Итак, я, доживший до седин, стою на "атасе", то есть участвую в
экспроприации экспроприаторов, то есть в краже, и вижу в том положительный
смысл и, следовательно, оправдываю...
Опять за спиной в доме какие-то шумы, а глаза мои слезятся от
напряжения. Контуры калитки то исчезают, то расплываются, то вдруг видятся
какие-то фигуры... Я решаюсь взглянуть на зеленые стрелочки моих часов, и
в этот момент кто-то хватает меня сзади так, что руки мои оказываются
словно впечатаны в тело канатами...
"Господи! Просмотрел!"
Отчаяние и стыд парализуют меня сильней, чем та воистину мертвая
хватка, в которой оказался, но свободны губы, и я возношу секундную
молитву, чтобы они не подвели меня, и они не подводят - свист получается,
как он получался в детстве, резкий, звонкий, короткий, как выстрел.
"Ах ты, сука!" - слышу я над ухом и тут же глохну от удара, видимо,
наотмашь. Чувствую на скуле кровь, но не от силы удара, иначе я бы
выключился, скорее, кожа просто расцарапана ногтем... Этот некто, что
подловил меня, по-прежнему сзади. Теперь он перехватил ворот рубахи,
запрокидывает меня на спину и душит воротом. Правая рука свободна, и я
оттягиваю его, как могу, рву пуговицы. Он тащит меня к дому, и если
дотащит, то это полный провал по моей вине. Как он мог проскользнуть
незамеченным, как сумел оказаться у меня за спиной, я же не отрывал глаз
от калитки? Может быть, он не один здесь?
Инстинкт подсказывает - я расслабляюсь, я волокусь мешком, торопливо
переставляя ноги, чтобы не повиснуть, тогда он удушит меня. Расслабляюсь и
как бы закручиваюсь влево. По его дыханию и шипению определяю рост. Чуть
выше меня. Но крепок! Какой-нибудь отставной спортсмен... До предела
закручиваюсь влево, рискуя потерять сознание от удушья, зато у правой руки
неограниченная возможность. Неограниченная, но всего одна, и, если я не
воспользуюсь ею, другого шанса у меня не будет. Слева направо всем
размахом я бью вытянутой ладонью по тому месту, где должно быть горло.
Промахиваюсь, удар приходится по губам, но я все вложил в этот удар, и
короткий шок, что и требовалось, освобождает меня от хватки сзади. Теперь
уже левой рукой кулаком бью в горло, место уязвимое равно для хлюпиков и
богатырей. Я его вижу. Рыча и хрипя, он заваливается в кусты, этакий
квадратный битюг, кусты трещат под ним. Или подо мной, потому что бегу
напропалую к калитке. По кадыку я не попал, а от удара в шею этот кабан
оправится скоро. От калитки бегу не более ста метров. Ноги отказывают,
икры кричат от боли. Прогибаясь в коленях, еще пытаюсь продолжить бег, но
как раз конец переулка, где-то, наверное, кончились танцы, по улице идет
молодежь, и я скоро мешаюсь в толпе, на перекрестке сворачиваю в сторону
санатория и уже совсем спокойно иду по аллее, восстанавливая дыхание и
рассудок. Отведенное на операцию время истекло, и, если тот провалялся в
кустах хотя бы пять минут, все закончилось успешно, это главное, что меня
тревожит, ведь как-никак я бежал с места действия, хотя это и было
предусмотрено планом... Но план я провалил. Я просмотрел его возвращение,
даже если он вернулся не через калитку...
Я останавливаюсь, потому что чувствую головокружение и почти тошноту.
Это состояние мне знакомо. Так бывает, когда я вчистую что-то проигрываю.
Он прошел не через калитку. Он вышел из дома. Тот звук, что я
услышал, когда открывал калитку, - на калитке была сигнализация, и это
значит... У меня перехватывает дыхание. Я не хочу проговаривать, что это
значит. Но что слово, когда существует мысль, которая быстрее слов. Мысль
нематериальна, она либо уже есть, либо ее еще нет. В данном случае она
есть.
Меня использовали в качестве подсадной утки. Пройдя через калитку, я
должен был выманить хозяина из дома. Он мог убить меня, искалечить, и все
это предусматривалось планом! Кто подлинный автор плана, неужто она, эта
красавица с душой росомахи! Боже, как стыдно! Кажется, ничего подобного
еще не бывало в моей жизни. Да что же это за поколение такое проросло на
земле нашей? Нет, а я-то! Развесил уши, старый идиот. Надо же было так
позорно купиться! Ведь чувствовал же, что не все чисто в плане. Достаточно
было хладнокровно проанализировать его, но где там! Такая мордашка перед
глазами! Только представить, как они будут обхихикивать меня - от одного
этого можно удавиться!
Но стоп. Отставим в сторону уязвленное самолюбие.
Все-таки цель авантюры - спасти мать от тюрьмы. Чтобы освободить
мать, ее дочь подставляет меня, чужого человека с нелепой судьбой и
типично старческим самомнением на предмет собственного жизненного опыта. В
ее глазах я просто "чокнутый". Таковым я был в глазах многих, и с нее ли
требовать... Она все рассчитала правильно, моя Афродита, я уверен, это она
инициатор и вдохновитель, это она просчитала меня, как компьютер... Опять
о себе. Сейчас мне нужно быть предельно объективным, чтобы не задохнуться
в обиде. Я должен помнить, что Людмила спасает мать, это главное, то есть
цель. Цель свидетельствует о глубинном, средства о вторичном, но не о
второстепенном. И далее я должен расставить последние акценты. Цель -
мать. Средство - я. Какой нужно сделать вывод, чтобы погасить внутреннюю
дрожь, а меня буквально колотит, так уж это больно бывать в дураках... Да,
вывод. Молодая женщина, воспитанная в эгоизме, совершает бескорыстное
действие, возможно, первое в своей жизни. Она еще не успела узнать о
влиянии средств действия на цель действия, ей это еще предстоит, и это
будет горький опыт, способный подкосить, поломать, но и выпрямить, - такое
равно возможно, а пока не ведает, что творит, и потому простится...
В конце концов все хорошо, а победителей, если и судят, то с улыбкой
сочувствия и в основном для порядку.
Я уже не стою, а иду. Собственно, я уже делаю второй круг вокруг
санатория. Теперь я хочу думать о том, как завтра попрут глаза на лоб у
местных следователей, когда вывалят им на стол полмиллиона - выкуп за
утопленницу, как нелегко будет им мотивировать отказ в освобождении, какой
удар предстоит вынести Людмиле. Может быть, именно тогда она вздрогнет от
мысли, что чуть было не принесла в жертву чужого человека, между прочим,
спасшего жизнь ее матери, и жертва эта была напрасна, то есть могла
оказаться напрасной... И опять я о себе. Вроде бы все разложил по
полочкам, а тошно. Надо бы идти спать, я знаю, сегодня обязательно полечу
во сне, потому что летаю всякий раз, когда оказываюсь в стыдной ситуации,
и чем больше стыд, тем великолепнее полет, это такое счастье - раскинуть
руки и парить над землей, и какая же она красивая, земля, с птичьего
полета, именно с птичьего, а не самолетного. Ни за что я так не благодарю
Бога, как за эти длительные, совершенно реальные полеты по ночам после
жизненных неудач и промахов. Так было с детства. Так было всю жизнь. Так
будет сегодня. И, наверное, до конца дней моих, потому что ничему не учат
годы, а иногда, как сегодня, мне вообще кажется, что ни единой клеткой
своего мозга я не поумнел с того уже забытого мгновения, когда совершил
первую ощутимую ошибку в жизни, когда первый раз оторвался от земли и
взлетел, и захватило дух восторгом и радостью, и когда впервые не
захотелось проснуться.
В комнату пробираюсь бесшумно, не включаю свет, соседи спят. Кто-то
умеренно похрапывает. Добрые, славные люди! Как ни прекрасны полеты во
сне, искренне желаю вам не видеть снов.
Утром тщательно исследую перед зеркалом мою пострадавшую скулу.
Царапина пустяковая, но некоторая односторонняя припухлость на физиономии
имеется. Не без гордости признаюсь, что отделался сущим пустяком. И вообще
нахожу, что вчерашние мои переживания были преувеличениями, потому,
наверно, совершенно не помню снов прошедшей ночи. Заснул, как упал.
Проснулся, как выпал.
Сегодня первый дождь за все время моего пребывания у моря. Еще из
окна в просветах аллей замечаю темную синь штормующего моря, и это мне
обязательно нужно видеть, надо только решить проблему зонта, как-то не
подумал обзавестись им ранее, сработал штамп представления о
Причерноморье, как о царстве солнца, воды и зелени.
Есть еще нечто, поддерживающее меня в состоянии некоторого
возбуждения. Я хочу, нет, я должен знать, чем закончилась процедура сдачи
денег. Прокручиваю варианты выхода на знакомого мне оперативника, но все
они искусственны и способны осложнить ситуацию. Конечно, я очень хочу
надеяться, что Людмила сочтет должным поставить меня в известность о
результатах нашей совместной авантюры, ведь, как оказалось, моя роль была
совсем не второстепенной, и, наконец, должны же быть у нее угрызения
совести, хотя именно этот момент ее сознания, если он присутствует, может
воспрепятствовать ее контакту со мной. Ей же нужно будет каким-то образом
оправдываться или извиняться. При всей благопристойности ее намерений
относительно матери со мной она поступила по любым правилам непорядочно.
Не может она этого не сознавать.
После, во время завтрака, на прогулке по санаторному парку, все время
ловлю себя на том, что сочиняю для Людмилы речи - монологи оправдания и
извинения. И чего там, я уже принял ее извинения, им нужно только
прозвучать хотя бы в самом упрощенном варианте - и внутренне я готов к
дальнейшему соучастию в судьбе коварного семейства. Оказывается, вчерашнее
приключение вместо того, чтобы оттолкнуть меня от них, лишь повязало
крепче прежнего. Всякий раз, как касаюсь рукой моей припухшей скулы,
улыбаюсь, а смысл улыбки, если перевести ее на слова, мог бы звучать
приблизительно так: ах ты, дрянь! надо же меня так облапошить! ну и сильна
девка! И если бы кто-нибудь услышал эти фразы произнесенными, то не
усомнился бы, что это не брань, а всего лишь почти дружеское, почти
любовное ворчание, и что прощение, если оно было на повестке, состоялось
намного раньше, чем эти фразы оказались произнесенными. И ни следа от
обиды. Все видится скорее забавным, чем трагическим. Ну влип немного.
Разве первый раз? Всего лишь нужно предполагать, что люди, с которыми
сводит судьба, сложнее возможных представлений о них, к такой сложности
нужно быть готовым, а не высчитывать ее по шаблонам собственного,
непременно ограниченного опыта.
Короче говоря, я хочу увидеть Людмилу и узнать о результатах. Можно
изменить фразу, и она зазвучит не менее правдиво. Я хочу узнать о
результатах и увидеть Людмилу. Если они уже знают о бесполезности их
попытки - мать не выпустят, - я уверен, у Людмилы возможно состояние
отчаяния, депрессии, чего угодно, и я могу быть полезен. Можно будет даже
продумать мое посещение следователя, я же и сейчас имею право
интересоваться судьбой спасенной мной женщины. Следователь может сказать
мне больше, чем им, о чем-то я могу догадаться, все же мой опыт в общении
со следователями чего-нибудь стоит.
Я должен их увидеть. Я обязан их увидеть. Мне нужно их искать. Теперь
приходит легкость и ясность суждений, уже непосредственно связанных с
действиями.
Зонт, громадный и старомодный, обнаруживается у Андрюхи, он вручает
его мне с удовольствием, это, оказывается, теща подложила ему свою
реликвию времен нэпа. Для пробы я распускаю его, возношу над головой, и
мои друзья гогочут и советуют сворачивать зонт всякий раз, как встретится
милиционер, потому что меня могут запросто принять за американского
парашютиста.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15