В нее заглядывает
молодой человек в очках.
- Ну что же вы остановились, товарищ студент? - добродушно
осведомляется Гуздев. - Проходите, если уж решили порадовать
нас своим присутствием. Только в сдедующий раз, попрошу, не
опаздывать.
- Извините, профессор, - смиренно отвечает молодой человек,
потом делает резкое движение правой рукой и захлопывает
дверь.
В аудиторию, в ее недоуменную тишину влетает круглый
темно-зеленого цвета предмет.
Он падает на кафедру перед Гуздевым, катится по ней,
а когда Марк Васильевич наклоняется посмотреть, что это такое,
вдруг взрывается ослепительно ярко, разметывая вокруг
себя десятки осколков. А сразу вслед за ним криками боли и
ужаса взрывается тишина.
Глава двадцать восьмая
Ночью на кухню пришла мама, но будить меня не стала:
наверное, догадывалась, что тогда я точно откажусь ложиться.
Убрала чашку с кофе, книгу, вытряхнула окурки в мусорное ведро,
перенесла телефон в прихожую, а под голову мне сунула подушку.
Я обычно сплю чутко, но в ту ночь измотанный нервными
и физическими нагрузками, ничего не заметил.
Мне снился Герострат.
Он сидел за столом в той самой комнате с пыльными углами,
что так ясно привиделась мне днем; на столе там стоял телефон
с хитроумным защитным устройством и средних размеров
шахматная доска. За спиной Герострата была видна дверь. На
двери надпись фосфоресцирующими буквами: "ARTEMIDA". И я во
сне знал, что за дверью этой находится Елена, закованная в
тяжелые цепи; натертые холодным металлом запястья ее кровоточили;
кровь стекает на холодный бетонный пол, по которому
время от времени пробегают, попискивая, крысы размером с упитанного
мопса. Елена стонет, вздрагивает, когда крысы, пробегая,
касаются лапками ее обнаженных ног, и зовет, зовет: "Боря!
Боря! Боря!".
Я знаю, мне срочно нужно туда, в этот склеп за дверью.
Но на дороге стоит стол, на дороге - Герострат. Он ухмыляется
оскалом от уха до уха. Он подмигивает мне. Он подмигивает,
и меня ударом отбрасывает прочь. Я кувыркаюсь, я невесом... Я
кувыркаюсь и оказываюсь на полу.
Я вижу, как меркнет свет, комната разделяется четкой,
словно нарисованной, границей между светом и тенью, и Герострат,
и шахматная доска разделена ею надвое. Фигуры на доске
шевелятся. Это уже не фигуры, а живые существа. Как в
той забавной игре для IBM РС, в которую я поиграл полчасика
на работе у Елены, дожидаясь когда она освободится. Только
здесь нет ничего забавного: пешки здесь не маленькие, но храбрые
копьеносцы, кони - не блестящие закованные в латы всадники,
а ладьи - не гориллоподобные чудища, навеянные программистам
увлекательным фильмом "Кинг-конг". Все фигуры на этой
доске - живые люди, и многих я узнаю: там собраны почти все
мои знакомые.
Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают,
как такое получилось, что оказались они вдруг на странном
поле, разбитом на черные и белые клетки. Они еще не понимают,
какая угроза нависла над их жизнями; они не видят той копошащейся
на темной половине нечисти, что готовится к штурму,
бренча хорошо смазанным оружием; не видят застывших взглядов;
не видят пустых, навсегда лишенных выражения лиц...
Все это вижу я.
Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали
они галдеть и пожимать плечами, чтобы увидели наконец, откуда
исходит настоящая опасность и приготовились встретить ее,
дать отпор. Но Герострат проводит ладонью над доской, а когда
я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, подносит указательный
палец к губам, приказывая молчать.
Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а лицо его,
подобно доске, разделено на две половины. При виде этого я
начинаю понимать, почему глаза Герострата так часто смотрят
в разные стороны. Потому что они - глаза двух разных существ.
Здесь не один человек (враг!) Сидит за столом - их двое, и в
одном из этих двоих я с ужасом узнаю самого себя.
А Герострат кивает довольный тем, что я понял, отводит
руку, показывая пальцем куда-то в сторону. Я перевожу взгляд
и вижу тот самый угол, в котором живет паук, только под колыхающейся
от неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые
и черные фигурки, а люди - снова люди - и уже не живые,
недоумевающие, как нас сюда занесло, а мертвые, для которых
вопросов больше не осталось.
Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой
пропахшей медикаментами палате; там на грязном асфальте
распластался Венька Скоблин с разнесенной в кровавые брызги
головой, там лежит Андрей Кириченко, у него просто остановилось
сердцеи, там же рядом - Эдик Смирнов. Под ними растекается
кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным, но непрерывным
потоком, собирается в темные мокрые комки.
Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал
"конем - интересной фигурой", но не успеваю, не успеваю,
потому что двуликий хозяин комнаты тихо, но отчетливо
произносит:
- НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.
Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.
В окно кухни светило солнце, на столе лежала подушка.
Е-мое, подумал я. Проспал!
Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый случай после
армии, чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь
с вами.
Острые переживания сна уходили, медленно смазывались,
блекли.
Трубку сняла мама:
- Да-да... Кирилл? Помню, конечно... Нет, он еще спит...
Как? Что ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!
Голос мамы изменился и на такую ноту, что я подпрыгнул
на своем месте, вскочил и устремился в прихожую.
- Да, Кирилл, хорошо... я передам...
Но она уже положила трубку.
- Мать, что случилось?! - закричал я, чувствуя, как самого
начинает трясти от готовности услышать самое плохое.
- Преподавателя вашего... Гуздева, - проговорила мама, с
трудом шевеля побелевшими губами, - полчаса назад... убили.
Прямо на лекции... Там еще кто-то из студентов пострадал.
Что такое делается, Боря?!
Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз по стене на
корточки прямо здесь, в прихожей. Я не знал, то ли истерично
расхохочусь сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В
один момент я оказался на грани срыва, и куда бы меня повело,
в какую форму истерии, не мог анализировать ни тогда, ни
теперь. Помню только, как пульсировала перед глазами багровой
надписью поперек всего мира нелепая неправильная фраза из сна:
"НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!", и еще скороговоркой по периферии сознания
проскальзывало: "Конь - интересная фигура. Фигура интересная - конь."
СХЕМА!
Я стиснул виски ладонями.
Просчет, просчет, ошибка. Гуздева не было в списке, да
и как он мог там быть?! Я же зациклился на том, что Герострат
угрожает моим БЛИЖАЙШИМ друзьям, моим ровесникам. И если теперь
составлять новый список, то можно будет включить туда
полгорода, и все равно нельзя будет сказать, кого Герострат
выберет новой жертвой. Дьявол, дьявол, а не человек!
НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
- Что с тобой, Боря? - заволновалась мама, и голос ее
прозвучал, как из другой вселенной.
Нужно собраться, не допустить истерики: испугаешь маму,
да и истерика тебе ничего не даст...
Я встал. По стеночке. Сильная тошнота и звон в ушах.
- Ничего-ничего, успокойся, мам, - пробормотал я совершенно
чужими губами.
И мой собственный голос прозвучал, как из другой вселенной.
- Это я так... от неожиданности... армию вспомнил...
Мама поверила.
Хоть я и в должной мере неохотно делился с ней воспоминаниями
о происходившем в "горячих точках", старался свести
все к фразам типа: "Да ничего особенного", "Постреляли - разбежались",
"Пугали больше", "Нет, для нас никакой опасности
не было" - она все-таки сознавала, что это даже не полправды,
и то, что происходило ТАМ на самом деле, отпечаталось где-то
во мне и не оставит уж до гробовой доски, но лучше не бередить,
не тревожить старые раны. И конечно, мое состояние в
тот момент прекрасно укладывалось в схему простейшего психологического
этюда: убийство Гуздева - стрельба в "горячих точках" - жестокий
приступ воспоминаний.
Мама поверила и сразу захлопотала. Как маленького довела
меня до кресла в гостиной, усадила, побежала к аптечке за валерьянкой.
Но когда вернулась, я уже прочухался, встал, отрицательно
покачал головой при виде пахучего лекарства и начал
собираться.
- Боря, ты куда?
- Пойду выясню подробности.
Времени терять нельзя, думал я, выходя из дома. Время
теперь имеет цену крови. Равновесие на доске шаткое; если
Герострат разглядит замысел моей комбинации, пойдут косяком
обмены, и чтобы не допустить еще одного жертвоприношения,
моя задача - отыскать этого маньяка за сегодняшний день.
До полуночи. И ты его найдешь и уничтожишь! И пусть попробует
кто-нибудь меня остановить...
Глава двадцать девятая
Телефонные войны продолжались.
В маленькой квартире на Приморском проспекте прозвенел
телефонный звонок.
Звонка ждали. Юра Арутюнов поспешно снял трубку; на том
конце хорошо знакомый ему голос произнес длинную очень странно
прозвучавшую фразу на очень странном языке. Взгляд Арутюнова
остекленел. Разгладились морщинки на коже лица; оно приняло
отчужденное выражение.
- Ты слышишь меня?
- Да, я слышу вас.
- Ты знаешь, что нужно делать?
- Да, я знаю, что нужно делать.
На том конце провода положили трубку. Под монотонный
звук коротких гудков, Юра пересек комнату. Свою трубку он
оставил на столике, аккуратно положив ее рядом с аппаратом.
Он направился на кухню, выдвинул ящик кухонного стола
и несколько минут с тупым недоумением изучал его содержимое.
Там было два десятка прекрасно заточенных столовых ножей. Ими
удобно резать, но не колоть: концы их были затуплены. А это
не устраивало Юру.
Задвинув ящик на место, он перешел в ванную комнату и
там - все с тем же тупым недоумением - долго разглядывал безопасную
бритву. Потом выронил ее - бритва громко цокнула о
кафель.
Арутюнов нашел себе подходящее оружие в ящике письменного
стола. Рассматривая его в лучах майского солнца, проникавших
в гостиную комнату через широкое окно, удовлетворенно
кивал, что-то бормоча себе под нос. Окажись в комнате посторонний,
он вряд ли понял бы хоть слово из этого бормотания:
бессвязный набор звуков, странно искаженных слов, подобно
тому, что бессвязно бормочет во сне легко возбудимый
человек.
Выбрав оружие, Юра Арутюнов уселся на диван и приготовился
ждать.
Аналогичный звонок оторвал Люду Ивантер от домашнего
задания по английскому. Фраза, произнесенная на том конце
провода, несколько отличалась от той, которую услышал Юра
десять минут тому назад. И последующие действия ее поэтому
тоже отличались.
Оружия Люде искать не пришлось. Под стопкой белья в
задвижке шифоньерки у нее была спрятана коробка с гигиеническими
пакетами. Под пакетами там лежала простенький деревянный
футляр, закрывающийся на ключ. Люда извлекла футляр,
открыла его и с минуту разглядывала маленький очень изящно
сработанный револьвер. "Брон-спорт". Калибр: 6,35. Подарок
Герострата.
Потом Люда застелила тахту в гостиной комнате свежими
простынями, спрятала револьвер под подушку, разделась и
приняла душ. Тщательно вытерлась и долго стояла у зеркала,
внимательно изучая свое обнаженное тело. Затем улеглась
на тахту и приготовилась ждать.
В таком виде и застала ее мать, вернувшись с работы.
- Ах ты! - чуть не задохнулась она, увидев дочь голой
и расслабленной на свежих простынях.
Люда засунула пальцы под подушку.
Еще один, третий по счету, и очень похожий на два предыдущих
звонок прозвучал в рабочем кабинете одного из замов
министра внутренних дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27
молодой человек в очках.
- Ну что же вы остановились, товарищ студент? - добродушно
осведомляется Гуздев. - Проходите, если уж решили порадовать
нас своим присутствием. Только в сдедующий раз, попрошу, не
опаздывать.
- Извините, профессор, - смиренно отвечает молодой человек,
потом делает резкое движение правой рукой и захлопывает
дверь.
В аудиторию, в ее недоуменную тишину влетает круглый
темно-зеленого цвета предмет.
Он падает на кафедру перед Гуздевым, катится по ней,
а когда Марк Васильевич наклоняется посмотреть, что это такое,
вдруг взрывается ослепительно ярко, разметывая вокруг
себя десятки осколков. А сразу вслед за ним криками боли и
ужаса взрывается тишина.
Глава двадцать восьмая
Ночью на кухню пришла мама, но будить меня не стала:
наверное, догадывалась, что тогда я точно откажусь ложиться.
Убрала чашку с кофе, книгу, вытряхнула окурки в мусорное ведро,
перенесла телефон в прихожую, а под голову мне сунула подушку.
Я обычно сплю чутко, но в ту ночь измотанный нервными
и физическими нагрузками, ничего не заметил.
Мне снился Герострат.
Он сидел за столом в той самой комнате с пыльными углами,
что так ясно привиделась мне днем; на столе там стоял телефон
с хитроумным защитным устройством и средних размеров
шахматная доска. За спиной Герострата была видна дверь. На
двери надпись фосфоресцирующими буквами: "ARTEMIDA". И я во
сне знал, что за дверью этой находится Елена, закованная в
тяжелые цепи; натертые холодным металлом запястья ее кровоточили;
кровь стекает на холодный бетонный пол, по которому
время от времени пробегают, попискивая, крысы размером с упитанного
мопса. Елена стонет, вздрагивает, когда крысы, пробегая,
касаются лапками ее обнаженных ног, и зовет, зовет: "Боря!
Боря! Боря!".
Я знаю, мне срочно нужно туда, в этот склеп за дверью.
Но на дороге стоит стол, на дороге - Герострат. Он ухмыляется
оскалом от уха до уха. Он подмигивает мне. Он подмигивает,
и меня ударом отбрасывает прочь. Я кувыркаюсь, я невесом... Я
кувыркаюсь и оказываюсь на полу.
Я вижу, как меркнет свет, комната разделяется четкой,
словно нарисованной, границей между светом и тенью, и Герострат,
и шахматная доска разделена ею надвое. Фигуры на доске
шевелятся. Это уже не фигуры, а живые существа. Как в
той забавной игре для IBM РС, в которую я поиграл полчасика
на работе у Елены, дожидаясь когда она освободится. Только
здесь нет ничего забавного: пешки здесь не маленькие, но храбрые
копьеносцы, кони - не блестящие закованные в латы всадники,
а ладьи - не гориллоподобные чудища, навеянные программистам
увлекательным фильмом "Кинг-конг". Все фигуры на этой
доске - живые люди, и многих я узнаю: там собраны почти все
мои знакомые.
Я вижу, они переговариваются друг с другом, недоумевают,
как такое получилось, что оказались они вдруг на странном
поле, разбитом на черные и белые клетки. Они еще не понимают,
какая угроза нависла над их жизнями; они не видят той копошащейся
на темной половине нечисти, что готовится к штурму,
бренча хорошо смазанным оружием; не видят застывших взглядов;
не видят пустых, навсегда лишенных выражения лиц...
Все это вижу я.
Мне хочется предупредить их, крикнуть, чтобы перестали
они галдеть и пожимать плечами, чтобы увидели наконец, откуда
исходит настоящая опасность и приготовились встретить ее,
дать отпор. Но Герострат проводит ладонью над доской, а когда
я поднимаю глаза, чтобы посмотреть на него, подносит указательный
палец к губам, приказывая молчать.
Он все так же ухмыляется, зубы его блестят, а лицо его,
подобно доске, разделено на две половины. При виде этого я
начинаю понимать, почему глаза Герострата так часто смотрят
в разные стороны. Потому что они - глаза двух разных существ.
Здесь не один человек (враг!) Сидит за столом - их двое, и в
одном из этих двоих я с ужасом узнаю самого себя.
А Герострат кивает довольный тем, что я понял, отводит
руку, показывая пальцем куда-то в сторону. Я перевожу взгляд
и вижу тот самый угол, в котором живет паук, только под колыхающейся
от неощутимого сквозняка паутиной разбросаны не белые
и черные фигурки, а люди - снова люди - и уже не живые,
недоумевающие, как нас сюда занесло, а мертвые, для которых
вопросов больше не осталось.
Там лежит Мишка Мартынов в переплетении трубок, в белой
пропахшей медикаментами палате; там на грязном асфальте
распластался Венька Скоблин с разнесенной в кровавые брызги
головой, там лежит Андрей Кириченко, у него просто остановилось
сердцеи, там же рядом - Эдик Смирнов. Под ними растекается
кровь, и пыль, смачиваемая ее медленным, но непрерывным
потоком, собирается в темные мокрые комки.
Я пытаюсь разглядеть среди тел, кого же Герострат выбрал
"конем - интересной фигурой", но не успеваю, не успеваю,
потому что двуликий хозяин комнаты тихо, но отчетливо
произносит:
- НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
Меня разбудил телефонный звонок в прихожей.
Я выпрямился и чуть не свалился со стула. Продрал глаза.
В окно кухни светило солнце, на столе лежала подушка.
Е-мое, подумал я. Проспал!
Взглянул на часы. Так и есть: 10.56. Первый случай после
армии, чтобы я проспал почти до одиннадцати. С ума сойдешь
с вами.
Острые переживания сна уходили, медленно смазывались,
блекли.
Трубку сняла мама:
- Да-да... Кирилл? Помню, конечно... Нет, он еще спит...
Как? Что ты говоришь?.. ДА КАК ЖЕ МОЖЕТ БЫТЬ ТАКОЕ?!
Голос мамы изменился и на такую ноту, что я подпрыгнул
на своем месте, вскочил и устремился в прихожую.
- Да, Кирилл, хорошо... я передам...
Но она уже положила трубку.
- Мать, что случилось?! - закричал я, чувствуя, как самого
начинает трясти от готовности услышать самое плохое.
- Преподавателя вашего... Гуздева, - проговорила мама, с
трудом шевеля побелевшими губами, - полчаса назад... убили.
Прямо на лекции... Там еще кто-то из студентов пострадал.
Что такое делается, Боря?!
Вопрос мамы я оставил без ответа. Я сполз по стене на
корточки прямо здесь, в прихожей. Я не знал, то ли истерично
расхохочусь сейчас, то ли истерично же разрыдаюсь. В
один момент я оказался на грани срыва, и куда бы меня повело,
в какую форму истерии, не мог анализировать ни тогда, ни
теперь. Помню только, как пульсировала перед глазами багровой
надписью поперек всего мира нелепая неправильная фраза из сна:
"НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!", и еще скороговоркой по периферии сознания
проскальзывало: "Конь - интересная фигура. Фигура интересная - конь."
СХЕМА!
Я стиснул виски ладонями.
Просчет, просчет, ошибка. Гуздева не было в списке, да
и как он мог там быть?! Я же зациклился на том, что Герострат
угрожает моим БЛИЖАЙШИМ друзьям, моим ровесникам. И если теперь
составлять новый список, то можно будет включить туда
полгорода, и все равно нельзя будет сказать, кого Герострат
выберет новой жертвой. Дьявол, дьявол, а не человек!
НЕ ТОЛЬКО Я, НО ТЫ!
- Что с тобой, Боря? - заволновалась мама, и голос ее
прозвучал, как из другой вселенной.
Нужно собраться, не допустить истерики: испугаешь маму,
да и истерика тебе ничего не даст...
Я встал. По стеночке. Сильная тошнота и звон в ушах.
- Ничего-ничего, успокойся, мам, - пробормотал я совершенно
чужими губами.
И мой собственный голос прозвучал, как из другой вселенной.
- Это я так... от неожиданности... армию вспомнил...
Мама поверила.
Хоть я и в должной мере неохотно делился с ней воспоминаниями
о происходившем в "горячих точках", старался свести
все к фразам типа: "Да ничего особенного", "Постреляли - разбежались",
"Пугали больше", "Нет, для нас никакой опасности
не было" - она все-таки сознавала, что это даже не полправды,
и то, что происходило ТАМ на самом деле, отпечаталось где-то
во мне и не оставит уж до гробовой доски, но лучше не бередить,
не тревожить старые раны. И конечно, мое состояние в
тот момент прекрасно укладывалось в схему простейшего психологического
этюда: убийство Гуздева - стрельба в "горячих точках" - жестокий
приступ воспоминаний.
Мама поверила и сразу захлопотала. Как маленького довела
меня до кресла в гостиной, усадила, побежала к аптечке за валерьянкой.
Но когда вернулась, я уже прочухался, встал, отрицательно
покачал головой при виде пахучего лекарства и начал
собираться.
- Боря, ты куда?
- Пойду выясню подробности.
Времени терять нельзя, думал я, выходя из дома. Время
теперь имеет цену крови. Равновесие на доске шаткое; если
Герострат разглядит замысел моей комбинации, пойдут косяком
обмены, и чтобы не допустить еще одного жертвоприношения,
моя задача - отыскать этого маньяка за сегодняшний день.
До полуночи. И ты его найдешь и уничтожишь! И пусть попробует
кто-нибудь меня остановить...
Глава двадцать девятая
Телефонные войны продолжались.
В маленькой квартире на Приморском проспекте прозвенел
телефонный звонок.
Звонка ждали. Юра Арутюнов поспешно снял трубку; на том
конце хорошо знакомый ему голос произнес длинную очень странно
прозвучавшую фразу на очень странном языке. Взгляд Арутюнова
остекленел. Разгладились морщинки на коже лица; оно приняло
отчужденное выражение.
- Ты слышишь меня?
- Да, я слышу вас.
- Ты знаешь, что нужно делать?
- Да, я знаю, что нужно делать.
На том конце провода положили трубку. Под монотонный
звук коротких гудков, Юра пересек комнату. Свою трубку он
оставил на столике, аккуратно положив ее рядом с аппаратом.
Он направился на кухню, выдвинул ящик кухонного стола
и несколько минут с тупым недоумением изучал его содержимое.
Там было два десятка прекрасно заточенных столовых ножей. Ими
удобно резать, но не колоть: концы их были затуплены. А это
не устраивало Юру.
Задвинув ящик на место, он перешел в ванную комнату и
там - все с тем же тупым недоумением - долго разглядывал безопасную
бритву. Потом выронил ее - бритва громко цокнула о
кафель.
Арутюнов нашел себе подходящее оружие в ящике письменного
стола. Рассматривая его в лучах майского солнца, проникавших
в гостиную комнату через широкое окно, удовлетворенно
кивал, что-то бормоча себе под нос. Окажись в комнате посторонний,
он вряд ли понял бы хоть слово из этого бормотания:
бессвязный набор звуков, странно искаженных слов, подобно
тому, что бессвязно бормочет во сне легко возбудимый
человек.
Выбрав оружие, Юра Арутюнов уселся на диван и приготовился
ждать.
Аналогичный звонок оторвал Люду Ивантер от домашнего
задания по английскому. Фраза, произнесенная на том конце
провода, несколько отличалась от той, которую услышал Юра
десять минут тому назад. И последующие действия ее поэтому
тоже отличались.
Оружия Люде искать не пришлось. Под стопкой белья в
задвижке шифоньерки у нее была спрятана коробка с гигиеническими
пакетами. Под пакетами там лежала простенький деревянный
футляр, закрывающийся на ключ. Люда извлекла футляр,
открыла его и с минуту разглядывала маленький очень изящно
сработанный револьвер. "Брон-спорт". Калибр: 6,35. Подарок
Герострата.
Потом Люда застелила тахту в гостиной комнате свежими
простынями, спрятала револьвер под подушку, разделась и
приняла душ. Тщательно вытерлась и долго стояла у зеркала,
внимательно изучая свое обнаженное тело. Затем улеглась
на тахту и приготовилась ждать.
В таком виде и застала ее мать, вернувшись с работы.
- Ах ты! - чуть не задохнулась она, увидев дочь голой
и расслабленной на свежих простынях.
Люда засунула пальцы под подушку.
Еще один, третий по счету, и очень похожий на два предыдущих
звонок прозвучал в рабочем кабинете одного из замов
министра внутренних дел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27