-
Как-нибудь сам справлюсь.
Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я
пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по
сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается
влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей
синего бензинового дыма.
- Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то
несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не
только от меня.
Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота -
где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык
машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин,
одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно,
однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к
тротуару.
- Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.
- Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть
твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если
ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.
- Прежде ты, кажется, утверждал обратное.
- Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.
- Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не
стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим
уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня,
чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль
обыкновенного статиста.
- Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает
старик.
- Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это
меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.
- Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою
работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно,
если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.
- Скажи им, что я согласен.
- И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего
личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.
- Ты имеешь в виду американцев?
- Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.
- А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные
идеалы куда выгоднее, чем ты.
- Что ты болтаешь!
- Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к
старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я
говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде,
ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...
- Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком
случае, в такой же мере, как Димов.
- Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь
по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой
того, что получает Димов.
- А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает
Младенов.
- Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика.
Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой:
- Тебе и невдомек, что я это уже сделал?
Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому
что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс
с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать
отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в
голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не
покидающие меня ни на минуту.
Поначалу, только еще берясь за поставленные Леконтом задачи, я и в
самом деле видел себя неким господином Никто, неуловимым и неуязвимым,
тайно и ловко следящим за действиями других. А сейчас я двигаюсь с
чувством человека, попавшего под вражеский прожектор, пойманного и
плененного снопом холодного ослепительного света, такого ослепительного и
въедливого, что он проникает в самые сокровенные твои мысли.
Каждое мое движение фиксируется заранее, каждый ход парируется в
зародыше, каждый удар оборачивается против меня самого. Друг, на которого
я рассчитывал, первым от меня отказался. Ожидаемый радушный прием вообще
не состоялся. Вместо того чтоб окружить меня доверием, мне сразу же
подстраивают ловушку. Моя служба у Леконта заончилась, едва успев
начаться. Да и наиновейший мой план идет насмарку, прежде чем я взялся его
исполнять.
Устало пересчитав девяносто две ступени, я возвращаюсь в свою
"студию". Приняв холодный душ, закутываюсь в купальный халат и ложусь в
постель. Мне бы расслабиться, забыться, уснуть. Но это мне не удается,
потому что приходится кое о чем поразмыслить, а ум мой не привык засыпать,
когда есть над чем работать. Поэтому я намечаю ходы, прикидывая в голове,
что может последовать в ответ, и меня все время не оставляет неприятное
чувство, что даже и сейчас не перестают следить за мной, за моими мыслями.
С полной уверенностью я, конечно, не могу утверждать, что и за моими
мыслями установлена слежка. Существуют ли такого рода аппараты, я не знаю.
Но что меня подслушивают в моей собственной квартире, в этом я больше чем
уверен. В двух шагах от кровати, за тонким плинтусом, на паркете толщиной
с волосок тянется проволочка, замеченная мною еще при вселении. Уроки на
вилле в Фонтенбло пригодились. Именно памятуя те уроки, я не стал срывать
проводок, а лишь отметил его наличие. Значит, каждый мой разговор будет
подслушан. Пускай. Я буду крайне удивлен, если они что-нибудь услышат,
потому что если я и говорю порой, то только сам с собой.
Все это немного неприятно, по крайней мере до тех пор, пока не
свыкнешься с мыслью, что иначе и быть не может. У каждой живой твари свои
условия жизни. Карпу не дано разгуливать по саду - ему всю жизнь
приходится мокнуть в болоте. А вот мне не разрешается жить, как живут все
прочие люди, только и всего. В то время как другие, шагая по улице,
разглядывают витрины или женские ноги, мне приходится смотреть за тем, кто
идет впереди меня, кто позади, и соображать, случайно идет или не
случайно. Многие люди сперва говорят, а потом уже обдумывают сказанное,
мне приходится заранее взвешивать каждое свое слово. Любой и каждый может
вообразить себе, что у него есть личная жизнь, мне же доверена горькая
истина, что у меня нет личной жизни.
Самое смешное, что, хотя меня ни на минуту не оставляют одного, я все
время испытываю разъедающее чувство одиночества. Вероятно, нечто подобное
ощущает циркач на трапеции в тот момент, когда он готовится совершить
смертельный прыжок на головы двух тысяч человек.
Увлеченный такими размышлениями, я, вероятно, уснул, потому что
внезапный резкий звонок заставил меня вздрогнуть, и я едва не запустил в
будильник подушкой. Однако будильник тут не виноват. Звон идет от входной
двери. Встав и завернувшись в еще влажный халат, я иду посмотреть, кто там
пришел.
- Мсье Бобев?
За дверью стоит рыжеватый человек с веснушчатым лицом. Говорит он с
неприятным акцентом.
- Что вам угодно?
- Можно войти?
- Зависит...
- Я от полковника Дугласа.
Неохотно посторонившись, впускаю незнакомца. Он проходит ко мне в
"студию" уверенной походкой, как в собственный дом, снимает свой черный
плащ и, небрежно бросив его на стул, садится, не дожидаясь приглашения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев.
- Лично с вами я не знаком, - бормочу я в ответ, беря с камина
коробку "житан".
- Вы обманули полковника Дугласа.
- Если следовать порядку, то полковник Дуглас первым обманул меня, -
уточняю я, ища глазами спички.
Рыжеватый достает из кармана зажигалку и четким движением зажигает ее
у меня под носом. Я закуриваю, не предлагая сигареты гостю. Пусть не
воображает, что мы можем тут болтать до вечера.
- Я говорил полковнику Дугласу о своем желании уехать в Париж. Он мне
ответил, что я и на это могу рассчитывать. Но вместо того чтоб сдержать
обещание, меня заперли на вилле и стали готовить к возврату на родину.
Извините, но, как у всякого живого существа, у меня есть инстинкт
самосохранения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев, - повторяет незнакомец со своим
неприятным американским акцентом.
- Нет. Я лишь спас себе жизнь.
- Вы пытались сбежать от нас, - продолжает рыжий, не обращая внимания
на мои слова. - Вы, как видно, не понимаете, что от нас сбежать нельзя. У
нас могучая организация, мсье Бобев, и она в состоянии наложить на вас
руку, где бы вы ни находились.
- Ну хорошо. Только не пугайте меня. Вы наложили на меня руку. Что
дальше?
- Дальше? Это зависит от вас: если вы вернетесь к исполнению своих
обязанностей, то пока будем считать инцидент исчерпанным. В противном
случае будем вынуждены совершить нечто нежелательное, но необходимое.
- Только не пугайте меня. Для меня нет ничего страшнее, чем вернуться
назад. Так что, если вы имеете в виду именно это, говоря о моем
возвращении к своим обязанностям, то должен вам сказать, я ни за что не
соглашусь. Любой работник, даже самый скромный, имеет право ставить
определенные условия...
- Вы лишены такого права, мсье Бобев. Условия ставим мы.
- Ставьте их кому-нибудь другому. Я свободный человек.
Рыжий непродолжительно смеется, издавая при этом что-то вроде
рычания.
- Свободным вы можете стать разве что на том свете.
- Что ж, я и на это согласен. Мне ничего не остается, кроме как
пожелать и вам провалиться в тартарары!
- В порядке очередности, - спокойно отвечает рыжий. - Боюсь только,
что ваша очередь где-то совсем близко.
Не считая нужным отвечать, я внимательно слежу за движениями
незнакомца.
- Не бойтесь, - снова смеется он, поймав мой взгляд. - Я не выдаю
паспортов на тот свет. Но у нас есть люди и для этого дела.
Он неторопливо надевает плащ и направляется к выходу, однако у самой
двери останавливается и заявляет:
- Я не вполне убежден, что вы меня правильно поняли. Мы в самом деле
уберем вас, мсье Бобев. Уберем по чисто техническим соображениям: нет
иного способа заставить вас забыть то, что вы узнали от нас.
- Ясно. Я вас прекрасно понял.
- В таком случае запомните следующий телефон. - Человек медленно и
членораздельно произносит три буквы и четыре цифры. - Сегодня у нас
четверг, даю вам срок на размышление до воскресенья. Звоните вечером,
только вечером.
Он кивает мне отрывисто, словно голова его качнулась под влиянием
чего-то постороннего, и исчезает.
Я достаю авторучку и на всякий случай записываю номер телефона на
коробке сигарет, хотя я его и так уже помню.
Сегодня в самом деле четверг, и под вечер мне предстоит выполнить
задачу совершенно частного порядка - уладить отношения с Лидой. Наши с ней
отношения зашли в такой же тупик, как и все остальные мои дела. Все
развивается крайне скверно, хотя случай с Лидой меня особенно не волнует.
Встреча назначена на семь часов в весьма добропорядочном заведении, и
я приезжаю туда на полчаса раньше. Это дает мне возможность немного
проветриться на свежем бензиновом воздухе Елисейских полей и рассеяться
после разговора с рыжеволосым. Усевшись на террасе перед Колизеем, я
заказываю рикар. Анисовый запах желтого напитка пробуждает во мне тоску по
Франсуаз. Я так сейчас сожалею, что мне предстоит встреча с Лидой, а не с
Франсуаз. Просто ненавижу таких женщин, которые воображают, что все на
свете для них, а они постоянно нуждаются в чьей-либо защите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38
Как-нибудь сам справлюсь.
Младенов снова испытующе смотрит на меня, но как раз в этот момент я
пробираюсь между двумя машинами, и мне некогда разговаривать и глядеть по
сторонам. Чтоб избежать столкновения, "ситроен" немного отодвигается
влево, что позволяет мне обогнать "бьюика", покрыв его позором и тучей
синего бензинового дыма.
- Эмиль, ты не должен на меня сердиться, а если сердишься, то
несправедливо. Учти, я реагировал предельно остро, но эти вещи зависят не
только от меня.
Круто повернув, я выкатываю на Рю де Прованс. Теперь другая забота -
где найти местечко для моего "ягуара" среди длинного ряда стоящих впритык
машин. Пока мы медленно ползем вдоль цепочки застывших у тротуара машин,
одна из них выбирается из ряда и уезжает. "Ягуару" тут слишком тесно,
однако после нескольких манипуляций мне все же удается пристать к
тротуару.
- Готово, - объявляю я старику, продолжая сидеть на месте.
- Я, конечно, мог бы путем всяких проволочек и ухищрений отодвинуть
твой уход, но от этого ты ничего не выиграешь, а для меня один урон. Если
ты перейдешь на другую работу, моя позиция в Центре укрепится.
- Прежде ты, кажется, утверждал обратное.
- Прежде условия были одни, а теперь другие. Поэтому вина не моя.
- Понимаю, моя вина, - примирительно киваю я. - Потому-то я и не
стану больше докучать тебе. Должен, однако, тебя предупредить, что с моим
уходом твоя позиция не укрепится. Им сейчас невтерпеж избавиться от меня,
чтоб потом и с тобой разделаться. Разве что предоставят тебе роль
обыкновенного статиста.
- Никогда Младенов не был статистом! - с достоинством возражает
старик.
- Не спорю. А вот они не прочь видеть тебя в этой роли. Ну ладно. Это
меня не касается. Раз, по-твоему, так будет лучше, завтра же исчезну.
- Э, погоди! Никто не говорит о завтрашнем дне. Заканчивай свою
работу, выйдет номер из печати, а тогда можешь уходить. С них достаточно,
если они от меня узнают о твоем согласии уйти добровольно.
- Скажи им, что я согласен.
- И пойми, что если я этого добиваюсь от тебя, то не ради своего
личного спокойствия, а ради того великого, во имя чего мы работаем.
- Ты имеешь в виду американцев?
- Эмиль, я запрещаю подобные шутки. Ты знаешь, что я имею в виду.
- А, верно: национальные идеалы. Только те двое продают национальные
идеалы куда выгоднее, чем ты.
- Что ты болтаешь!
- Видишь ли, в чем дело, бай Марин! - Я доверительно склоняюсь к
старику, собравшемуся вылезать из машины, и заглядываю ему в глаза. - Я
говорил об их желании превратить тебя в статиста, но, сказать по правде,
ты в этом Центре довольствуешься положением статиста с самого начала...
- Я глава Центра, - возмущенно прерывает меня Младенов. - Во всяком
случае, в такой же мере, как Димов.
- Ошибаешься. Кто из вас глава и кто статист, можно определить лишь
по одному признаку - кому сколько платят. Ты не получаешь и одной десятой
того, что получает Димов.
- А ты откуда знаешь, кто сколько получает? - резко спрашивает
Младенов.
- Сходи в банк, убедишься, - говорю я, с усмешкой глядя на старика.
Тот смотрит на меня и отвечает такой же усмешкой:
- Тебе и невдомек, что я это уже сделал?
Останавливаюсь перед первым попавшимся кафе на улице Лафайет, потому
что только тут нашлось место для стоянки. Ем безвкусный, жилистый бифштекс
с остывшим и мягким картофелем, способным на долгое время вызвать
отвращение ко всякой еде. В виде гарнира к этому отвратительному обеду в
голове у меня копошатся всякие неприятные мысли, с некоторых пор не
покидающие меня ни на минуту.
Поначалу, только еще берясь за поставленные Леконтом задачи, я и в
самом деле видел себя неким господином Никто, неуловимым и неуязвимым,
тайно и ловко следящим за действиями других. А сейчас я двигаюсь с
чувством человека, попавшего под вражеский прожектор, пойманного и
плененного снопом холодного ослепительного света, такого ослепительного и
въедливого, что он проникает в самые сокровенные твои мысли.
Каждое мое движение фиксируется заранее, каждый ход парируется в
зародыше, каждый удар оборачивается против меня самого. Друг, на которого
я рассчитывал, первым от меня отказался. Ожидаемый радушный прием вообще
не состоялся. Вместо того чтоб окружить меня доверием, мне сразу же
подстраивают ловушку. Моя служба у Леконта заончилась, едва успев
начаться. Да и наиновейший мой план идет насмарку, прежде чем я взялся его
исполнять.
Устало пересчитав девяносто две ступени, я возвращаюсь в свою
"студию". Приняв холодный душ, закутываюсь в купальный халат и ложусь в
постель. Мне бы расслабиться, забыться, уснуть. Но это мне не удается,
потому что приходится кое о чем поразмыслить, а ум мой не привык засыпать,
когда есть над чем работать. Поэтому я намечаю ходы, прикидывая в голове,
что может последовать в ответ, и меня все время не оставляет неприятное
чувство, что даже и сейчас не перестают следить за мной, за моими мыслями.
С полной уверенностью я, конечно, не могу утверждать, что и за моими
мыслями установлена слежка. Существуют ли такого рода аппараты, я не знаю.
Но что меня подслушивают в моей собственной квартире, в этом я больше чем
уверен. В двух шагах от кровати, за тонким плинтусом, на паркете толщиной
с волосок тянется проволочка, замеченная мною еще при вселении. Уроки на
вилле в Фонтенбло пригодились. Именно памятуя те уроки, я не стал срывать
проводок, а лишь отметил его наличие. Значит, каждый мой разговор будет
подслушан. Пускай. Я буду крайне удивлен, если они что-нибудь услышат,
потому что если я и говорю порой, то только сам с собой.
Все это немного неприятно, по крайней мере до тех пор, пока не
свыкнешься с мыслью, что иначе и быть не может. У каждой живой твари свои
условия жизни. Карпу не дано разгуливать по саду - ему всю жизнь
приходится мокнуть в болоте. А вот мне не разрешается жить, как живут все
прочие люди, только и всего. В то время как другие, шагая по улице,
разглядывают витрины или женские ноги, мне приходится смотреть за тем, кто
идет впереди меня, кто позади, и соображать, случайно идет или не
случайно. Многие люди сперва говорят, а потом уже обдумывают сказанное,
мне приходится заранее взвешивать каждое свое слово. Любой и каждый может
вообразить себе, что у него есть личная жизнь, мне же доверена горькая
истина, что у меня нет личной жизни.
Самое смешное, что, хотя меня ни на минуту не оставляют одного, я все
время испытываю разъедающее чувство одиночества. Вероятно, нечто подобное
ощущает циркач на трапеции в тот момент, когда он готовится совершить
смертельный прыжок на головы двух тысяч человек.
Увлеченный такими размышлениями, я, вероятно, уснул, потому что
внезапный резкий звонок заставил меня вздрогнуть, и я едва не запустил в
будильник подушкой. Однако будильник тут не виноват. Звон идет от входной
двери. Встав и завернувшись в еще влажный халат, я иду посмотреть, кто там
пришел.
- Мсье Бобев?
За дверью стоит рыжеватый человек с веснушчатым лицом. Говорит он с
неприятным акцентом.
- Что вам угодно?
- Можно войти?
- Зависит...
- Я от полковника Дугласа.
Неохотно посторонившись, впускаю незнакомца. Он проходит ко мне в
"студию" уверенной походкой, как в собственный дом, снимает свой черный
плащ и, небрежно бросив его на стул, садится, не дожидаясь приглашения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев.
- Лично с вами я не знаком, - бормочу я в ответ, беря с камина
коробку "житан".
- Вы обманули полковника Дугласа.
- Если следовать порядку, то полковник Дуглас первым обманул меня, -
уточняю я, ища глазами спички.
Рыжеватый достает из кармана зажигалку и четким движением зажигает ее
у меня под носом. Я закуриваю, не предлагая сигареты гостю. Пусть не
воображает, что мы можем тут болтать до вечера.
- Я говорил полковнику Дугласу о своем желании уехать в Париж. Он мне
ответил, что я и на это могу рассчитывать. Но вместо того чтоб сдержать
обещание, меня заперли на вилле и стали готовить к возврату на родину.
Извините, но, как у всякого живого существа, у меня есть инстинкт
самосохранения.
- Вы нас обманули, мсье Бобев, - повторяет незнакомец со своим
неприятным американским акцентом.
- Нет. Я лишь спас себе жизнь.
- Вы пытались сбежать от нас, - продолжает рыжий, не обращая внимания
на мои слова. - Вы, как видно, не понимаете, что от нас сбежать нельзя. У
нас могучая организация, мсье Бобев, и она в состоянии наложить на вас
руку, где бы вы ни находились.
- Ну хорошо. Только не пугайте меня. Вы наложили на меня руку. Что
дальше?
- Дальше? Это зависит от вас: если вы вернетесь к исполнению своих
обязанностей, то пока будем считать инцидент исчерпанным. В противном
случае будем вынуждены совершить нечто нежелательное, но необходимое.
- Только не пугайте меня. Для меня нет ничего страшнее, чем вернуться
назад. Так что, если вы имеете в виду именно это, говоря о моем
возвращении к своим обязанностям, то должен вам сказать, я ни за что не
соглашусь. Любой работник, даже самый скромный, имеет право ставить
определенные условия...
- Вы лишены такого права, мсье Бобев. Условия ставим мы.
- Ставьте их кому-нибудь другому. Я свободный человек.
Рыжий непродолжительно смеется, издавая при этом что-то вроде
рычания.
- Свободным вы можете стать разве что на том свете.
- Что ж, я и на это согласен. Мне ничего не остается, кроме как
пожелать и вам провалиться в тартарары!
- В порядке очередности, - спокойно отвечает рыжий. - Боюсь только,
что ваша очередь где-то совсем близко.
Не считая нужным отвечать, я внимательно слежу за движениями
незнакомца.
- Не бойтесь, - снова смеется он, поймав мой взгляд. - Я не выдаю
паспортов на тот свет. Но у нас есть люди и для этого дела.
Он неторопливо надевает плащ и направляется к выходу, однако у самой
двери останавливается и заявляет:
- Я не вполне убежден, что вы меня правильно поняли. Мы в самом деле
уберем вас, мсье Бобев. Уберем по чисто техническим соображениям: нет
иного способа заставить вас забыть то, что вы узнали от нас.
- Ясно. Я вас прекрасно понял.
- В таком случае запомните следующий телефон. - Человек медленно и
членораздельно произносит три буквы и четыре цифры. - Сегодня у нас
четверг, даю вам срок на размышление до воскресенья. Звоните вечером,
только вечером.
Он кивает мне отрывисто, словно голова его качнулась под влиянием
чего-то постороннего, и исчезает.
Я достаю авторучку и на всякий случай записываю номер телефона на
коробке сигарет, хотя я его и так уже помню.
Сегодня в самом деле четверг, и под вечер мне предстоит выполнить
задачу совершенно частного порядка - уладить отношения с Лидой. Наши с ней
отношения зашли в такой же тупик, как и все остальные мои дела. Все
развивается крайне скверно, хотя случай с Лидой меня особенно не волнует.
Встреча назначена на семь часов в весьма добропорядочном заведении, и
я приезжаю туда на полчаса раньше. Это дает мне возможность немного
проветриться на свежем бензиновом воздухе Елисейских полей и рассеяться
после разговора с рыжеволосым. Усевшись на террасе перед Колизеем, я
заказываю рикар. Анисовый запах желтого напитка пробуждает во мне тоску по
Франсуаз. Я так сейчас сожалею, что мне предстоит встреча с Лидой, а не с
Франсуаз. Просто ненавижу таких женщин, которые воображают, что все на
свете для них, а они постоянно нуждаются в чьей-либо защите.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38