В ней оказался „кольт" сорок пятого калибра, такие находились на вооружении американской армии во время второй мировой войны.
Выстрел в сердце швырнул сержанта на капот машины. Грек сполз на землю лицом в грязь.
Петракис по-прежнему сидел на откидном стуле спиной к стеклянной панели. Вторая пуля попала ему в основание черепа. Мертвый телохранитель рухнул ничком на сиденье рядом с полковником и замер в позе молящегося. Потрясенный Вассиликос отпрянул назад, не в силах вымолвить ни звука. Его мундир был заляпан кровью.
Парос изо всех сил вцепился в руль, когда ствол „кольта" двинулся в его сторону.
– Нет, прошу вас, нет! – всхлипнул он, весь дрожа.
За прошедшие годы Микали научился говорить на правильном греческом, какой принят в салонах афинского общества. Но сейчас он перешел на акцент критских крестьян, которому научила его Катина много лет назад.
Вытащив Пароса из-за руля, он спросил, не сводя глаз с Вассиликоса:
– Ты кто?
– Парос – Димитрос Парос. Я всего-навсего шофер посольства. У меня жена и дети.
– Тебе следовало бы подыскать работу получше, чем гнуть спину на фашистских ублюдков, – бросил Микали. – Дуй через парк, и чтобы пятки сверкали.
На негнущихся ногах Парос припустил прочь.
– Ради Бога, – хрипло каркнул Вассиликос.
– При чем здесь Бог? – Микали оставил критский акцент и поднял на лоб очки. На лице полковника отразилось безграничное изумление.
– Вы? Не может быть!
– За моего деда, – объявил Микали. – Хотелось бы растянуть удовольствие подольше, но у меня мало времени. По крайней мере, вы отправитесь в ад, зная, кто вас туда послал.
Вассиликос открыл было рот, пытаясь что-то сказать, но Микали наклонился к нему и выстрелил между глаз. Тяжелая пуля убила полковника мгновенно.
Не теряя времени, Джон снял мотоцикл с подножки и помчался прочь. Навстречу ему в сторону Версаля проехала машина. В зеркальце заднего вида он заметил, что, приблизившись к „мерседесу", она сбавила ход и остановилась. Впрочем, теперь это не имело значения. Он свернул с дороги на одну из пешеходных тропинок и исчез среди деревьев.
На площадке с противоположной стороны пустынного парка его поджидали старый фургон и до смерти перепуганный Жарро. Опущенный задний борт грузовика образовывал трап. Жарро делал вид, что возится с баллоном заднего колеса.
За деревьями раздался рев приближающегося мотоцикла. Микали с ходу заехал по опущенному борту в фургон. Жарро быстро поднял борт и бегом бросился в кабину. Отъезжая, он услышал вдалеке полицейскую сирену.
В гараже Микали открыл дверцу печки и по частям отправил в огонь форму, включая пластиковый шлем. В углу, рядом с фургоном, стоял мотоцикл, лишенный полицейских опознавательных знаков и номерных пластин, которые, будучи пластиковыми, тоже хорошо горели.
Когда он поднялся наверх, Жарро сидел за столом. Перед ним стояла бутылка „Наполеона" и стакан.
– Всех троих, – прошептал он. – Господи Иисусе, что ты за человек?
Микали бросил на стол конверт.
– Пятнадцать тысяч франков, как договорились. – Он вынул „кольт" из кармана. – А его я оставлю себе. Избавлюсь от него сам.
Он повернулся к двери.
– Куда ты теперь? – спросил Жарро.
– У меня сегодня концерт. Забыл? – Микали бросил взгляд на часы. – Осталось ровно полчаса. Надо спешить.
– Боже всемогущий! – воскликнул Жарро. – А что, если что-то сорвалось? Если тебя выследят?
– Молись, чтобы не выследили. Такой финал не нужен ни тебе, ни мне. Я вернусь сразу после концерта. Скажем, в одиннадцать, договорились?
– Конечно, – едва слышно простонал Жарро. – Мне идти некуда.
Микали сел во взятую напрокат машину и уехал. Он был спокоен и не испытывал страха, хотя ясно осознавал, что Клод Жарро больше не может приносить пользу. Не говоря уже о том, что его сегодняшнее поведение оставляло желать лучшего. Он уже явно не тот, каким был раньше, в Алжире. Жаль, придется с Жарро распроститься. Однако сейчас следовало думать лишь о концерте.
К залу Микали прибыл за пятнадцать минут до начала концерта и едва успел переодеться. К счастью, все обошлось, и вот он уже стоял в кулисах и смотрел, как дирижер выходит на сцену.
Джон последовал за ним, в раздавшийся навстречу гром аплодисментов. Публика заполнила зал до отказа, в третьем ряду сидел Мелос и греческий посол с супругой. Мелос устроился на откидном сиденье.
Шуман написал одночастный концерт специально для своей жены Клары, пианистки. А позже переписал в трехчастный. В свое время музыкальный критик лондонского „Таймс" охарактеризовал это произведение как надуманное и напыщенное и воздал должное попыткам мадам Шуман выдать рапсодию мужа за настоящую музыку.
Под пальцами Микали творение Шумана заблистало новыми красками, отчего публика пришла в полный восторг. Так что все немало удивились, если не сказать больше, когда в середине интермеццо, прочитав переданную служителем записку, посол Греции, его жена и атташе по вопросам культуры поднялись и покинули зал.
Жарро следил за новостями по телевизору. Комментатор не сомневался, что убийство имело политическую подоплеку. В подтверждение этого он привел следующие факты: убийца сохранил жизнь шоферу, а также называл жертв фашистами. Вероятно, он принадлежит к одной из группировок, члены которой бежали с родины по политическим причинам и обосновались в Париже. В таком случае, полиция имеет прекрасную зацепку. Разыскиваемый – выходец с Крита, причем из простонародья. Шофер точно определил акцент террориста.
Трупы, особенно лежавшие на заднем сиденье „мерседеса", являли собой весьма впечатляющее зрелище и напомнили Жарро прежние подвиги Микали. После концерта он обещал вернуться. Но зачем? Есть только одна причина…
Лучше поскорее убраться, пока не поздно. Но где искать защиту? Не у полиции же и не у уголовников. И вдруг, несмотря на туманивший голову хмель, Жарро ясно увидел очевидный выход. Существовал только один человек, мэтр Девиль, его адвокат. Лучший, что признано всеми, адвокат по уголовным делам. Дважды он спасал Жарро от тюрьмы. И теперь он тоже что-нибудь придумает. Сейчас его, конечно, в офисе не найдешь. Значит, он у себя в квартире, где живет вот уже три года после того, как от рака умерла его жена. Улица Нантер, рядом с проспектом Виктора Гюго.
Жарро отыскал номер телефона и судорожными движениями начал накручивать диск.
После небольшого ожидания в трубке раздался голос:
– Девиль слушает.
– Мэтр, это я, Жарро. Мне необходимо с вами увидеться.
– Опять попал в беду, Клод, да? – Девиль добродушно рассмеялся. – Приходи утром ко мне в контору. Ну, скажем, в девять.
– Я не могу ждать, мэтр.
– Придется, приятель. Я отправляюсь в гости.
– Мэтр, вы сегодня слушали новости? О том, что случилось на Буа де Медон?
– Убийство? – переспросил адвокат уже другим тоном.
– Да. Вот о чем я должен с вами поговорить.
– Ты в гараже?
– Да.
– Тогда жду тебя через пятнадцать минут.
Жан-Полю Девилю исполнилось сорок пять. Он считался одним из самых удачливых адвокатов по уголовным делам во всем Париже. И тем не менее с полицией у него установились превосходные отношения. Хотя ради своих подзащитных он шел на любые ухищрения, его отличала честность, справедливость и скрупулезная корректность. Джентльмен старой закалки, он не раз оказывал услуги „Сюрте Женераль", тем самым завоевав безграничную симпатию этого учреждения.
Семья Девиля погибла во время массированных бомбежек Кале в 1940 году. Сам он не служил в армии по причине слабого зрения, и его, мелкого клерка из адвокатской конторы, вместе с тысячами соотечественников отправили на принудительные работы в Восточную Германию, а затем в Польшу.
Подобно многим французам, оказавшимся после войны по ту сторону „железного занавеса", он смог вернуться домой лишь в 1947 году. Поскольку вся его родня погибла, он решил начать новую жизнь в Париже. Жан-Поль воспользовался специальной правительственной стипендией, учрежденной для таких, как он, и получил диплом юриста в Сорбонне.
Кропотливым трудом Девиль создал себе доброе имя. В 1955 году он женился на своей секретарше, но брак его оказался бездетным. Мадам Девиль не отличалась крепким здоровьем, впоследствии у нее развился рак желудка, и после двух мучительных лет болезни она умерла.
Непростая судьба мэтра Девиля вызывала сочувствие, причем не только у полицейских и коллег, но и у членов криминального братства. Что, в общем-то, забавно, если учесть, что этот мягкий и симпатичный француз в действительности являлся полковником Николаем Ашимовым, украинцем по национальности, не видевшим дома вот уже двадцать пять лет. Возможно, он являлся крупнейшим русским разведчиком во всей Западной Европе. Относился он, однако, не к КГБ, а к его злейшему конкуренту – армейской разведке, известной как ГРУ.
Еще до окончания войны русские пооткрывали разведшколы в различных уголках Советского Союза, каждая из которых имела ярко выраженную национальную окраску, как, например, „Глициния", где агентов готовили к работе в англоязычных странах в точном подобии английского городка, где были созданы те же условия, в которых им предстояло жить на Западе.
Ашимов провел два долгих года в „Гроснии", там упор делался на все французское: обстановка, культура, питание и манера одеваться копировались самым тщательным образом.
Он имел значительное преимущество перед однокашниками, поскольку его мать была француженка, и, сделав большие успехи, наконец получил задание влиться в группу французских рабочих в Польше, делить с ними все тяготы их жизни и приспосабливаться к роли Жан-Поля Девиля, умершего от воспаления легких в одном из сибирских рудников в 1945 году. В 1947 году его отправили домой – домой, во Францию.
Девиль подлил Жарро коньяку.
– Выпей, тебе не помешает. Занимательная история.
– Я ведь могу доверять вам, мэтр? – в отчаянии спросил Жарро. – Ведь если до легавых дойдет хоть словечко…
– Мой дорогой друг, – успокоил его адвокат, – разве я уже не говорил? Отношения между юристом и клиентом такие же, как между священником и исповедующимся. Кроме того, сообщил ли я полиции о твоих связях с ОАС?
– Но что мне теперь делать? – воскликнул в страхе Жарро. – Если вы видели новости по телевизору, то полагаю, знаете, на что он способен.
– Фантастика, – отозвался Девиль. – Разумеется, я часто слышал его игру. Очень хороший музыкант. Сейчас я смутно припоминаю, что читал в какой-то газете о том, что мальчишкой он провел пару лет в Иностранном легионе.
– Он никогда не был мальчишкой, – перебил Жарро. – Я мог бы порассказать вам кое-что о его проделках в Алжире. Да что там – в Касфе он получил две пули в грудь и все же умудрился прикончить из револьвера четырех феллахов. Из револьвера, Господи помилуй!
Девиль налил клиенту очередную рюмку.
– Расскажи еще.
И Жарро рассказал. К концу рассказа он основательно набрался.
– Итак, что же мне делать? – в который раз спросил он.
– По-моему, Микали обещал вернуться в одиннадцать? – Девиль взглянул на часы. – Сейчас десять. Я только захвачу плащ, и мы поедем в гараж. Машину поведу я. Ты самостоятельно и улицу не перейдешь.
– В гараж? – переспросил Жарро, медленно, с трудом выговаривая слова. – Почему в гараж?
– Потому что я хочу с ним встретиться и уговорить пощадить тебя. – Девиль хлопнул Жарро по плечу. – Доверься мне, Клод. Я помогу тебе. В конце концов, именно за этим ты и пришел, не так ли?
Он накинул в спальне темный плащ, надел черную шляпу, с которой никогда не расставался, из ящика комода достал пистолет. Все-таки его ждет встреча с первостатейным убийцей-маньяком, если все услышанное сегодня – правда.
Девиль взвесил пистолет на ладони, затем, повинуясь инстинкту, пошел на отчаянный риск – снова спрятал оружие в комод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33
Выстрел в сердце швырнул сержанта на капот машины. Грек сполз на землю лицом в грязь.
Петракис по-прежнему сидел на откидном стуле спиной к стеклянной панели. Вторая пуля попала ему в основание черепа. Мертвый телохранитель рухнул ничком на сиденье рядом с полковником и замер в позе молящегося. Потрясенный Вассиликос отпрянул назад, не в силах вымолвить ни звука. Его мундир был заляпан кровью.
Парос изо всех сил вцепился в руль, когда ствол „кольта" двинулся в его сторону.
– Нет, прошу вас, нет! – всхлипнул он, весь дрожа.
За прошедшие годы Микали научился говорить на правильном греческом, какой принят в салонах афинского общества. Но сейчас он перешел на акцент критских крестьян, которому научила его Катина много лет назад.
Вытащив Пароса из-за руля, он спросил, не сводя глаз с Вассиликоса:
– Ты кто?
– Парос – Димитрос Парос. Я всего-навсего шофер посольства. У меня жена и дети.
– Тебе следовало бы подыскать работу получше, чем гнуть спину на фашистских ублюдков, – бросил Микали. – Дуй через парк, и чтобы пятки сверкали.
На негнущихся ногах Парос припустил прочь.
– Ради Бога, – хрипло каркнул Вассиликос.
– При чем здесь Бог? – Микали оставил критский акцент и поднял на лоб очки. На лице полковника отразилось безграничное изумление.
– Вы? Не может быть!
– За моего деда, – объявил Микали. – Хотелось бы растянуть удовольствие подольше, но у меня мало времени. По крайней мере, вы отправитесь в ад, зная, кто вас туда послал.
Вассиликос открыл было рот, пытаясь что-то сказать, но Микали наклонился к нему и выстрелил между глаз. Тяжелая пуля убила полковника мгновенно.
Не теряя времени, Джон снял мотоцикл с подножки и помчался прочь. Навстречу ему в сторону Версаля проехала машина. В зеркальце заднего вида он заметил, что, приблизившись к „мерседесу", она сбавила ход и остановилась. Впрочем, теперь это не имело значения. Он свернул с дороги на одну из пешеходных тропинок и исчез среди деревьев.
На площадке с противоположной стороны пустынного парка его поджидали старый фургон и до смерти перепуганный Жарро. Опущенный задний борт грузовика образовывал трап. Жарро делал вид, что возится с баллоном заднего колеса.
За деревьями раздался рев приближающегося мотоцикла. Микали с ходу заехал по опущенному борту в фургон. Жарро быстро поднял борт и бегом бросился в кабину. Отъезжая, он услышал вдалеке полицейскую сирену.
В гараже Микали открыл дверцу печки и по частям отправил в огонь форму, включая пластиковый шлем. В углу, рядом с фургоном, стоял мотоцикл, лишенный полицейских опознавательных знаков и номерных пластин, которые, будучи пластиковыми, тоже хорошо горели.
Когда он поднялся наверх, Жарро сидел за столом. Перед ним стояла бутылка „Наполеона" и стакан.
– Всех троих, – прошептал он. – Господи Иисусе, что ты за человек?
Микали бросил на стол конверт.
– Пятнадцать тысяч франков, как договорились. – Он вынул „кольт" из кармана. – А его я оставлю себе. Избавлюсь от него сам.
Он повернулся к двери.
– Куда ты теперь? – спросил Жарро.
– У меня сегодня концерт. Забыл? – Микали бросил взгляд на часы. – Осталось ровно полчаса. Надо спешить.
– Боже всемогущий! – воскликнул Жарро. – А что, если что-то сорвалось? Если тебя выследят?
– Молись, чтобы не выследили. Такой финал не нужен ни тебе, ни мне. Я вернусь сразу после концерта. Скажем, в одиннадцать, договорились?
– Конечно, – едва слышно простонал Жарро. – Мне идти некуда.
Микали сел во взятую напрокат машину и уехал. Он был спокоен и не испытывал страха, хотя ясно осознавал, что Клод Жарро больше не может приносить пользу. Не говоря уже о том, что его сегодняшнее поведение оставляло желать лучшего. Он уже явно не тот, каким был раньше, в Алжире. Жаль, придется с Жарро распроститься. Однако сейчас следовало думать лишь о концерте.
К залу Микали прибыл за пятнадцать минут до начала концерта и едва успел переодеться. К счастью, все обошлось, и вот он уже стоял в кулисах и смотрел, как дирижер выходит на сцену.
Джон последовал за ним, в раздавшийся навстречу гром аплодисментов. Публика заполнила зал до отказа, в третьем ряду сидел Мелос и греческий посол с супругой. Мелос устроился на откидном сиденье.
Шуман написал одночастный концерт специально для своей жены Клары, пианистки. А позже переписал в трехчастный. В свое время музыкальный критик лондонского „Таймс" охарактеризовал это произведение как надуманное и напыщенное и воздал должное попыткам мадам Шуман выдать рапсодию мужа за настоящую музыку.
Под пальцами Микали творение Шумана заблистало новыми красками, отчего публика пришла в полный восторг. Так что все немало удивились, если не сказать больше, когда в середине интермеццо, прочитав переданную служителем записку, посол Греции, его жена и атташе по вопросам культуры поднялись и покинули зал.
Жарро следил за новостями по телевизору. Комментатор не сомневался, что убийство имело политическую подоплеку. В подтверждение этого он привел следующие факты: убийца сохранил жизнь шоферу, а также называл жертв фашистами. Вероятно, он принадлежит к одной из группировок, члены которой бежали с родины по политическим причинам и обосновались в Париже. В таком случае, полиция имеет прекрасную зацепку. Разыскиваемый – выходец с Крита, причем из простонародья. Шофер точно определил акцент террориста.
Трупы, особенно лежавшие на заднем сиденье „мерседеса", являли собой весьма впечатляющее зрелище и напомнили Жарро прежние подвиги Микали. После концерта он обещал вернуться. Но зачем? Есть только одна причина…
Лучше поскорее убраться, пока не поздно. Но где искать защиту? Не у полиции же и не у уголовников. И вдруг, несмотря на туманивший голову хмель, Жарро ясно увидел очевидный выход. Существовал только один человек, мэтр Девиль, его адвокат. Лучший, что признано всеми, адвокат по уголовным делам. Дважды он спасал Жарро от тюрьмы. И теперь он тоже что-нибудь придумает. Сейчас его, конечно, в офисе не найдешь. Значит, он у себя в квартире, где живет вот уже три года после того, как от рака умерла его жена. Улица Нантер, рядом с проспектом Виктора Гюго.
Жарро отыскал номер телефона и судорожными движениями начал накручивать диск.
После небольшого ожидания в трубке раздался голос:
– Девиль слушает.
– Мэтр, это я, Жарро. Мне необходимо с вами увидеться.
– Опять попал в беду, Клод, да? – Девиль добродушно рассмеялся. – Приходи утром ко мне в контору. Ну, скажем, в девять.
– Я не могу ждать, мэтр.
– Придется, приятель. Я отправляюсь в гости.
– Мэтр, вы сегодня слушали новости? О том, что случилось на Буа де Медон?
– Убийство? – переспросил адвокат уже другим тоном.
– Да. Вот о чем я должен с вами поговорить.
– Ты в гараже?
– Да.
– Тогда жду тебя через пятнадцать минут.
Жан-Полю Девилю исполнилось сорок пять. Он считался одним из самых удачливых адвокатов по уголовным делам во всем Париже. И тем не менее с полицией у него установились превосходные отношения. Хотя ради своих подзащитных он шел на любые ухищрения, его отличала честность, справедливость и скрупулезная корректность. Джентльмен старой закалки, он не раз оказывал услуги „Сюрте Женераль", тем самым завоевав безграничную симпатию этого учреждения.
Семья Девиля погибла во время массированных бомбежек Кале в 1940 году. Сам он не служил в армии по причине слабого зрения, и его, мелкого клерка из адвокатской конторы, вместе с тысячами соотечественников отправили на принудительные работы в Восточную Германию, а затем в Польшу.
Подобно многим французам, оказавшимся после войны по ту сторону „железного занавеса", он смог вернуться домой лишь в 1947 году. Поскольку вся его родня погибла, он решил начать новую жизнь в Париже. Жан-Поль воспользовался специальной правительственной стипендией, учрежденной для таких, как он, и получил диплом юриста в Сорбонне.
Кропотливым трудом Девиль создал себе доброе имя. В 1955 году он женился на своей секретарше, но брак его оказался бездетным. Мадам Девиль не отличалась крепким здоровьем, впоследствии у нее развился рак желудка, и после двух мучительных лет болезни она умерла.
Непростая судьба мэтра Девиля вызывала сочувствие, причем не только у полицейских и коллег, но и у членов криминального братства. Что, в общем-то, забавно, если учесть, что этот мягкий и симпатичный француз в действительности являлся полковником Николаем Ашимовым, украинцем по национальности, не видевшим дома вот уже двадцать пять лет. Возможно, он являлся крупнейшим русским разведчиком во всей Западной Европе. Относился он, однако, не к КГБ, а к его злейшему конкуренту – армейской разведке, известной как ГРУ.
Еще до окончания войны русские пооткрывали разведшколы в различных уголках Советского Союза, каждая из которых имела ярко выраженную национальную окраску, как, например, „Глициния", где агентов готовили к работе в англоязычных странах в точном подобии английского городка, где были созданы те же условия, в которых им предстояло жить на Западе.
Ашимов провел два долгих года в „Гроснии", там упор делался на все французское: обстановка, культура, питание и манера одеваться копировались самым тщательным образом.
Он имел значительное преимущество перед однокашниками, поскольку его мать была француженка, и, сделав большие успехи, наконец получил задание влиться в группу французских рабочих в Польше, делить с ними все тяготы их жизни и приспосабливаться к роли Жан-Поля Девиля, умершего от воспаления легких в одном из сибирских рудников в 1945 году. В 1947 году его отправили домой – домой, во Францию.
Девиль подлил Жарро коньяку.
– Выпей, тебе не помешает. Занимательная история.
– Я ведь могу доверять вам, мэтр? – в отчаянии спросил Жарро. – Ведь если до легавых дойдет хоть словечко…
– Мой дорогой друг, – успокоил его адвокат, – разве я уже не говорил? Отношения между юристом и клиентом такие же, как между священником и исповедующимся. Кроме того, сообщил ли я полиции о твоих связях с ОАС?
– Но что мне теперь делать? – воскликнул в страхе Жарро. – Если вы видели новости по телевизору, то полагаю, знаете, на что он способен.
– Фантастика, – отозвался Девиль. – Разумеется, я часто слышал его игру. Очень хороший музыкант. Сейчас я смутно припоминаю, что читал в какой-то газете о том, что мальчишкой он провел пару лет в Иностранном легионе.
– Он никогда не был мальчишкой, – перебил Жарро. – Я мог бы порассказать вам кое-что о его проделках в Алжире. Да что там – в Касфе он получил две пули в грудь и все же умудрился прикончить из револьвера четырех феллахов. Из револьвера, Господи помилуй!
Девиль налил клиенту очередную рюмку.
– Расскажи еще.
И Жарро рассказал. К концу рассказа он основательно набрался.
– Итак, что же мне делать? – в который раз спросил он.
– По-моему, Микали обещал вернуться в одиннадцать? – Девиль взглянул на часы. – Сейчас десять. Я только захвачу плащ, и мы поедем в гараж. Машину поведу я. Ты самостоятельно и улицу не перейдешь.
– В гараж? – переспросил Жарро, медленно, с трудом выговаривая слова. – Почему в гараж?
– Потому что я хочу с ним встретиться и уговорить пощадить тебя. – Девиль хлопнул Жарро по плечу. – Доверься мне, Клод. Я помогу тебе. В конце концов, именно за этим ты и пришел, не так ли?
Он накинул в спальне темный плащ, надел черную шляпу, с которой никогда не расставался, из ящика комода достал пистолет. Все-таки его ждет встреча с первостатейным убийцей-маньяком, если все услышанное сегодня – правда.
Девиль взвесил пистолет на ладони, затем, повинуясь инстинкту, пошел на отчаянный риск – снова спрятал оружие в комод.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33