.. И, пожалуйста, попросите в ходатайстве кафедры приписать, что вы не были замечены в коллаборанстве с нацистами, это крайне важно для всего дела: не смею вас более задерживать, до свиданья.
Господи, какое же это счастье говорить на своем языке, подумала Кристина, выйдя из магистратуры; все дело заняло двадцать девять минут; продуктовые карточки на лимитированные товары были уже готовы, когда она вошла в комнату номер три; всего семь минут пришлось подождать в очереди, где ставили на учет ищущих работу; порекомендовали сегодня же посетить главного повара ресторана в отеле «Викинг» господина Свенссона: «Он будет предупрежден, но, пожалуйста, не употребляйте косметику и оденьтесь как можно скромнее».
Адвокат, доктор права Хендрик Мартенс послушно перевернул кресло – так, чтобы на лицо не падали солнечные лучи, заметив при этом:
– Однако и в свете яркого солнца вы так же прекрасны, как в тени, фрекен Кристиансен.
– Благодарю вас за комплимент, господин доктор Мартенс.
– Это не комплимент, а чистая правда... Я к вашим услугам...
– Господин доктор Мартенс, я хотела бы обратиться к вам сразу по двум вопросам... Первое: мой отец погиб в гестаповской тюрьме. Он был арестован неким Гаузнером. Ныне, как я слыхала, этот Гаузнер проживает в Мюнхене и работает в организации некоего доктора Вагнера... Словом, оккупационные власти знают его адрес, он сотрудничает с ними. Я бы хотела выяснить, кто отдал Гаузнеру приказ на арест моего отца, профессора Кристиансена, кто расстрелял его и кто отправил маму в концлагерь, где она и погибла. Второе, – заметив, как адвокат подвинул к себе листки бумаги, чтобы начать записывать данные, необходимые при начале дела, Криста напористо, без паузы заключила, – и немаловажное заключается в том, что у меня сейчас нет наличных денег для уплаты расходов... Однако если вы возьмете на себя труд продать мой дом на берегу Саммерсфьорда и, возможно, нашу яхту, то, думаю, вопрос с оплатой ваших трудов в Мюнхене отпадет сам по себе...
– Вы единственная наследница? Никто не может предъявить претензий на имущество?
– Нет, нет, я одна...
– Замуж не собираетесь? – улыбнулся адвокат. – Муж вправе претендовать на определенную часть суммы...
– Я замужем, господин доктор Мартенс.
– Необходимо согласие вашего мужа, чтобы я начал дело о продаже собственности. Попросите его заглянуть ко мне или написать коротенькое письмо, я его заверю здесь же, у меня есть гербовая печать, не зря плачу налоги правительству.
– Мой муж живет в Соединенных Штатах.
– Но он скоро вернется?
– Не очень скоро. У него бизнес, он не волен распоряжаться своим временем.
– В таком случае он должен прислать телеграмму, заверенную его юристом. Вы сможете организовать это?
– Конечно. Я закажу телефонный разговор, объясню ему суть дела, и телеграмма будет отправлена в течение суток... Но я ставлю второй пункт разговора в зависимость от первого, господин доктор Мартенс. Согласны ли вы взять на себя дело о преследовании лиц, виновных в гибели моих родителей?
– Вы понимаете, конечно, что это не слишком дешевое дело? Необходима поездка в Мюнхен... Не знаю, куда еще... Все это оплачивает клиент, то есть вы. Это большие деньги... Вы намерены потребовать компенсацию от господина... Простите, я не успел записать имя...
– Гаузнера. И тех, кто стоит за ним, господин доктор Мартенс.
– Каковы должны быть... Словом, сколько вы хотите с них получить?
– Я бы хотела услышать ваше предложение.
– Сколько лет было вашему отцу, когда он погиб?
– Сорок семь.
– Ах, какой ужас! Совершенно молодой человек, профессор, светило... Вы помните его годовой заработок?
– Нет, я никогда этим не интересовалась... Честно говоря, меня не интересуют деньги... Они очень интересуют гаузнеров и их начальников... Вот я и хочу ударить их по больному месту... С волками жить – по-волчьи выть.
– Могу ли я предложить вам чашку чая?
– Да, благодарю, у меня еще есть время...
Адвокат вышел в приемную, попросил пожилую машинистку с невероятно длинным, каким-то даже волнистым носом приготовить две чашки чая, вернулся за свой стол и, потерев хорошо ухоженным пальцем переносье, заметил:
– Я понимаю всю безмерность вашего горя, фрекен Кристиансен, но ведь Германия уже понесла возмездие... Страна в руинах... Правительство повешено в Нюрнберге... Я боюсь, вы затратите много денег, но компенсации – я имею в виду материальную сторону вопроса – не получите... Они банкроты, им нечем платить...
– Но ведь я смогу привлечь их к суду? Если вы их найдете, если вы соберете данные в наших архивах, а они сохранились, как я слыхала, мы сможем обратиться в суд? Меня удовлетворит процесс против мерзавцев...
– Фрекен Кристиансен, я сочувствую вашему горю, поверьте... Но сейчас времена изменились... Опасность с Востока делается реальной... Тенденция не в вашу... не в нашу пользу... Увы, единственную силу, которая может спасти цивилизацию от большевистского тоталитаризма, Запад видит именно в Германии... Если постоянно пугать человечество ужасом немецкого национал-социализма, мы можем оказаться беззащитными... Нет, нет, если вы настаиваете, – адвокат увидел в глазах Кристы нечто такое, что заставило его резко податься вперед, он захотел положить руку на ее пальцы, стиснувшиеся в жалкие, худенькие кулачки, – я приму ваше дело, не сомневайтесь! Выдвигая свои контрдоводы, я думаю в первую очередь о вас, о ваших интересах!
Секретарша принесла чай, повела своим гигантским носом над чашками, тряхнула черной челкой и отчеканила:
– Непередаваемый аромат: «липтон» всегда останется «липтоном».
– Я полагаю, – сухо заметил адвокат, – вы приготовили три порции? Угощайтесь в приемной, фрекен Голман, я знаю, как вы неравнодушны к настоящему чаю.
– О, благодарю вас, господин доктор Мартенс, вы так добры...
Секретарша кивнула Кристе, не взглянув на нее (ненависть к красавицам в женщинах неистребима), и, ступая по-солдатски, вышла из кабинета; бедненькая, подумала Криста, как ужасно быть такой уродинкой; она обречена на одиночество; нет ничего горше, чем жить без любви; хотя можно придумать идола, по-моему, она уже придумала – влюблена в своего шефа, у нее глаза плывут, когда она глядит на него.
– Чай действительно прекрасен, – сказала Криста, хотя «липтон» был почти без запаха, в Голливуде такой сорт даже не продавали, в основном чай поставлял Китай, феноменальный выбор, сортов тридцать, не меньше, да еще Латинская Америка; все-таки, когда всего слишком много – плохо; приходится долго думать, что купить, одно расстройство.
– Это подарок британского капитана... Случился несчастный случай, он сшиб велосипедиста, я принял на себя защиту, все уладил миром, ну и получил презент: картонную упаковку «липтона», – пояснил адвокат Мартенс.
– Я начну диктовать те фамилии, которые мне известны?
– Вы все же решили начать это дело?
– Да.
– Хорошо, я готов записывать... Не угодно ли сначала выслушать мои условия?
– Я их принимаю заранее, вы же лучший адвокат города...
– Так говорят мои друзья. Если вы повстречаетесь с недругами, вам скажут, что я бессовестный эксплуататор человеческого горя, рвач и коллаборант...
– Но вы не коллаборировали с нацистами? – Криста закурила мятую «Лаки страйк», сразу же увидев постаревшее лицо Пола близко-близко, так близко, что сердце сжало тупой болью.
– Каждого, кто не сражался в партизанских соединениях, не эмигрировал в Лондон и не сидел в гестапо, поначалу называли коллаборантами, фрекен Кристиансен. Это бесчестно, а потому – глупо. Я продолжал мою практику при нацистах, это верно. Я не скрывал у себя британских коммандос, но я защищал, как мог, людей, арестованных гитлеровцами. В условиях нацизма понятие «защитник» было аморальным... Если человек арестован, значит, он виноват и подлежит расстрелу или медленному умиранию в концлагере. А я оперировал законом, нашим, норвежским законом... Слава богу, в архивах гестапо нашлась папка с записью моих телефонных разговоров, это спасло меня от позора, – за коллаборантами они не следили... Да, у меня в доме бывали чины оккупационной прокуратуры, я угощал их коньяком и кормил гусями, чтобы они заменили моим подзащитным гильотину каторгой, – хоть какая-то надежда выжить... Я хотел приносить реальную пользу моему несчастному народу, и я это делал... Мне больно обо всем этом говорить, но вы можете поднять газеты, – я обратился в суд против тех мерзавцев, которые меня шельмовали... В начале войны они сбежали в Англию, занимались там спекуляцией, за деньги выступали по радио, призывая к восстанию и саботажу, а я, оставшись на родине, защищал саботажников и спасал их от гибели... Я выиграл процесс, фрекен Кристиансен, в мою пользу свидетельствовали те, кого я спас... Кстати, клеветали на меня люди моей же гильдии, адвокаты, они потеряли позиции в правозащитных органах за время эмиграции, – вопрос денег и клиентуры, понятно и младенцу...
– В каких газетах был отчет о процессе?
– Во всех. Да, практически, во всех... Если хотите, я покажу вам. У меня это хранится, хотя, честно говоря, каждый раз начинается сердцебиение, когда пересматриваешь все это...
– Я была бы вам очень признательна, господин доктор Мартенс...
– Вы можете взять с собою копию, потом вернете.
– Спасибо... Перед тем, как я начну диктовать вам фамилии...
Адвокат мягко улыбнулся:
– Перед тем, как вы начнете диктовать фамилии, я все же обязан сказать свои условия... Возможно, вас не устроит мой тариф... Я дорогой правозащитник... Словом, вы будете обязаны выплатить мне – в случае успеха нашего дела – пятую часть той суммы, которую вам перечислят из Мюнхена. Понятно, вы оплачиваете мои расходы по поездкам в американскую зону оккупации, перепечатку необходимых документов, телефонные переговоры и аренду транспорта. Полагаю, сумма может вылиться в три, а то и четыре тысячи долларов. Естественно, я не включаю сюда деньги, которые вам придется внести в суд, – если дело дойдет до процесса, – для вызова свидетелей, их размещения в отелях и питания, это еще две, три тысячи... Боюсь, что расходы съедят значительную часть тех денег, которые мы выручим за ваш дом...
– У меня есть и яхта...
– Я понимаю. Но ведь вместо дома вам надо купить какую-то квартиру? Словом, я ознакомил вас с моими условиями. Они вполне корректны... Если бы дело не было связано с мщением нацистам, я бы запросил больше.
– Я согласна... То есть я позвоню вам вечером, когда прочитаю отчет о вашем процессе... Это будет окончательное согласие... Но я хочу, чтобы вы собрали материалы, уличающие не только Гаузнера, он, мне кажется, был из военной контрразведки, но и гестаповцев, начиная с группенфюрера Мюллера, он отдавал приказы на казнь.
– Как мне известно, он погиб при осаде Берлина.
– Он погиб, но его заместители остались. Словом, меня интересуют материалы о карательном аппарате Гитлера, – пусть это будет стоить не четыре тысячи, а восемь, я пойду на это.
– Муж – в случае нужды – сможет помочь вам?
– Он американец, а это – мое дело, господин доктор Мартенс, это норвежское дело...
– В таком случае, это дело не ваше, а наше... Я тоже норвежец... Диктуйте, я весь внимание...
В редакции «Дагбладет» Кристину направили в отдел новостей; в большой комнате стояло восемь столов, по два телефона на каждом, в промежутке между ними – пишущие машинки, треск и крик: содом и гоморра, как можно работать в таких условиях?
– С кем я могу посоветоваться? – спросила Криста высокого, худого, как жердь, парня в свитере с рваными локтями, что сидел за машинкой, но не печатал, а, тяжело затягиваясь, жевал сигарету, пуская к потолку упругую струю дыма; он не сразу выпускал табачный дым, сначала было чистое дыхание, и лишь потом появлялось голубое, быстро темневшее облачко; Криста представила, какие у него черные легкие;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91