появление атомного оружия в Аргентине могло повести к политическому кризису на латиноамериканском континенте.
Начальник Центральной разведывательной группы потребовал от руководителей ведущих подразделений представить ему соответствующие доклады, дав на эту работу сутки, – президент затребовал информацию для принятия немедленного решения.
Когда Макайр ознакомился с копиями документов профессора Патерсона, он сразу же понял: Штирлиц. Это работа Штирлица и Роумэна.
Перед тем как садиться за справку, он позвонил Даллесу; тот знал о случившемся из своих источников; являясь членом совета директоров института по международным отношениям в Нью-Йорке, который объединял финансистов, политиков, наиболее талантливых исследователей, работавших в авангардных отраслях науки, так или иначе связанных с обороной, крупнейших промышленников и директоров наиболее престижных газет, радиостанций и журналов, он уже знал, что вся сеть немцев, работающих на американскую разведку, засвечена; неожиданностью для него было то, что Перон форсирует работы по созданию атомного оружия; после некоторой растерянности, с которой он не сразу справился, пришло решение: «что ж, чем хуже, тем лучше; давление на Аргентину даст возможность привести к власти управляемого человека; пришло время заново разыгрывать фашистские симпатии Перона».
– Боб, сегодня и завтра я совершенно закрыт, – ответил Даллес, поняв, что отныне контакты с Макайром нецелесообразны. – Я обещал брату, что проведу с ним эти дни. Что-нибудь случилось? У вас встревоженный голос. Что произошло?
– Произошло, Аллен, мне очень нужен ваш совет...
– Через три дня я к вашим услугам, – ответил Даллес, зная, что директор ЦРГ дал Макайру – как и остальным руководителям ведущих подразделений – всего сутки для разработки справок. – Неужели дело не терпит?
– Совершенно не терпит, Аллен. Я бы просил вас, очень просил найти для меня хотя бы полчаса.
– Да хоть три, – Даллес хохотнул, – но только через три дня. Счастливо, Боб.
И, положив трубку, подумал: «С кем бы мне сейчас следовало увидаться, так это именно с Роумэном».
Связавшись с директором ФБР – «другом-врагом» Гувером, договорился пообедать; этот бульдог найдет иголку в стоге сена; Роумэн не иголка, он нам нужен, неужели все же Макайр неспроста привез сюда этого агента абвера с сорок третьего, неужели он у них в руках?!
Совещание, которое Трумэн собрал у себя в Овальном кабинете, было кратким; присутствовали его помощник по вопросам разведки адмирал Сойерс, адмирал Леги и военно-морской министр Форрестол.
Будучи газетчиком, Трумэн на этот раз не тратил время на многочасовые обсуждения проблемы с аппаратом; в прессе, где все еще была сильна рузвельтовская тенденция, его критиковали за то, что военная администрация в Германии освобождает из тюрем немецких генералов, германская военная промышленность вступила в прямые (хоть и негласные) переговоры с американскими промышленниками и финансистами, работа Комиссии по антиамериканской деятельности стала притчей во языцех, «нацизм реабилитирован, прямой вызов духу Потсдама и Ялты», скандал с Пендергастом-младшим, который совершенно запутался со своими мафиози, грозил сделаться достоянием прессы; левые в Европе травили его за поддержку реакционных политиков, переживших немецкую оккупацию; Восточная Европа настаивала на выдаче гитлеровских военных преступников, скрывшихся на Западе и в Латинской Америке; информация профессора Патерсона давала возможность одним ударом прихлопнуть двух зайцев.
Трумэн был резок и – что всех поразило – стремителен в своем решении:
– Необходимо, чтобы завтра же наш посол посетил Перона. И потребовал немедленной выдачи всех нацистских преступников – список приложите, – которые нашли убежище в Аргентине. Сообщения об этом обязаны появиться в завтрашних вечерних газетах. Естественно, в первую очередь удар должен быть нанесен против немцев, связанных с атомным проектом Перона. Пусть ваши люди позаботятся о том, чтобы кампания в прессе была широкой и нагнеталась день ото дня: Америка была, есть и будет бастионом антинацизма! Вопрос об атомной бомбе Перона пока открыто не ставить! Если мы изолируем его нацистских атомщиков, это затормозит работу и даст возможность поработать разведке. Поработать, а не поболтать!
Через день в газетах Соединенных Штатов началась кампания против гитлеровцев, окопавшихся в Аргентине: «Америка требует немедленной выдачи нацистских палачей!»
После беседы с американским послом Перон отправил полковника Гутиереса на встречу с русским дипломатом; выслушав личного представителя президента, московский посланец ответил:
– Сеньор Гутиерес, моя страна выступает против атомного оружия, вам это прекрасно известно. Однако мы никогда не возражали против исследований в области мирной атомной энергетики. Мы полагаем, что это служит прогрессу, а не войне. В этом смысле моя страна готова к кооперации с любым государством, – если мы получим заверения, что расщепленный атом будет служить делу энергоснабжения промышленности и сельского хозяйства, но не рычагом в военно-политическом шантаже, – о каком бы уголке земного шара ни шла речь...
Прослушав последние известия (в здешних туристских избушках были надежные «Блаупункты»), Штирлиц попросил проводника открыть бутылку «агуа ардьенте», щедро расплатился, сказал, что в услугах Хосе Эухенио (так звали парня) больше не нуждается, уснул, как только голова коснулась подушки; наутро был на окраине Виллы Хенераль Бельграно.
Устроившись на опушке леса, он наблюдал в бинокль этот маленький поселок с семи утра до шести вечера: типичная Бавария; только отели построены как концлагеря, точно такие же вышки, только вместо аппельплаца бассейн; Мюллера узнал сразу, хотя тот тоже изменил внешность – борода, усы, очки в толстой оправе (он знал, что я ношу черепаховую, не оттого ли заказал такую же?), одет в традиционный альпийский костюм; впрочем, большинство мужчин в таких же костюмах (неужели еще не слышали радио? Или ничего не боятся?).
Штирлиц проследил путь Мюллера, вместе с другими тот вошел в костел; господи, он же неверующий, всегда потешался над попами; хотя здесь нельзя быть атеистом, Перон этого не поймет.
Спрятав бинокль в футляр, сунув его в портфель, где лежали пистолет и две запасные обоймы, Штирлиц поднялся с земли, отряхнул колени от искрошенной листвы и хвойных иголок, улыбнулся Клаудии, которая по-прежнему была рядом, спустился в поселок, вошел в церковь, осторожно прошел по полупустому, гулкому залу, присел на скамью, – место за Мюллером пустовало – положил ему руку на плечо и шепнул:
– Хайль Гитлер, группенфюрер...
Не оборачиваясь – только плечо закаменело, – Мюллер ответил:
– Рад вас слышать, Штирлиц...
Роумэн, Пепе, Макайр (сорок седьмой)
Коттедж, куда привезли Роумэна, был за городом, где-то в районе парка Токсидо; глаз ему не завязывали, сидел он сзади, не стиснутый охранниками; шофер о чем-то весело болтал по-итальянски с тем человеком, что пришел в мансарду на Гринвидж-Виллэдже; внутреннее состояние говорящих даже на незнакомом языке все равно четко просчитывается; смысловая интонация определяет не только речь политического лидера (она обязана таить в себе множество смыслов и вероятий), но именно беседы людей улицы.
Роумэн машинально запоминал дорогу, но когда шофер резко свернул с шоссе на проселок, а потом начал вертеть среди рощ и маленьких коттеджей, ориентиры потерял; а что в конце-то концов могут дать эти самые ориентиры, подумал он, если получилось – значит, получилось, а нет, так нет, ничего уж теперь не попишешь.
В коттедже, обставленном с чисто итальянской роскошью, было пусто, ни одного человека; шофер предложил Роумэну перекусить: «Сейчас сварганим спагетти, я это делаю мастерски, в рефрижераторе должна быть лямбруска и кьянти, впрочем, вы, янки, больше любите виски, разве можно любить горечь, от которой вяжет рот?»
– Как долго я должен ждать встречи? – спросил Роумэн.
Тот, кто привез его, ответил:
– Видимо, встреча состоится сегодня ночью. Или в крайнем случае завтра утром.
– А звонить отсюда можно?
– Куда угодно... Только имейте в виду, что телефон, видимо, прослушивается.
– Какой службой? – спросил Роумэн. – Налоговое управление, полиция, ФБР?
Шофер рассмеялся:
– По-моему, всеми... Иногда можно слышать, как втыкаются сразу три подслушки... Но вы же не будете говорить о чем-то таком, что даст против вас улику?
– Против меня каждое слово даст улику, – ответил Роумэн. – Ладно, начнем готовить спагетти... А я, кстати, могу вас научить делать «попару».
– Что это? – поинтересовался шофер, снимая пиджак и облачаясь в белую поварскую куртку.
– Сказка, – ответил Роумэн. – Это делают болгары, меня выучил их князь, страшный пьяница, но очень милый человек... Берете черствый хлеб, масло, натираете сыр, все это заливаете кипятком и даете постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаете в глубокие тарелки; виски не рекомендуется, только сливовица – это крепчайшая водка из черных слив, сшибает с ног. Попара особенно хороша после ночной пьянки, вместе со стаканчиком сливовицы вы возвращаетесь к жизни – ни томления духа, ни боли в затылке, полнейшее счастье.
– Попробуем, – пообещал шофер-повар. – Только у нас нет болгар. Одни итальянцы, янки и евреи...
Спагетти были отменны, соус очень острый – томат с перцем, сыр какой-то совершенно особый, очень соленый и плавкий, тянулся, как вар, раскаленный на солнце.
– Мистер Роумэн, меня просили задать вам несколько предварительных вопросов, – сказал тот, кто приезжал за ним. – Сказали, что, если вы хотите, можете не отвечать, но лучше б ответили, потому что мы сможем кое-что подготовить, если ваше дело надо реализовывать вне этой страны.
– Вне, – ответил Роумэн. – Большая часть дела должна быть проведена за границей.
– Где именно?
– Я скажу об этом мистеру Гуарази.
– Ясно, – кивнул шофер. – Как знаете... Только штука в том, что у нас не везде есть свои люди... О нас ведь пишут много ерунды... Если, например, операция предстоит в Китае или Венгрии, Австралии или Чили, у нас там нет верных людей... Пока найдем или же передислоцируем тройку наших – можем потерять драгоценное время... У вас вообще-то как со временем?
– Как у всех, – улыбнулся Роумэн. – Плохо... В Панаме или Никарагуа у вас есть свои люди?
Шофер снял свою белую поварскую куртку:
– Мистер Роумэн, вы, видимо, плохо нас поняли: вопросы задаем мы. Вы отвечаете. Или молчите – на ваше усмотрение.
– Если на мое усмотрение, то я бы лег соснуть. На меня нападает сонливость, когда все становится на свои места. Это можно?
– Конечно, мистер Роумэн. Выбирайте себе комнату и заваливайтесь отдыхать. Мы вас разбудим, если приедет тот, кого вы ждете.
Вито Гуарази – Пепе – прилетел поздно ночью; Роумэн не слышал его голоса, он проснулся из-за того, что хлопнула дверца машины.
Ну, сказал он себе, с богом, Роумэн, валяй, иди к нему.
– Добрый вечер, – сказал Пепе, поднимаясь навстречу Роумэну, – очень рад вас видеть...
– Здравствуйте, я тоже, говоря откровенно, рад этой встрече.
– Только я не «Пепе». А вы не «Роумэн». Поскольку нам, видимо, предстоит делать одну работу, давайте выберем себе новые имена.
– В таком случае, я буду называть вас Габриэлем, – сказал Роумэн. – В вас есть что-то от Габриэля Анунцо, глаза похожи...
Пепе усмехнулся:
– Часто встречались? Привлекли к работе? Как это у вас говорят, «заагентурили»?
– Это запрещено, Пепе. Мы не имели права агентурить ведущих поэтов и представителей царствующих фамилий; даже экс-королей можно использовать лишь в качестве источников информации.
– Ишь, – Пепе покачал головой, – какое джентльменство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91
Начальник Центральной разведывательной группы потребовал от руководителей ведущих подразделений представить ему соответствующие доклады, дав на эту работу сутки, – президент затребовал информацию для принятия немедленного решения.
Когда Макайр ознакомился с копиями документов профессора Патерсона, он сразу же понял: Штирлиц. Это работа Штирлица и Роумэна.
Перед тем как садиться за справку, он позвонил Даллесу; тот знал о случившемся из своих источников; являясь членом совета директоров института по международным отношениям в Нью-Йорке, который объединял финансистов, политиков, наиболее талантливых исследователей, работавших в авангардных отраслях науки, так или иначе связанных с обороной, крупнейших промышленников и директоров наиболее престижных газет, радиостанций и журналов, он уже знал, что вся сеть немцев, работающих на американскую разведку, засвечена; неожиданностью для него было то, что Перон форсирует работы по созданию атомного оружия; после некоторой растерянности, с которой он не сразу справился, пришло решение: «что ж, чем хуже, тем лучше; давление на Аргентину даст возможность привести к власти управляемого человека; пришло время заново разыгрывать фашистские симпатии Перона».
– Боб, сегодня и завтра я совершенно закрыт, – ответил Даллес, поняв, что отныне контакты с Макайром нецелесообразны. – Я обещал брату, что проведу с ним эти дни. Что-нибудь случилось? У вас встревоженный голос. Что произошло?
– Произошло, Аллен, мне очень нужен ваш совет...
– Через три дня я к вашим услугам, – ответил Даллес, зная, что директор ЦРГ дал Макайру – как и остальным руководителям ведущих подразделений – всего сутки для разработки справок. – Неужели дело не терпит?
– Совершенно не терпит, Аллен. Я бы просил вас, очень просил найти для меня хотя бы полчаса.
– Да хоть три, – Даллес хохотнул, – но только через три дня. Счастливо, Боб.
И, положив трубку, подумал: «С кем бы мне сейчас следовало увидаться, так это именно с Роумэном».
Связавшись с директором ФБР – «другом-врагом» Гувером, договорился пообедать; этот бульдог найдет иголку в стоге сена; Роумэн не иголка, он нам нужен, неужели все же Макайр неспроста привез сюда этого агента абвера с сорок третьего, неужели он у них в руках?!
Совещание, которое Трумэн собрал у себя в Овальном кабинете, было кратким; присутствовали его помощник по вопросам разведки адмирал Сойерс, адмирал Леги и военно-морской министр Форрестол.
Будучи газетчиком, Трумэн на этот раз не тратил время на многочасовые обсуждения проблемы с аппаратом; в прессе, где все еще была сильна рузвельтовская тенденция, его критиковали за то, что военная администрация в Германии освобождает из тюрем немецких генералов, германская военная промышленность вступила в прямые (хоть и негласные) переговоры с американскими промышленниками и финансистами, работа Комиссии по антиамериканской деятельности стала притчей во языцех, «нацизм реабилитирован, прямой вызов духу Потсдама и Ялты», скандал с Пендергастом-младшим, который совершенно запутался со своими мафиози, грозил сделаться достоянием прессы; левые в Европе травили его за поддержку реакционных политиков, переживших немецкую оккупацию; Восточная Европа настаивала на выдаче гитлеровских военных преступников, скрывшихся на Западе и в Латинской Америке; информация профессора Патерсона давала возможность одним ударом прихлопнуть двух зайцев.
Трумэн был резок и – что всех поразило – стремителен в своем решении:
– Необходимо, чтобы завтра же наш посол посетил Перона. И потребовал немедленной выдачи всех нацистских преступников – список приложите, – которые нашли убежище в Аргентине. Сообщения об этом обязаны появиться в завтрашних вечерних газетах. Естественно, в первую очередь удар должен быть нанесен против немцев, связанных с атомным проектом Перона. Пусть ваши люди позаботятся о том, чтобы кампания в прессе была широкой и нагнеталась день ото дня: Америка была, есть и будет бастионом антинацизма! Вопрос об атомной бомбе Перона пока открыто не ставить! Если мы изолируем его нацистских атомщиков, это затормозит работу и даст возможность поработать разведке. Поработать, а не поболтать!
Через день в газетах Соединенных Штатов началась кампания против гитлеровцев, окопавшихся в Аргентине: «Америка требует немедленной выдачи нацистских палачей!»
После беседы с американским послом Перон отправил полковника Гутиереса на встречу с русским дипломатом; выслушав личного представителя президента, московский посланец ответил:
– Сеньор Гутиерес, моя страна выступает против атомного оружия, вам это прекрасно известно. Однако мы никогда не возражали против исследований в области мирной атомной энергетики. Мы полагаем, что это служит прогрессу, а не войне. В этом смысле моя страна готова к кооперации с любым государством, – если мы получим заверения, что расщепленный атом будет служить делу энергоснабжения промышленности и сельского хозяйства, но не рычагом в военно-политическом шантаже, – о каком бы уголке земного шара ни шла речь...
Прослушав последние известия (в здешних туристских избушках были надежные «Блаупункты»), Штирлиц попросил проводника открыть бутылку «агуа ардьенте», щедро расплатился, сказал, что в услугах Хосе Эухенио (так звали парня) больше не нуждается, уснул, как только голова коснулась подушки; наутро был на окраине Виллы Хенераль Бельграно.
Устроившись на опушке леса, он наблюдал в бинокль этот маленький поселок с семи утра до шести вечера: типичная Бавария; только отели построены как концлагеря, точно такие же вышки, только вместо аппельплаца бассейн; Мюллера узнал сразу, хотя тот тоже изменил внешность – борода, усы, очки в толстой оправе (он знал, что я ношу черепаховую, не оттого ли заказал такую же?), одет в традиционный альпийский костюм; впрочем, большинство мужчин в таких же костюмах (неужели еще не слышали радио? Или ничего не боятся?).
Штирлиц проследил путь Мюллера, вместе с другими тот вошел в костел; господи, он же неверующий, всегда потешался над попами; хотя здесь нельзя быть атеистом, Перон этого не поймет.
Спрятав бинокль в футляр, сунув его в портфель, где лежали пистолет и две запасные обоймы, Штирлиц поднялся с земли, отряхнул колени от искрошенной листвы и хвойных иголок, улыбнулся Клаудии, которая по-прежнему была рядом, спустился в поселок, вошел в церковь, осторожно прошел по полупустому, гулкому залу, присел на скамью, – место за Мюллером пустовало – положил ему руку на плечо и шепнул:
– Хайль Гитлер, группенфюрер...
Не оборачиваясь – только плечо закаменело, – Мюллер ответил:
– Рад вас слышать, Штирлиц...
Роумэн, Пепе, Макайр (сорок седьмой)
Коттедж, куда привезли Роумэна, был за городом, где-то в районе парка Токсидо; глаз ему не завязывали, сидел он сзади, не стиснутый охранниками; шофер о чем-то весело болтал по-итальянски с тем человеком, что пришел в мансарду на Гринвидж-Виллэдже; внутреннее состояние говорящих даже на незнакомом языке все равно четко просчитывается; смысловая интонация определяет не только речь политического лидера (она обязана таить в себе множество смыслов и вероятий), но именно беседы людей улицы.
Роумэн машинально запоминал дорогу, но когда шофер резко свернул с шоссе на проселок, а потом начал вертеть среди рощ и маленьких коттеджей, ориентиры потерял; а что в конце-то концов могут дать эти самые ориентиры, подумал он, если получилось – значит, получилось, а нет, так нет, ничего уж теперь не попишешь.
В коттедже, обставленном с чисто итальянской роскошью, было пусто, ни одного человека; шофер предложил Роумэну перекусить: «Сейчас сварганим спагетти, я это делаю мастерски, в рефрижераторе должна быть лямбруска и кьянти, впрочем, вы, янки, больше любите виски, разве можно любить горечь, от которой вяжет рот?»
– Как долго я должен ждать встречи? – спросил Роумэн.
Тот, кто привез его, ответил:
– Видимо, встреча состоится сегодня ночью. Или в крайнем случае завтра утром.
– А звонить отсюда можно?
– Куда угодно... Только имейте в виду, что телефон, видимо, прослушивается.
– Какой службой? – спросил Роумэн. – Налоговое управление, полиция, ФБР?
Шофер рассмеялся:
– По-моему, всеми... Иногда можно слышать, как втыкаются сразу три подслушки... Но вы же не будете говорить о чем-то таком, что даст против вас улику?
– Против меня каждое слово даст улику, – ответил Роумэн. – Ладно, начнем готовить спагетти... А я, кстати, могу вас научить делать «попару».
– Что это? – поинтересовался шофер, снимая пиджак и облачаясь в белую поварскую куртку.
– Сказка, – ответил Роумэн. – Это делают болгары, меня выучил их князь, страшный пьяница, но очень милый человек... Берете черствый хлеб, масло, натираете сыр, все это заливаете кипятком и даете постоять на медленном огне пять минут. Потом разливаете в глубокие тарелки; виски не рекомендуется, только сливовица – это крепчайшая водка из черных слив, сшибает с ног. Попара особенно хороша после ночной пьянки, вместе со стаканчиком сливовицы вы возвращаетесь к жизни – ни томления духа, ни боли в затылке, полнейшее счастье.
– Попробуем, – пообещал шофер-повар. – Только у нас нет болгар. Одни итальянцы, янки и евреи...
Спагетти были отменны, соус очень острый – томат с перцем, сыр какой-то совершенно особый, очень соленый и плавкий, тянулся, как вар, раскаленный на солнце.
– Мистер Роумэн, меня просили задать вам несколько предварительных вопросов, – сказал тот, кто приезжал за ним. – Сказали, что, если вы хотите, можете не отвечать, но лучше б ответили, потому что мы сможем кое-что подготовить, если ваше дело надо реализовывать вне этой страны.
– Вне, – ответил Роумэн. – Большая часть дела должна быть проведена за границей.
– Где именно?
– Я скажу об этом мистеру Гуарази.
– Ясно, – кивнул шофер. – Как знаете... Только штука в том, что у нас не везде есть свои люди... О нас ведь пишут много ерунды... Если, например, операция предстоит в Китае или Венгрии, Австралии или Чили, у нас там нет верных людей... Пока найдем или же передислоцируем тройку наших – можем потерять драгоценное время... У вас вообще-то как со временем?
– Как у всех, – улыбнулся Роумэн. – Плохо... В Панаме или Никарагуа у вас есть свои люди?
Шофер снял свою белую поварскую куртку:
– Мистер Роумэн, вы, видимо, плохо нас поняли: вопросы задаем мы. Вы отвечаете. Или молчите – на ваше усмотрение.
– Если на мое усмотрение, то я бы лег соснуть. На меня нападает сонливость, когда все становится на свои места. Это можно?
– Конечно, мистер Роумэн. Выбирайте себе комнату и заваливайтесь отдыхать. Мы вас разбудим, если приедет тот, кого вы ждете.
Вито Гуарази – Пепе – прилетел поздно ночью; Роумэн не слышал его голоса, он проснулся из-за того, что хлопнула дверца машины.
Ну, сказал он себе, с богом, Роумэн, валяй, иди к нему.
– Добрый вечер, – сказал Пепе, поднимаясь навстречу Роумэну, – очень рад вас видеть...
– Здравствуйте, я тоже, говоря откровенно, рад этой встрече.
– Только я не «Пепе». А вы не «Роумэн». Поскольку нам, видимо, предстоит делать одну работу, давайте выберем себе новые имена.
– В таком случае, я буду называть вас Габриэлем, – сказал Роумэн. – В вас есть что-то от Габриэля Анунцо, глаза похожи...
Пепе усмехнулся:
– Часто встречались? Привлекли к работе? Как это у вас говорят, «заагентурили»?
– Это запрещено, Пепе. Мы не имели права агентурить ведущих поэтов и представителей царствующих фамилий; даже экс-королей можно использовать лишь в качестве источников информации.
– Ишь, – Пепе покачал головой, – какое джентльменство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91