Кроме умеренной зарплаты, конвоирам почти ничего не перепадало. Они торчали рядом с клеткой в основном для проформы - так полагалось по уставу, предписывающему надежно бдить на процессах с убийцами, маньяками и государственными преступниками. Для них это было столь же буднично, как для рабочего - штамповка алюминиевых мисок.
- Чучелам отстегивать ничего не надо, - сказал Червонец адвокату в приватном разговоре, под "чучелами" имея в виду всех, кроме самого адвоката, следователя, прокурора и судьи.
- А разве кто-нибудь собирался? - почти искренне удивился адвокат. - Думаю, что в вашем деле особенных затруднений не будет. Неосторожное обращение с оружием. Вы расстроились, что было вызвано оскорблениями и угрозами со стороны пьяных музыкантов и наглой администрации кафе. Предъявим им встречный иск. Разрешение на ношение оружия у вас в полном порядке, свидетели все на нашей стороне.
С администратором кафе, как я справедливо полагаю, ваши люди уже провели разъяснительную работу.
- Натурально провели, - кровожадно ухмыльнулся Червонец, - конкретно все перетерли, по уму.
- Очень хорошо, - адвокат привычно улыбнулся, показав дорогие зубы, - я думаю, что вполне можно рассчитывать на небольшой условный срок, если, конечно, не случится форс-мажорных обстоятельств.
- Мажорных… нет, мажоров там точно не было.
- Оч-чень хорошо… - адвокат не совсем понял, что имел в виду его подопечный, но не подал виду.
- Так я чо говорю… - Червонец нахмурил шишковатый лоб, - лабухи эти недоделанные с самого начала в жопу пьяные были. А кто танцует девушку - тот и заказывает музыку. А как мне под такую мутотень Бастинду танцевать было? Джяз, бля…
Вместе с угрожающего вида братками была Бастинда, верная боевая подруга Червонца.
Мишуры на Бастинде было что на новогодней елке, и в зале суда она выглядела несколько неуместно. Демонстрируя недюжинные переживания по поводу суда, а также свою жаркую любовь к Червонцу, она прижимала руки, покрытые ровным ультрафиолетовым загаром и украшенные массивными золотыми гайками, к свому маленькому сердцу, надежно спрятанному за мощным силиконовым бюстом. Глядя на нее, Червонец самодовольно лыбился. Бастинда отвечала ему взаимностью - многозначительно щурилась, пожимала плечами и скромно опускала глаза.
Но иногда она бросала взгляд на задние ряды, где сидела Лина, отказавшаяся быть свидетельницей, и тогда на ее лице появлялось совсем другое выражение.
Лина свидетелем по делу не проходила, но на суд не могла не прийти. Парик, неяркая блузка под вязаной кофтой, обыкновенная юбка, скрывавшая стройные ноги, модные в позапрошлом сезоне туфли - все это превращало красавицу Лину в утомленную учительницу средней школы для придурков. Идя на суд, она изменила внешность, но Бастинда все равно узнала ее и теперь бросала на сидевшую за спинами публики Лину недобрые взгляды.
Лина с нервным любопытством поглядывала то на судью, то на прокурора, умело изображавшего беспристрастность и мощь неподкупного закона, то на адвоката, с озабоченным видом перебиравшего бумаги.
Один из членов коллегии судей - мелкий рябой мужичок, сидевший слева, - был похож на слесаря крупного машиностроительного завода, мечтавшего о воскресной рыбалке с непременной водочкой, а тетка справа - на чертежницу, выдернутую из-за кульмана.
Председательствующая на заседании судья - видавшая виды крепкая пятидесятилетняя баба, знающая "че-по-чем" - страшно раздражала Лину. Она видела, что неудовлетворенная, оттого злобная немолодая женщина прятала свои проблемы под холодной маской справедливости, о которой на самом деле не имела ни малейшего представления.
Что представляет собой правосудие, Лина знала из художественных фильмов про бандитов и ментов, а также из многочисленных публицистических передач, в которых удалые журналисты лихо вскрывали общественные язвы.
Время от времени этих журналистов убивали, что само по себе было прямым доказательством того, что они были правы в своих предположениях и обвинениях.
Лина не питала иллюзий по поводу суда, который должен был начаться с минуты на минуту, но все же надеялась, что хоть на этот раз справедливость восторжествует, что убийца понесет тяжкое наказание, что Максим, ее любимый Максим, будет отмщен. Она знала, что ее надежды весьма и весьма наивны, но ничего не могла с собой поделать, и в ее воображении рисовалась сцена объявления приговора, в которой судья встает и произносит: "Подлый убийца Червонец заслуживает смерти. Отрубить ему голову!"
Но в очередной раз посмотрев на судью, Лина горестно вздохнула и покачала головой.
Каждый раз, когда Лина смотрела на Червонца, в ее груди сжимался холодный противный комок. Комок подкатывался к горлу и мешал ей дышать. Ей хотелось раздавить его, растоптать, сжать пальцы на его мускулистой шее так, чтобы лопнула кожа и брызнула дымящаяся кровь…
Она вздохнула и опустила голову.
Она снова посмотрела на совершенно спокойного Червонца и подумала о том, что если даже ему дадут большой срок, в его жизни не произойдет серьезных неприятных перемен. Ну, попадет он на зону - а там все такие же, как он, и он окажется в привычном ему обществе и будет чувствовать себя вполне комфортно…
В зале стоял приглушенный шепот.
В задних рядах оживленно переговаривались постоянные зрители - судебные старухи. Пронырливые бабки справедливо предпочитали телевизору и посиделкам на скамейках рядом с подъездами открытые уголовные заседания, билеты на которые, как известно, покупать не нужно.
- А ведь впаяют ему, извергу, десяток годков, - кровожадно шептала одна из старух, - судья-то какая строгая, а адвокатик - даром что очки надел, шибко плюгав. Прокурор его задавит.
- Все пятнадцать с гаком - убивцу, - уверенно прошуршал другой сдавленный шепот, - а ежели прокурор настоит - тогда расстрел, не иначе.
- Да нет, Эльвира Матвеевна, расстрел за покойника сейчас не дают. Теперь - как при товарище Сталине - четвертак. Считай - пожизненно. Так ему и надо - вон рожу-то какую наел!
"А ведь не впаяют ему ни десятку, ни пятнадцать, - грустно подумала Лина, слушая краем уха старушечьи комментарии, - тут вы, бабушки дорогие, ошибаетесь. Все схвачено, за все заплачено - так вроде сейчас говорят… И если его и посадят все-таки - то ненадолго".
Свидетельница убийства в джаз-кафе администраторша Валентина заметно нервничала:
- Эта компания мне сразу не понравилась - к нам такая публика обычно не ходит. У нас люди интеллигентно выпивают, слушая хорошую музыку. А эти были пьяные, вели себя развязно… Когда концертная программа закончилась - беспардонно требовали "конкретной музыки". С ними вежливо - они чуть ли не в драку. А потом - стрельба. Ужас просто какой-то.
- А как получилось, что в руках у этого гражданина, - судья указала на спокойно сидевшего в клетке Червонца, - оказался пистолет?
- Я не знаю… По-моему, он, - Валентина кивнула в сторону клетки, - выхватил его из-под куртки. Да это наверняка все видели.
И она с надеждой посмотрела в зал.
Судья нахмурилась и резко заметила:
- Отвечайте по существу вопроса и не ссылайтесь на мнения других.
Червонец презрительно скривился и громко произнес:
- На ствол у меня ксива есть, а вытащил я его для самообороны. Наехали на меня лабухи. А главный их хотел меня микрофоном по башне отоварить.
- Подсудимый, - с притворной строгостью сказала судья, - вам будет предоставлено заключительное слово, в котором вы изложите свою позицию. Попрошу не прерывать свидетеля. И постарайтесь воздерживаться от жаргона.
- Во как… - хотел было возмутиться Червонец, но адвокат, слегка приподняв ладонь, жестом остановил его.
- Ваша честь, - любезно сказал он, - у меня вопрос к свидетелю.
- Не возражаю, - согласилась судья.
- Гражданка Розенблюм, поясните, как вы можете быть уверены, что подсудимый намеренно выстрелил в пианиста? Ведь сами вы во время выстрела находились в противоположном от сцены конце зала.
Валентина смутилась и снова вспомнила, как за несколько дней до суда к ней домой пожаловали непрошеные гости.
Мокрый, который сейчас смотрел на нее как кот на мышь, наведался к ней с двумя приятелями. Разговор не был слишком длинным. Валентине пригрозили, немного придушили подушкой, но так, что никаких следов на лице и на теле женщины не осталось.
- Если будешь себя хорошо вести, сука, твои малолетние ублюдки и школу закончат, и до старости доживут, - вкрадчиво объяснял ей Мокрый, пока двое дружков срывали с Валентины платье, - а если лишнее болтать станешь, то мы не только сейчас тебя оттрахаем, а каждый день будем в гости приходить.
Валентина была в ужасе, но ее так и не изнасиловали, потому что Мокрому нужно было всего лишь напугать ее. И это ему удалось.
Конечно же, Валентина видела все.
Конечно же, она всех узнала - Червонца, Бастинду, Мокрого и четвертого из их компании, но…
В коридоре суда к ней неторопливо подошел угрюмый мужик в кожаной куртке и, прищурившись, поинтересовался:
- Как детишки, здоровы ли?
И, усмехнувшись, отошел в сторону.
Валентина похолодела и, чувствуя, как страх запускает когти в ее сердце, бессильно посмотрела на его широкую спину.
Двое детей - Маша и Антоша - были для нее дороже всех правд и истин, и она знала, что ради них пойдет на что угодно - на ложь, на предательство, а если будет нужно - то и на убийство.
Поэтому, хоть и хотелось ей закричать на весь зал: "Да, я видела, как этот подонок застрелил беззащитного музыканта", она потупила взор и невнятно сказала:
- Я не уверена…
- Говорите громче, - прервала ее судья, - суду вас не слышно.
Валентина кашлянула, прочищая пересохшее горло и, собравшись с духом, громко и четко ответила:
- Действительно, во время выстрела я была в стороне от сцены, у выхода в фойе. Поэтому я не могу с полной уверенностью сказать, что этот человек, - она кивнула на Червонца, - специально целился в Макс… в пострадавшего.
Услышав это, Лина почувствовала, как кровь ударила ей в голову.
Она прекрасно знала Валентину, они часто виделись в кафе, и вот теперь Валентина показала себя совсем с другой стороны… Лина закрыла лицо руками и окончательно поняла, что это судебное заседание - просто фарс, а ее надежды на правосудие наивны и смешны.
- Вы уверены, что не видели момента выстрела? - переспросила судья, внимательно посмотрев на Валентину.
Но все силы Валентины ушли на то, чтобы твердо солгать, и, ощутив вдруг внезапную слабость, охватившую ее, она тихо ответила дрогнувшим голосом:
- Да. В зале было темно, накурено. Я не уверена…
- Так он целился в пострадавшего или нет? - наседала судья, подавшись вперед.
- Я не знаю, - с мукой в голосе выкрикнула Валентина и разрыдалась.
По залу пронесся тихий ропот, бабульки зашуршали, а со стороны фракции братков донесся тихий смех.
Мокрый, указывая толстым кривым пальцем на запуганную женщину, усмехнулся и громко сказал:
- Да она сквозь свои окуляры вообще ни хрена не видит!
- Требую тишины, - судья изобразила на лице глубокое возмущение и громко постучала по столу костяшками пальцев, - свидетель, можете ли вы со всей уверенностью утверждать, что гражданин Соцкий намеренно стрелял в пианиста на сцене?
- Нет, - сквозь слезы выдохнула бледная администраторша.
- Хорошо, - удовлетворенно кивнула судья. - Вы свободны.
Покопавшись в бумагах, она обратилась к секретарю:
- Пригласите свидетеля Ставрогина.
В зал с независимым видом вошел тот самый мужик, который несколько минут назад насмерть перепугал Валентину, поинтересовавшись здоровьем ее детей.
Братки довольно заулыбались, увидев нужного свидетеля.
Червонец, непринужденно сидевший в своей клетке, приветливо махнул рукой, а мужик подмигнул ему в ответ.
С "галерки", облюбованной судебными бабушками, послышались недовольные голоса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31