Галстук свисал над застегнутым пиджаком, черный галстук, завязанный плоскогубцами в узел размером с фасолину. Вокруг его великолепной обнаженной шеи поверх грязного воротника, была повязана черная лента, как у старой женщины, стремящейся оживить свой наряд.
Лицо индейца выглядело совсем плоским. Его большой мясистый нос казался таким же крепким, как нос крейсера. Глаза не имели век, плечи были как у кузнеца, а короткие и, похоже, неловкие ноги были заимствованы у шимпанзе. Позже я выяснил, что они были только короткими, а не неловкими.
Если бы он был немного почище и облачен в белый халат, то напоминал бы свирепого римского сенатора.
Его вонь была запахом первобытного человека, а не липкой грязи городов.
– Эй, – сказал он. – Пошли скорее! Пошли! Я вернулся в кабинет и поманил его пальцем. Он пошел за мной, производя столько же шума, сколько муха, ползая по стене. Я сел за стол и профессионально скрипнул вращающимся креслом. Индейцу я указал на стул для посетителей по другую сторону. Он не сел. Его маленькие черные глазки были враждебны.
– Пошли куда? – спросил я.
– Эй! Я Второй Посев. Я голливудский индеец.
– Присаживайтесь, мистер Посев.
Он фыркнул, и его ноздри расширились. Их ширины хватило бы для мышиной норки.
– Называть Второй Посев. Нет называть мистер Посев.
– Чем могу быть полезен?
Он заговорил громче и начал рокотать глубоким грудным голосом:
– Он говорит, пошли скорее. Великий белый отец говорит, пошли скорее. Он говорит, я везти тебя на огненная колесница. Он говорит...
– Да. Вырезки английского из свинского латинского, – сказал я. – Но я не школьная учительница...
– Чокнутый, – сказал индеец.
Мы некоторое время ухмылялись друг другу. Он делал это лучше меня. Затем он с полным отвращением снял шляпу и перевернул ее. Засунув палец за внутреннюю ленту шляпы, он отвернул ее, отцепил от нее прикрепленный скрепкой пакетик и швырнул его на стол. Он зло указал на него хорошо обгрызенным ногтем.
Я развернул оберточную бумагу и нашел внутри карточку. Я с ней был уже хорошо знаком. Три, точно таких же, были в мундштуках папирос. Я поиграл трубкой, затем уставился на индейца и попытался поиграть с ним взглядом. Он, казалось, нервничал не больше, чем нервничала бы кирпичная стена.
– О'кей, что ему надо?
– Он хочет, ты быстро приехать. Пошли сейчас. Пошли в огненная колесница.
– Чокнутый, – сказал я.
Индейцу это понравилось. Он осторожно закрыл рот, торжественно моргнул и почти улыбнулся.
– Это будет стоить ему сто зелененьких в качестве первого взноса, – добавил я, стараясь выглядеть так, как будто речь шла о десяти центах.
– Эй? – во взгляде снова подозрение.
– Сто долларов, – сказал я. – Блестящих монет или зелененьких в количестве одной сотни. Мне нет денег – я нет ехать. Дошло?
Я начал считать до ста по пальцам обеих рук.
– Эй. Большой счет, – ухмыльнулся индеец. Он повозился со шляпой и бросил мне другой пакетик из оберточной бумаги. Я взял его и развернул. В нем была совершенно новенькая стодолларовая купюра. Индеец снова водрузил шляпу на голову, не утруждая себя заворачиванием ленты на место. Так он выглядел не намного комичнее. Я сидел, глядя на сто долларов, с открытым ртом.
– С психологией все в порядке, – проговорил я наконец. – Парень так умен, что я его побаиваюсь.
– Не всегда, – заметил индеец.
Я открыл стол и достал свой «Кольт 38 Автоматик» модификации «Супер Мэтч». Я не носил его к миссис Льюин Локридж Грэйл. Я снял пиджак, надел кожаную кобуру, засунул в нее пистолет, подтянул нижнюю лямку и снова надел пиджак.
Индеец смотрел на меня так, как будто я чесал шею.
– Есть машина, – сказал он. – Большая.
– Мне больше не нравятся большие машины, – сказал я. – Есть моя собственная машина.
– Ты ехать моя машина, – угрожающе произнес индеец.
– Я ехать твоя машина, – согласился я.
Я закрыл стол, затем кабинет, выключил звонок и вышел, оставив дверь в приемную, как всегда, открытой.
Мы прошли по коридору к лифту. От индейца воняло. Даже лифтер это заметил.
Глава 21
Машина – темно-синий семиместный «паккард» последней модели, сделанный на заказ, – была припаркована недалеко от пожарного поста. За рулем сидел шофер, по виду иностранец, с кислым выражением на неподвижном, словно деревянном, лице. Мое внимание привлекла обивка на сиденьях внутри «паккарда» – из дорогого серого велюра. Индеец посадил меня назад. Сидя там, я чувствовал себя высокопоставленным покойником в катафалке похоронной компании с утонченным вкусом.
Индеец сел возле шофера, и машина рванула к центру квартала. Полицейский на противоположной стороне улицы выкрикнул слабым голосом что-то, похожее на «Эй!», но вдруг нагнулся, чтобы завязать шнурки.
Мы свернули на запад, выехали на Сансет и быстро, бесшумно заскользили по ней. Индеец сидел без движения. Его запах случайным дымком приплыл ко мне и витал рядом всю дорогу. Водитель, казалось, дремал, взявшись за руль, но он с такой скоростью обгонял парней в открытых быстрых «седанах», что те завистливо пялили глаза, будто их машины тащились на буксире. Для нас на всех перекрестках включался зеленый свет – есть такие умелые водители. Мы не остановились ни разу.
Мы проехали пару миль по Стрип, мимо антикварных лавок с именами кинозвезд на них, мимо окон с кружевами и древней посудой, мимо сияющих вывесками ночных клубов со знаменитыми поварами и не менее знаменитыми игорными комнатами, мимо красивых модернистских зданий Голливуда, мимо небольшого, но популярного ресторанчика, где девушки носили белые шелковые блузки, черные ботфорты, высокие кивера и, правда, больше ничего.
За широким гладким поворотом на верхнюю дорогу, ведущую в Беверли Хиллз, чуть южнее заискрились огни всех цветов радуги и необычайной чистоты – предвестники приближающегося вечера. Еще были видны особняки на северных холмах, которые оставались позади вместе с Беверли Хиллз. А когда мы въехали в предгорье, извилистая дорога вскоре привела во внезапные сумерки и порывы ветра с океана. Тепло дня заметно сменилось прохладой.
Мимо нас вдалеке промелькнуло тесное скопление многоэтажных домов, а вскоре поодаль от дороги потянулась бесконечная цепочка освещенных особняков. Мы, круто нырнув вниз, обогнули поле для игры в гольф и такую же по размерам тренировочную Площадку, взлетели на вершину холма и повернули в сторону гор, выехав на уходящую вверх бетонную дорогу. Показалась апельсиновая роща, должно быть, – любимое детище какого-нибудь богатея, ибо места здесь совсем не апельсиновые. Мало-помалу дома миллионеров остались позади, дорога стала однорядной, и мы мчались не сбавляя скорости.
Вдруг сквозь вонючий запах индейца в салон «паккарда» пробилась пыль с ближайшей поляны и напомнила мне о ночной трагедии под безлунным небом. Беспорядочно разбросанные, отштукатуренные дома прилепились к холму, как баррикады. Мы въехали в Стиллвуд Хайте. А дальше домов уже не было, только тихие холмистые места с редкими ранними звездами над ними. По одну сторону бетонной ленты тянулся крутой склон, за ним простирались заросли карликового дуба, и, если бы мы остановились и подождали в тишине, то наверняка услышали бы крики куропаток. С другой стороны дороги был глинистый склон, на котором росли редкие дикие цветы, похожие на капризных детей, отказывающихся спать.
Затем дорога резко повернула на 180 градусов, шины издали звук наждака по металлу, мотор загудел сильнее, и машина устремилась вверх мимо зарослей дикой герани.
Дорога уперлась в дом, стоящий одиноко, как маяк, и высоко, как орлиное гнездо. Угловатый дом из бетона и стеклянного кирпича, какой-то сырой и модернистский, но вместе с тем далеко не уродливый. Отличное место для психиатрической лечебницы! Никто бы не услышал криков отсюда.
Машина остановилась у дома, и я увидел черную дверь, врезанную в тяжелую стену. Индеец, бормоча что-то, вылез из машины и открыл заднюю дверцу. Шофер раскурил сигарету с помощью электрической зажигалки, и резкий неприятный запах табака заполнил машину. Я вышел.
Мы подошли к черной двери. Она медленно и, как мне показалось, угрожающе открылась сама. За дверью начинался узкий коридор, ведущий вглубь дома. Сквозь стеклянные стены проникал уличный свет.
Индеец буркнул:
– Эй, входи.
– После вас, мистер Посев.
Он зло посмотрел на меня и вошел первым. Дверь закрылась следом за нами так же тихо и таинственно, как и открылась. В конце коридора мы втиснулись в маленький лифт, индеец закрыл дверь и нажал кнопку. Поднимались мягко, без звука. Вонь индейца в моем офисе показалась мне слабой, как лунная тень, по сравнению с тем, что я испытывал в лифте.
Лифт остановился. Дверь открылась, и я вошел в светлую круглую комнату, расположенную, как я понял, в башне.
Почти со всех сторон были окна. Вдали блестел океан. Темнота уже наползала на холмы. Там же, где не было окон, были стены, обитые панелями, а на полу ковры с нежными цветами Персии, резной же стол, казалось, был украден из древней церкви.
За столом сидела женщина и улыбалась мне сухой улыбкой, которая, казалось, сразу превратится в порошок, если ее коснуться.
У женщины были гладкие прилизанные волосы и темное худое азиатское лицо. В ее ушах висели тяжелые цветные камни, а на пальцах поблескивали массивные кольца. Возможно, там действительно были и лунный камень, и изумруд в серебряной оправе, который вполне мог быть натуральным, хотя выглядел такой же подделкой, как браслет в дешевых лавках. Ее узкие руки были смуглыми, стареющими, и кольца не очень-то на них смотрелись. Она заговорила. Голос с акцентом был знаком мне.
– А, мистер Марлоу. Хорошо, что вы приехали. Амтор будет очень доволен.
Я положил стодолларовую купюру на стол и оглянулся. Индеец уехал на лифте.
– Сожалею. У вас была прекрасная мысль, но я не могу это взять, – сказал я.
– Амтор хочет нанять вас, не возражаете? – она снова сухо улыбнулась. Ее губы шелестели, как оберточная бумага.
– Я бы сначала хотел выяснить, что за работа. Она кивнула и неторопливо вышла из-за стола. Прошуршала передо мной платьем, облегающем тело, как хвост русалки, и продемонстрировала хорошую фигуру. Если вам нравятся фигуры, которые ниже пояса на четыре размера больше стандартных, то вам следует подняться в эту башенку.
– Я провожу вас, – сказала азиатка.
Она нажала кнопку в стене, и дверь бесшумно открылась. Я еще раз посмотрел на улыбку смуглянки, прежде чем вошел в молочно-белое сияние лифта. Дверь так же бесшумно закрылась.
В восьмиугольной комнате, обшитой черным бархатом снизу доверху, с высоким черным потолком, никого не было.
В центре, на черном матовом ковре, стоял восьмиугольный белый столик, на котором едва поместились бы два локтя, с молочно-белым шаром на черной подставке. Шар светился. У столика стояли два белых и тоже восьмиугольных табурета, как дополнение к столу. У стены располагался еще один такой табурет. Окон не было. И вообще больше ничего в комнате не было. Даже бликов света на стенах. Если и были двери, то я их не видел, как не видел ту, через которую вошел.
Я стоял четверть минуты с неясным ощущением, что за мной наблюдают. Где-то был глазок, но я его не мог обнаружить. Бросив попытки его найти, я стал прислушиваться к своему дыханию. В комнате было так тихо, что а слышал, как проходит воздух через мой нос, издавая звук, похожий на шелест занавесей.
Вдруг у противоположной стены открылась невидимая дверь, впустила в комнату человека и бесшумно закрылась. Человек подошел к столу, глядя вниз, и сделал жест красивой рукой. Такой мужской руки я никогда не видел.
– Пожалуйста, садитесь. Напротив меня. Не курите и не волнуйтесь. Постарайтесь полностью расслабиться. Чем могу быть полезен?
Я сел, взял губами сигарету и стал ее пожевывать, не зажигая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34