..
Ребров попытался вырваться, броситься к матери. Упыри споро заломили
руки сына за спину и выволокли. Из глубины коридора смотрели слезящиеся
глаза на веки вечные перепуганного человеческого существа - хозяйки
явочной квартиры в центре города.
Девятнадцатого августа Марь Пална поднялась, как обычно без десяти
семь, в семь включила "Эхо Москвы", перебросила рычажок на магнитоле,
вывезенной из Парижа. Ей нравились ребята, вещающие с таким неприкрытым
вызовом властям. В ее молодости такие или сидели, или смирно шушукались по
углам, или уезжали, оболганные, оплеванные, часто пройдя высшую школу
многолетней травли.
Никогда за Марь Палной не ухаживали такие раскованные, незлобливые
мальчики из по-настоящему хороших семей, и поэтому секретарша Мастодонта
любила слушать их голоса и представлять как они выглядят... и как раз по
голосу, более других, ее привлекал Сергей Корзун, который и заговорил
сейчас...
Вначале Марь Пална даже предположила, что обладатель любимого голоса
слегка пьян или шибко - в лучших традициях самой Марь Палны - перегулял.
Голос ведущего явственно дрожал и сообщал страшные вещи...
Марь Пална отшвырнула тени, отодвинула кофе и услышала, что власть в
стране принял на себя комитет с непроизносимым названием и вошли в него
зловещие персоны.
- Господи, Сережа! - Хотела обратиться Марь Пална к любимому
ведущему. - Ребята, вы известные ерники! Это шутка? Признайтесь! Никто не
осудит... такая тягомотная жизнь... решили развлечь народ... ну
признайтесь...
Однако ведущий зачитывал обращение комитета и лишь тембром,
перепадами модуляций давал оценку документу, привезенному на радиостанцию,
как видно, еще до семи утра. Марь Пална лучше многих представляла, кто и
как развозит такие документы.
И сегодня же ей предстояло оказаться в Лефортово для дачи показаний,
как некстати вылупился из змеиного яйца этот комитет. Положение Реброва
стократно усугублялось, и сейчас, на больничной койке Мастодонт тоже
выслушивал обращение комитета.
Мастодонт, насквозь пробитый инфарктом, всю жизнь играл в "эти игры"
и понимал: Ребров в смертельной опасности... и если раньше шансов на
спасение было немного, то теперь их не стало вовсе...
В динамике Сергей Корзун оборвал фразу на полуслове... и Марь Пална,
будто на яву, увидела, как в неприспособленную для вещания комнатенку
вошли люди, в штатском и перекрыли тракт, ведущий к передатчику. Как ей
хотелось ворваться на станцию, затопать ногами, заорать хотя бы так: "Эй!
Вы знаете с кем я сплю? А, не знаете! Тем хуже! Вас в порошок сотрут... я
только позвоню... только..." Однако Марь Пална не была столь наивна, чтобы
и в самом деле верить в свои возможности... к тому же, Сановник отъехал в
Швейцарию и жаловаться - чего бы она никогда не сделала! - было попросту
не кому.
Марь Пална позвонила по контактному телефону Седому - никто не
ответил... и тут она вспомнила, что Седой еще раньше записал дату ее
вызова в Лефортово и обещал увидеться не позднее как сегодня!
Марь Пална приняла душ, быстро оделась, выскочила на улицу, на
удивление быстро поймала такси... Ехали по кольцу. У Зубовской и ближе к
МИДу стояли танки в пятнах защитной окраски. Таких здоровенных махин Марь
Пална никогда не видела. Люди и внимания не обращали на танки, будто
видели их каждый день и не по одному разу...
Любопытствовали единственно старые и малые, как наиболее оторванные
от сиюминутной жизни. Марь Пална попросила притормозить сразу же за
двухэтажным рестораном "Глазурь". Обошла пять желтокоричневых
бронированных гробов, удивилась какие длинные стволы у башенных орудий.
Командир танковой группы, прижался спиной к гусеницам и, как мальчик
шевеля губами, вел пальцем по обычной - груды в каждом киоске -
туристической карте Москвы.
Марь Пална не поверила собственным глазам, приблизилась к майору - у
красивых женщин особые привилегии - заглянула в цветное переплетение улиц,
увидела голубой извив Москва-реки и... рассмеялась.
- Что это? - Не унималась Марь Пална.
Майору вряд ли доводилось стоять рядом с женщиной такой красы: в
военных городках "звезды" не водятся.
- Что это? - Секретарским, не допускающим молчания тоном повторила
Марь Пална.
- Карта... Москвы. - Майор думал, что никто из офицерской братвы не
поверит, что он запросто общался... может иностранка, просто говорит
хорошо? - с такой, с такой... танкист окончательно сомлел под огненным
взором женщины и доверительно сообщил:
- Раздали перед маршем, чтоб, значит в городе ориентироваться... - и,
на всякий пожарный, уточнил, - вы, часом, не иностранка?
- Матерь Божия! - запричитала, как кладбищенская плакальщица Марь
Пална, враз отметая подозрение в инородстве, - и это вы... по этим
картам?.. военная операция?.. - И снова расхохоталась.
Понеслась к такси. Майор недоуменно смотрел вслед чуду, растаявшему
так быстро.
В машине бросила таксисту:
- Представляешь, шеф? У них карта Москвы... ну как для пионеров...
где зоопарк... где выставка... где культурный парк по-над речкою.
Таксист хмуро молчал. Домчали до Лефортово, повидав в дороге еще
немало военной техники...
На стуле кулем перемолотых костей размещался Ребров: то ли Грубинский
не соврал, подселил громилу в камеру упрямца, то ли давно чесавшиеся руки
комитетчиков распустились по случаю воцарения классово близких вождей?
Отметелили Реброва безжалостно: оба глаза заплыли, левое ухо в
запекшейся крови, рассечена нижняя губа.
Подполковник встретил Марь Палну по-родственному, как товарища по
"цеху":
- Рад... душевно рад! Садитесь. Какие события у нас? А?.. Теперь все
переменится... - Восторг рвался из груди Грубинского, хозяин кабинета
воззрился на подследственного. - Я предупреждал... по-хорошему... не
захотел, сукин сын, охамели от свободы... задохнулись.
Марь Пална жалела Реброва и себя, и всех, и не совсем понимала зачем
ее вызвали.
- Вы вместе работали? - Начал подполковник. Марь Пална кивнула. -
Отвечайте, пожалуйста, да или нет, - предупредительно попросил
дознаватель.
- Да. - Выполнила просьбу свидетельница.
- Что вы можете сказать о Реброве?
- В смысле?.. - Не поняла Марь Пална.
- В смысле контактов с иностранцами... здесь... за рубежом... вы же
знаете, председатель комитета не раз обращал внимание, что западные
спецслужбы значительно активизировали свою деятельность... есть группы
влияния... есть агенты влияния - красноречивый взгляд на избитого, - есть
подкуп - скрытый и явный - ...есть и вербовка...
- А... - Протянула Марь Пална.
- Вот именно! - Подбодрил дознаватель. - Не думаю, что в деле Реброва
все просто, даже уверен...
В комнату заглянул тщедушный, но сияющий гэбэшник и, не обращая
внимания на присутствующих гаркнул:
- В городе наши! Хочешь принять?
- Тащи. - Разрешил Грубинский и офицерик выскользнул за дверь.
- Кстати, - Подполковник кивнул на телефон, - Ребров, не хотите
переговорить с матерью? - Ребров не шелохнулся, и подполковник сообразил,
что избитому тяжело набирать номер, любезно соединил:
- Ястржембскую! - и протянул трубку сыну.
- Ты? - Мать не верила своим ушам. - Что случилось? Все в порядке?
- В порядке... - Саднящими от боли губами проговорил сын. - Ты как?
- Неважно... вызвала врача с утра. Уже приходил другой, сказал, что
мой заболел, странный тип...
Грубинский бесцеремонно нажал на рычаг:
- Видите, Ребров, мы держим слово... другой врач! Смекаете? - Шумно
вздохнул. - Церемонишься с вами... возишься... все впустую... плетку
подавай - это вы понимаете...
Вошел тщедушный гэбэшник, Грубинский, достал стаканы - причем четыре!
На всех. Марь Пална и Ребров отказались, подполковник налил два стакана до
половины:
- Наконец-то! - И подмигнул офицерику. Тщедушный подмигнул в ответ:
- Ну я побегу... дел невпроворот!
- Беги, беги! - Ласково напутствовал Грубинский. Офицер ушел. Бутылка
коньяка так и стояла на столе... в кабинет вошел Седой, кивнул Марь Палне,
пожал руку подполковнику:
- Отмечаете?
- Вроде того... - просветлел Грубинский.
Седой оглядел избитого на стуле:
- Это он на партийные деньги замахивается? - Будто видел Реброва
впервые, а не возил для него в Цюрих коробочку со шприцем. Седой глянул на
Марь Палну, на следователя:
- Можно уведу у тебя свидетеля... на полчасика?.. Потолковать надо...
Грубинский не сиял от счастья, но... смирился. Седой пропустил Марь
Палну, провел по коридору, распахнул дверь в аскетический - стол, два
стула, лампа и пишмашинка на войлоке с заправленным чистым листов -
кабинет. Сели.
- Слушаю. Обещала важное... - Седой поставил на стол неизменный кофр.
Марь Пална, не сказав ни слова, подошла к машинке, сдвинула каретку и
начала печатать по принятой форме:
"Источник сообщает. Павел Устинович Прут, бывший охранник НКВД в
Устьвымлаге - мой отец. Особые приметы - татуировка русалки на левой
голени". Мария Павловна... - остановилась на миг, забила крестом отчество
Павловна, приписала Стюарт. Получился агентурный псевдоним - МАРИЯ СТЮАРТ.
Марь Пална выдернула лист из машинки, положила перед Седым, рядом,
достав из сумки, бросила серебряный медальон с кудрявой буквой.
Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону,
подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся
из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета
Грубинского, не спрашивая - благо бутылка и чистые стаканы на столе -
налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.
Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков
подложил дочь... или вспоминал ту заключенную... или понял в ту минуту,
что жизнь прожита, и его обманули... или готовил себя к исполнению
принятого решения... долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не
опустел... протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал
зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не
обратилась в ломкий, сухой пепел... еще раз долго посмотрел на дочь и...
указал на дверь.
Марь Пална вышла, притворила дверь и замерла в ожидании, знала, что
выходить не нужно, видела это по отцовским глазам, глаза молили - не
выходи!
Но есть же хоть тень справедливости в этой жизни... кто-то же должен
заплатить, пусть и поздно, пусть и вовсе бессмысленно...
...Грохнул выстрел!..
Из кабинетов посыпались сотрудники, первым распахнул дверь тщедушный
гэбэшник. Марь Пална увидела Седого таким, каким никогда еще не видела:
лицо ненапряженное, улыбающееся, мальчишеское, будто его мучало давно
забытое и... наконец вспомнил. Из уголка рта вытекала струйкой кровь.
Офицерик и Грубинский первым делом бросились к кофру, проверили целы
ли замки, успокоились...
В неразберихе и толкотне в коридоре Марь Пална прошла в кабинет
подполковника, приблизилась к Реброву, погладила по волосам; произнесла
негромко, но внятно:
- Держись... И еще... теперь я знаю, кто за тобой стоял... твой
отец... настоящий...
Ребров хотел услышать, кто именно...
В кабинет влетел Грубинский:
- Вы говорили?
- Нет. - Марь Пална теребила сумку. - Я пойду?
Подполковник рассеянно подписал пропуск:
- Только зайдите в четвертый кабинет... расскажите, как это
случилось... почему...
- Понятия не имею, - смело глядя в глаза дознавателю, сообщила Мария
Стюарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24
Ребров попытался вырваться, броситься к матери. Упыри споро заломили
руки сына за спину и выволокли. Из глубины коридора смотрели слезящиеся
глаза на веки вечные перепуганного человеческого существа - хозяйки
явочной квартиры в центре города.
Девятнадцатого августа Марь Пална поднялась, как обычно без десяти
семь, в семь включила "Эхо Москвы", перебросила рычажок на магнитоле,
вывезенной из Парижа. Ей нравились ребята, вещающие с таким неприкрытым
вызовом властям. В ее молодости такие или сидели, или смирно шушукались по
углам, или уезжали, оболганные, оплеванные, часто пройдя высшую школу
многолетней травли.
Никогда за Марь Палной не ухаживали такие раскованные, незлобливые
мальчики из по-настоящему хороших семей, и поэтому секретарша Мастодонта
любила слушать их голоса и представлять как они выглядят... и как раз по
голосу, более других, ее привлекал Сергей Корзун, который и заговорил
сейчас...
Вначале Марь Пална даже предположила, что обладатель любимого голоса
слегка пьян или шибко - в лучших традициях самой Марь Палны - перегулял.
Голос ведущего явственно дрожал и сообщал страшные вещи...
Марь Пална отшвырнула тени, отодвинула кофе и услышала, что власть в
стране принял на себя комитет с непроизносимым названием и вошли в него
зловещие персоны.
- Господи, Сережа! - Хотела обратиться Марь Пална к любимому
ведущему. - Ребята, вы известные ерники! Это шутка? Признайтесь! Никто не
осудит... такая тягомотная жизнь... решили развлечь народ... ну
признайтесь...
Однако ведущий зачитывал обращение комитета и лишь тембром,
перепадами модуляций давал оценку документу, привезенному на радиостанцию,
как видно, еще до семи утра. Марь Пална лучше многих представляла, кто и
как развозит такие документы.
И сегодня же ей предстояло оказаться в Лефортово для дачи показаний,
как некстати вылупился из змеиного яйца этот комитет. Положение Реброва
стократно усугублялось, и сейчас, на больничной койке Мастодонт тоже
выслушивал обращение комитета.
Мастодонт, насквозь пробитый инфарктом, всю жизнь играл в "эти игры"
и понимал: Ребров в смертельной опасности... и если раньше шансов на
спасение было немного, то теперь их не стало вовсе...
В динамике Сергей Корзун оборвал фразу на полуслове... и Марь Пална,
будто на яву, увидела, как в неприспособленную для вещания комнатенку
вошли люди, в штатском и перекрыли тракт, ведущий к передатчику. Как ей
хотелось ворваться на станцию, затопать ногами, заорать хотя бы так: "Эй!
Вы знаете с кем я сплю? А, не знаете! Тем хуже! Вас в порошок сотрут... я
только позвоню... только..." Однако Марь Пална не была столь наивна, чтобы
и в самом деле верить в свои возможности... к тому же, Сановник отъехал в
Швейцарию и жаловаться - чего бы она никогда не сделала! - было попросту
не кому.
Марь Пална позвонила по контактному телефону Седому - никто не
ответил... и тут она вспомнила, что Седой еще раньше записал дату ее
вызова в Лефортово и обещал увидеться не позднее как сегодня!
Марь Пална приняла душ, быстро оделась, выскочила на улицу, на
удивление быстро поймала такси... Ехали по кольцу. У Зубовской и ближе к
МИДу стояли танки в пятнах защитной окраски. Таких здоровенных махин Марь
Пална никогда не видела. Люди и внимания не обращали на танки, будто
видели их каждый день и не по одному разу...
Любопытствовали единственно старые и малые, как наиболее оторванные
от сиюминутной жизни. Марь Пална попросила притормозить сразу же за
двухэтажным рестораном "Глазурь". Обошла пять желтокоричневых
бронированных гробов, удивилась какие длинные стволы у башенных орудий.
Командир танковой группы, прижался спиной к гусеницам и, как мальчик
шевеля губами, вел пальцем по обычной - груды в каждом киоске -
туристической карте Москвы.
Марь Пална не поверила собственным глазам, приблизилась к майору - у
красивых женщин особые привилегии - заглянула в цветное переплетение улиц,
увидела голубой извив Москва-реки и... рассмеялась.
- Что это? - Не унималась Марь Пална.
Майору вряд ли доводилось стоять рядом с женщиной такой красы: в
военных городках "звезды" не водятся.
- Что это? - Секретарским, не допускающим молчания тоном повторила
Марь Пална.
- Карта... Москвы. - Майор думал, что никто из офицерской братвы не
поверит, что он запросто общался... может иностранка, просто говорит
хорошо? - с такой, с такой... танкист окончательно сомлел под огненным
взором женщины и доверительно сообщил:
- Раздали перед маршем, чтоб, значит в городе ориентироваться... - и,
на всякий пожарный, уточнил, - вы, часом, не иностранка?
- Матерь Божия! - запричитала, как кладбищенская плакальщица Марь
Пална, враз отметая подозрение в инородстве, - и это вы... по этим
картам?.. военная операция?.. - И снова расхохоталась.
Понеслась к такси. Майор недоуменно смотрел вслед чуду, растаявшему
так быстро.
В машине бросила таксисту:
- Представляешь, шеф? У них карта Москвы... ну как для пионеров...
где зоопарк... где выставка... где культурный парк по-над речкою.
Таксист хмуро молчал. Домчали до Лефортово, повидав в дороге еще
немало военной техники...
На стуле кулем перемолотых костей размещался Ребров: то ли Грубинский
не соврал, подселил громилу в камеру упрямца, то ли давно чесавшиеся руки
комитетчиков распустились по случаю воцарения классово близких вождей?
Отметелили Реброва безжалостно: оба глаза заплыли, левое ухо в
запекшейся крови, рассечена нижняя губа.
Подполковник встретил Марь Палну по-родственному, как товарища по
"цеху":
- Рад... душевно рад! Садитесь. Какие события у нас? А?.. Теперь все
переменится... - Восторг рвался из груди Грубинского, хозяин кабинета
воззрился на подследственного. - Я предупреждал... по-хорошему... не
захотел, сукин сын, охамели от свободы... задохнулись.
Марь Пална жалела Реброва и себя, и всех, и не совсем понимала зачем
ее вызвали.
- Вы вместе работали? - Начал подполковник. Марь Пална кивнула. -
Отвечайте, пожалуйста, да или нет, - предупредительно попросил
дознаватель.
- Да. - Выполнила просьбу свидетельница.
- Что вы можете сказать о Реброве?
- В смысле?.. - Не поняла Марь Пална.
- В смысле контактов с иностранцами... здесь... за рубежом... вы же
знаете, председатель комитета не раз обращал внимание, что западные
спецслужбы значительно активизировали свою деятельность... есть группы
влияния... есть агенты влияния - красноречивый взгляд на избитого, - есть
подкуп - скрытый и явный - ...есть и вербовка...
- А... - Протянула Марь Пална.
- Вот именно! - Подбодрил дознаватель. - Не думаю, что в деле Реброва
все просто, даже уверен...
В комнату заглянул тщедушный, но сияющий гэбэшник и, не обращая
внимания на присутствующих гаркнул:
- В городе наши! Хочешь принять?
- Тащи. - Разрешил Грубинский и офицерик выскользнул за дверь.
- Кстати, - Подполковник кивнул на телефон, - Ребров, не хотите
переговорить с матерью? - Ребров не шелохнулся, и подполковник сообразил,
что избитому тяжело набирать номер, любезно соединил:
- Ястржембскую! - и протянул трубку сыну.
- Ты? - Мать не верила своим ушам. - Что случилось? Все в порядке?
- В порядке... - Саднящими от боли губами проговорил сын. - Ты как?
- Неважно... вызвала врача с утра. Уже приходил другой, сказал, что
мой заболел, странный тип...
Грубинский бесцеремонно нажал на рычаг:
- Видите, Ребров, мы держим слово... другой врач! Смекаете? - Шумно
вздохнул. - Церемонишься с вами... возишься... все впустую... плетку
подавай - это вы понимаете...
Вошел тщедушный гэбэшник, Грубинский, достал стаканы - причем четыре!
На всех. Марь Пална и Ребров отказались, подполковник налил два стакана до
половины:
- Наконец-то! - И подмигнул офицерику. Тщедушный подмигнул в ответ:
- Ну я побегу... дел невпроворот!
- Беги, беги! - Ласково напутствовал Грубинский. Офицер ушел. Бутылка
коньяка так и стояла на столе... в кабинет вошел Седой, кивнул Марь Палне,
пожал руку подполковнику:
- Отмечаете?
- Вроде того... - просветлел Грубинский.
Седой оглядел избитого на стуле:
- Это он на партийные деньги замахивается? - Будто видел Реброва
впервые, а не возил для него в Цюрих коробочку со шприцем. Седой глянул на
Марь Палну, на следователя:
- Можно уведу у тебя свидетеля... на полчасика?.. Потолковать надо...
Грубинский не сиял от счастья, но... смирился. Седой пропустил Марь
Палну, провел по коридору, распахнул дверь в аскетический - стол, два
стула, лампа и пишмашинка на войлоке с заправленным чистым листов -
кабинет. Сели.
- Слушаю. Обещала важное... - Седой поставил на стол неизменный кофр.
Марь Пална, не сказав ни слова, подошла к машинке, сдвинула каретку и
начала печатать по принятой форме:
"Источник сообщает. Павел Устинович Прут, бывший охранник НКВД в
Устьвымлаге - мой отец. Особые приметы - татуировка русалки на левой
голени". Мария Павловна... - остановилась на миг, забила крестом отчество
Павловна, приписала Стюарт. Получился агентурный псевдоним - МАРИЯ СТЮАРТ.
Марь Пална выдернула лист из машинки, положила перед Седым, рядом,
достав из сумки, бросила серебряный медальон с кудрявой буквой.
Седой понял все, еще не пробежав лист, только по медальону,
подаренному тысячу лет назад застенчивой заключенной, так и не выбравшейся
из лагерного архипелага. Побледнел, вышел, добрался до кабинета
Грубинского, не спрашивая - благо бутылка и чистые стаканы на столе -
налил доверху и, стараясь не расплескать, вернулся к Марь Палне.
Седой, скорее всего, пересчитывал мысленно, под скольких же мужиков
подложил дочь... или вспоминал ту заключенную... или понял в ту минуту,
что жизнь прожита, и его обманули... или готовил себя к исполнению
принятого решения... долго смотрел на дочь, долго пил, пока стакан не
опустел... протянул медальон Марь Палне, та спрятала в сумку, достал
зажигалку, подпалил донесение и держал, обжигая пальцы, пока бумага не
обратилась в ломкий, сухой пепел... еще раз долго посмотрел на дочь и...
указал на дверь.
Марь Пална вышла, притворила дверь и замерла в ожидании, знала, что
выходить не нужно, видела это по отцовским глазам, глаза молили - не
выходи!
Но есть же хоть тень справедливости в этой жизни... кто-то же должен
заплатить, пусть и поздно, пусть и вовсе бессмысленно...
...Грохнул выстрел!..
Из кабинетов посыпались сотрудники, первым распахнул дверь тщедушный
гэбэшник. Марь Пална увидела Седого таким, каким никогда еще не видела:
лицо ненапряженное, улыбающееся, мальчишеское, будто его мучало давно
забытое и... наконец вспомнил. Из уголка рта вытекала струйкой кровь.
Офицерик и Грубинский первым делом бросились к кофру, проверили целы
ли замки, успокоились...
В неразберихе и толкотне в коридоре Марь Пална прошла в кабинет
подполковника, приблизилась к Реброву, погладила по волосам; произнесла
негромко, но внятно:
- Держись... И еще... теперь я знаю, кто за тобой стоял... твой
отец... настоящий...
Ребров хотел услышать, кто именно...
В кабинет влетел Грубинский:
- Вы говорили?
- Нет. - Марь Пална теребила сумку. - Я пойду?
Подполковник рассеянно подписал пропуск:
- Только зайдите в четвертый кабинет... расскажите, как это
случилось... почему...
- Понятия не имею, - смело глядя в глаза дознавателю, сообщила Мария
Стюарт.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24