы расписались в Рено у судьи.
— Скорее всего, его развод с Ти недействителен. Как я понял, она даже не была поставлена в известность о нем. А по калифорнийским законам это означает, что, если она возражает против развода, он будет признан недействительным.
Вся дрожа, она выхватила книгу у меня из рук и кинула ее в кресло. Из страниц выпал листок. Я поднял его.
Это было еще одно стихотворение, записанное рукой Брэдшоу:
ЛАУРЕ
Когда бы мир, как старый негатив,
Преображенный камерой обскура,
Предстал передо мной, открыв
Завесу тайны сумрачной натуры,
Я увидал бы, что луна черна,
Белеса ночь, как воронова стая,
А ты б, моя любимая, была
Последней грешницей в преддверье рая.
Это стихотворение я читал за завтраком Арни и Филис. Оно было напечатано двадцать с лишним лет назад в «Звезде Бриджтона» и подписано инициалами Д. Р. Б. У меня было это предчувствие, и вот Бриджтон и Пасифик-Пойнт соединились в ревущем потоке времени. Д. Р. Б. — Джордж Рой Брэдшоу.
— Лаура, когда он написал вам это стихотворение?
— Прошлой весной, когда отдавал мне Йетса.
Когда я уходил, она стояла, перечитывая стихотворение и воскрешая в памяти прошедшую весну.
Глава 29
Войдя в вестибюль «Прибоя», я обнаружил в дальнем, конце сидящую в одиночестве мать Элен. Она пребывала в глубокой задумчивости и обратила на меня внимание, лишь когда я обратился к ней.
— Так поздно, а вы еще на ногах, миссис Хоффман.
— Не по своей воле, — обиженно откликнулась она. — Миссис Делони настояла, чтобы я переехала к ней, а теперь она выставила меня вон, так как к ней пришел гость.
— Вы имеете в виду Роя Брэдшоу?
— Да, теперь он так себя называет. Я знала его как Джорджа Брэдшоу, и тогда он был готов на все, чтобы его накормили и приютили. Я частенько это делала на собственной кухне.
Я пододвинул к ней кресло.
— Какие интересные совпадения.
— Да, я тоже так думаю. Но вряд ли им понравится, если я буду распространяться об этом.
— Кто вам это сказал?
— Миссис Делони.
— Она дает вам указания, что делать?
— Нет. Это было очень мило с ее стороны — забрать меня из «Пасифик» и... — Она умолкла, словно прикидывая, продолжать или нет.
— И запихать вас в этот вестибюль?
— Ну это ведь временно.
— Жизнь вообще вещь временная. Вы что, с мужем намерены подчиняться распоряжениям семейства Делони до гробовой доски? Вам это не принесет никакой пользы, уверяю вас, кроме привилегии быть у них на побегушках.
— Эрл никогда не был ни у кого на побегушках, — оправдываясь, произнесла она. — Оставьте его в покое.
— Вы созванивались с ним?
— Нет, и я очень беспокоюсь о нем. Я уже два дня пытаюсь дозвониться до него, но никто не берет трубку. Боюсь, что он пьет.
— Он в больнице.
— Что с ним?
— Результат злоупотребления виски.
— Откуда вы знаете?
— Я сам помогал отправлять его в больницу. Я был в Бриджтоне вчера утром и разговаривал с вашим мужем. К концу он стал довольно откровенен. Он признал, что Люк Делони был убит, а сам он получил распоряжение сверху придать всему вид несчастного случая.
Она выглядела пристыженной, ее взгляд бесцельно блуждал по вестибюлю, в котором не было никого, за исключением ночного портье и пары, вряд ли супружеской, которая договаривалась с ним о номере. Однако миссис Хоффман начала так нервничать, словно с минуты на минуту ожидала появления преследователей.
— Ну, теперь вы можете мне рассказать и все остальное, — сказал я. — Разрешите, я закажу вам чашку кофе.
— Тогда я не засну всю ночь.
— Ну какао.
— Да, пожалуй.
Мы направились в кафетерий. За стойкой сидели несколько оркестрантов в розовато-лиловых пиджаках. Они попивали кофе и традиционно жаловались друг другу на нищенскую зарплату. Я сел напротив дверей, усадив перед собой миссис Хоффман так, чтобы был виден вестибюль и я бы не пропустил Брэдшоу, если тот будет выходить.
— Как вы познакомились с Брэдшоу, миссис Хоффман?
— Элен привела его к нам. По-моему она была в него влюблена какое-то время, но я-то видела, что она ему совершенно безразлична. Они были просто друзьями. У них были общие интересы.
— Например, поэзия?
— Да, поэзия и театр. Элен говорила, что для своего возраста он очень талантлив, но у него были неприятности в колледже. Мы помогли ему устроиться на работу лифтером. За это платили всего пятерку в неделю, но он и тому был рад. Тогда он был худой, как тростинка, и нищий, как церковная крыса. Он утверждал, что его семья вполне преуспевала в Бостоне, но он ушел из дома, чтобы жить самостоятельно. Тогда я не очень-то ему верила — я думала, что он просто стесняется своих родителей и рассказывает всякие сказки, — но теперь я думаю, что так оно и было. Говорят, его мать — богатая женщина. — Она вопросительно взглянула на меня.
— Да. Я знаю ее.
— Что заставило молодого человека бежать от такого состояния? Всю свою жизнь я стремилась скопить хоть немного денег.
— У денег свои законы.
Я не стал пускаться в дальнейшие объяснения. Официантка принесла какао миссис Хоффман и мой кофе. Когда она вернулась за стойку, я спросил:
— Вы когда-нибудь знали женщину по имени Макреди?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39