А  Б  В  Г  Д  Е  Ж  З  И  Й  К  Л  М  Н  О  П  Р  С  Т  У  Ф  Х  Ц  Ч  Ш  Щ  Э  Ю  Я  

 

И все-таки мы отправились на бега с общим капиталом в десять крон, злые как черти — на сигареты даже не было, а до выплаты ещё целых четыре дня. Решили играть по очереди — раз я, раз он.
Первые пять крон из десяти я продула в первом же заезде. Мартин на последние играл во втором, не сказал что, я не спрашивала.
Лошади вышли из виража на финишную прямую. Вперёд вырвалась семёрка, шла без конкуренции, за ней пятёрка, на несколько корпусов дальше шестёрка, остальные ещё дальше. Ясно, никто другой уже первым не придёт.
Мартин побледнел, закрыл глаза, через сжатые зубы начал произносить разные необщеупотребительные слова.
— Семь — шесть играл, — прохрипел он среди бурного потока колоритных эпитетов и других определений. — А ведь колебался, шесть или пять…
Вполголоса продолжал перебирать высказывания не для печати, цветистые и сочные — недаром архитектор… В этот момент я взглянула на табло: около пятёрки загорелся красный огонёк — лошадь дисквалифицирована!
— Мартин, пятёрка горит, пятёрка горит!!! — заорала я, изо всех сил отрывая у него рукав пуловера. — Идёт семь — шесть, пятёрка засветилась!!!..
Мартин открыл глаза, онемел и вообще впал в столбняк. Пришли семь — шесть, мы получили сто пять крон, удалось дотянуть до выплаты.
О бегах, хоть и написала на эту тему две книги, могу распространяться бесконечно. Попробую-ка вернуться к хронологии, а насчёт Хермода и Таормины напишу потом.
* * *
Получение разрешения на работу чуть в гроб меня не вогнало. В самом начале хлопот пережила момент ужасный и в то же время патриотический. Начала я с обычного обращения к соответствующим властям; блуждая по коридорам, наткнулась на какого-то типа, по-французски объяснила ему, в чем моё дело, между прочим произнесла имя профессора Суенсона, и в ответ посыпались комплименты, понимание, и, воспылав надеждой, я показала паспорт. Тип взглянул и вскрикнул:
— Polsk! O, naj, naj, naj!
Тут меня заело: дискриминация поляков!!!.. Ах, так, не бывать по-вашему, клянусь, добуду это разрешение на работу любой ценой: подожгу Копенгаген или лично отправлюсь на аудиенцию к королю! Немедленно добываю пращу и начинаю метать снаряды в окна Амалиенборга! Я вырвала свой паспорт из рук типа, наплевала ему на башмаки и начала дело через господина фон Розена.
Господин фон Розен был миллионером, городским советником, родственником королевской семьи, а предки его вели род от святого Войцеха. Славниковицы, правда, были истреблены подчистую, но до того какая-то ветвь заключила брачный союз где-то рядом и прямёхонько отправилась в Данию. Знаю все это не понаслышке, читала документы французские и латинские и заверенные копии, написанные почерком гораздо более приятным, нежели средневековый готический, господин фон Розен, очень гордившийся своим происхождением, сам все это мне показывал.
Дело с получением разрешения он вёл по-датски, то есть неспешно. Я терпеливо дожидалась бы, но в мастерской меня торопили, хотя Алиция не хотела этому верить. Я вынудила её, в свою очередь, спросить о деле господина фон Розена, что оказалось величайшей бестактностью, и вся сцена разыгралась точно так, как описана в «Крокодиле», — я напоминала ведь, держите книгу под рукой!
Господин фон Розен не оскорбился только потому, что в принципе не позволял себе бурных эмоций, зато эмоционально облаяла меня Алиция. Дуру из неё делаю и вообще невоспитанную особу, твердила она. Получила я это разрешение более чем через три месяца, зато получила практически навсегда.
Что же касается нашего сосуществования в прачечной, вынуждена признаться — мы жутко ссорились и спорили на разные темы. Политика, автомобили, билеты на городской и государственный транспорт, характеры людей, преимущественно посторонних, сервировка для кофе на столиках в «Блоке», беспамятность и рассеянность, не помню ещё что, но тем хватало. Зато ни разу не случилось несогласий в быту. Никто не сердился за невымытые тарелки, некупленный хлеб, разбросанные тряпки, потерянные предметы, грязный пол и всякое такое прочее. Не лезли друг к другу в душу, каждая могла заниматься чем угодно и не распространяться о своих делах, если не хотелось. Тут мы обе проявляли просто сверхъестественный такт: к примеру, Алиция принесла как-то из города свёртки и положила на стул, не помню, кто вернулся первый. Места у нас было кот наплакал, мебели тоже, стул понадобился — кажется, поужинать собрались.
— Послушай, — обратилась ко мне Алиция. — Ты не возражаешь, если я свёртки переложу на постель?
Я удивилась.
— Пожалуйста, делай, как считаешь нужным, вещи-то твои.
— Как это мои?
— Да просто ты принесла их из города.
— Я принесла? — живо заинтересовалась Алиция. — Ты уверена? А я подумала, это твои свёртки.
— Нет, не мои, твои. Мне даже любопытно было, что это такое, да постеснялась спросить — вдруг ты вовсе не намерена сообщать.
— Что ты говоришь! А я была уверена — твои вещи и тоже интересовалась, что купила, да не спрашивала, вдруг не рвёшься докладывать…
Мы развязали покупки с величайшим интересом. Не понадобись стул, лежали бы свёртки до скончания века.
Мартин жил в пансионате вместе с приятелем, но на выходные к приятелю приезжала невеста, и с пятницы до понедельника он жил у нас. Случалось, приходил неожиданно и как-то явился, не захватив пижаму. Отопление в нашей прачечной оставляло желать лучшего, наступила осень, температура на дворе и температура в помещении приблизительно одинаковая. Дания не тропики. Алиция забеспокоилась, не замёрз бы Мартин, и выдала ему одежду. Пижаму извлекла из кота в мешке…
Алиция работала в проектировочной мастерской, принадлежащей датским государственным железным дорогам, а железные дороги заботливо занимались вещами, позабытыми пассажирами в вагонах. Вещи можно было получить в столе находок, но чаще всего люди никогда не обращались за своим имуществом, и весь собранный хлам время от времени продавали на аукционах в закрытых мешках. Содержимого мешков никто не знал, одним словом, покупали кота в мешке. А вещи в мешках случались необыкновенные. В каждом обязательно находились колготки и стиральный порошок, черт знает, почему датчане именно эти товары теряли непременно, а кроме того, случалось вдруг извлечь чернобурую лису или золотой браслет, не говоря уже об абсолютно новой одежде. Алицию эти мешки развлекали ужасно, заменяли ей азартные игры, на каждом аукционе она обязательно что-нибудь покупала, кажется, и сейчас ещё пользуется стиральным порошком железнодорожного происхождения, запасы образовались на тысячу лет. Пижама Мартина происходила из того же источника, никто нормальный этакое нечто никогда не купил бы в магазине: поп-арт в черно-белые волны слепил глаза, и человек совершенно одуревал. Пижама была Мартину чуть-чуть маловата, да лучше такую, чем никакой.
Алиция выдала пижаму в субботу утром и уехала в Биркерод, а я отчалила на свидание с поклонником.
Недели уже две, как меня начал обхаживать некий профессор истории, владевший французским. Место для обхаживания выбрал благородное — Национальный музей, человек он был очень симпатичный, вполне толковый, около сорока, я и сегодня сожалею, что отнеслась к нему несерьёзно. Разумеется, женись он на мне, долго бы со мной, понятно, не выдержал, развёлся и оставил бы мне в наследство датское гражданство и шансы на такой же домик, как у Алиции в Биркероде. Да ладно, ничего не поделаешь, что с возу упало…
Начал он с беседы музейно-исторической, затем пригласил на вино, от вина я отказалась из-за треклятой печени, как по-французски печень, я забыла, объяснить мою хворобу удалось через Прометея. Какова же культура! Между прочим, Алиция когда-то в разговоре с Соланж объяснила слово «клёцки» через Мулен Руж. Господин историк приходил во все больший восторг от моей особы, за некоторое время истратил на меня по разным кабакам крон сто пятьдесят, якобы сумма ошеломительная и доказывала великие и серьёзные чувства, пока в эту самую субботу не решился реализовать свои чувства. Был он под крепкой мухой, ибо вино потягивал весьма охотно, отсидели мы своё где-то, он проводил меня домой, всю дорогу вымогая приглашение на чай. Я пыталась втолковать, живу, дескать, не одна, а с подругой Алицией, да перепутала род, мой воздыхатель понял, что с приятелем, осведомился, не жених ли. Я возмутилась: какой там жених, Алиция женщина! Женщина ему не помешает — интересно, почему это? Мы вошли во двор, и в дверях на лестницу в прачечную я воспротивилась решительно.
Поклонник не уступал. Ну черт с тобой, лезь на пятый этаж за чаем!.. И вдруг вспомнила ситуацию. Алиция в Биркероде, у нас ночует Мартин, возможно, улёгся спать — время позднее, мы явимся, Мартин спросонья вылезет на шум из другой комнаты, и глазам пламенного обожателя предстанет моя подруга Алиция в виде худого парня в поп-артовой пижаме не по размеру…
Физиономию Мартина я тоже хорошо представила, и на меня напал смех. Я заливалась, подвывала, плакала, поклонник наконец оскорбился. И ушёл навсегда. А Мартин и в самом деле вылез из дверей — мой хохот не утихал с первого этажа. Мартин разнервничался, ибо, силясь объяснить, в чем дело, я показывала на него пальцем и, задыхаясь от смеха, выдавливала по слогам:
— Моя… подру…га… Алиция!
— Это я, а не Алиция, — с достоинством объяснил Мартин. — У тебя помешательство постоянное или временное?
Я все-таки исхитрилась объяснить. Мартин взглянул на свой поп-артовый костюм и тоже начал хохотать. Нахохотались мы вволю, смех — это здоровье, а вот серьёзного претендента я потеряла безвозвратно.
Ну и при удобном случае сообщаю: эти сто пятьдесят крон, растраченные ухажёром на охмурение, целое событие. Датчане денег на ветер не швыряют. Торкиль, сделавший Алиции дорогой подарок, вызвал неслыханную сенсацию — прошу учесть, сейчас забегаю намного вперёд, подарок случился значительно позже, уже после их свадьбы.
В Париже состоялся очередной съезд Союза женщин-архитекторов, Алиция получила приглашение.
— Ну и как мне ехать? — спросила она не то сердито, не то смеясь. — В предыдущий раз на мне был норковый палантин, а теперь что? И то же самое платье!
— Платье не проблема, — заметила я. — Сейчас лето, скомбинируешь новое, а где тот палантин? Или плохой тон поехать ещё раз в том же палантине?
— Дура, нету у меня палантина, я его тогда одолжила. В этом все дело.
Я подумала.
— Между нами говоря, возьми да и купи. Ведь у тебя есть деньги.
Алиции идея явно не приходила в голову, и она заинтересовалась.
— Слушай, а ведь ты права. В самом деле могу купить. Я как-то не подумала! Прекрасная мысль!
Мы обсудили цвет. Конечно, самый изысканный — белый, как раз на лето, но белая норка со временем желтеет, и тогда её отдают горничной.
— У меня нет горничной, так что проблема отпадает. Ты не против пастельного?
Сошлись на бежевом палантине. Перед своими именинами Алиция вместе с Торкилем отправилась по меховым магазинам, Торкиль капризничал ужасно. Не разрешил ей купить самый красивый, идеального оттенка и прекрасно лежащий палантин. Вытащил её из магазина, убеждая поискать ещё, такие-де важные решения не принимаются с ходу, следует сравнить, посмотреть ещё и так далее.
— Уж не знаю, что там ещё сравнивать, — сообщила мне Алиция по телефону, злая как черт. — Палантин прекрасный, я сержусь на него и на себя, надо было сразу купить. Ничего лучшего не найдём.
— Ну завтра и купишь, помнишь ведь, где смотрели мех.
— Пока помню, а через день-два забуду…
На следующий день приходились её именины. Позвонила мне сразу по приходе на работу, чуть не плача от волнения.
Оказывается, Торкиль действовал коварно и дипломатично. Рано утром поздравил её и положил на одеяло свёрток, перевязанный ленточкой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53