Я просматриваю в бинокль улицы и проулки, интересуюсь их
освещенностью. Предлагаю проделать этот путь днем, чтобы ночью идти
уверенно, но мне не советуют этого делать, потому что некоторые из
проулков почти не посещаемы чужими и меня случайно может запомнить
какой-нибудь местный житель. Я считаю, что это чрезмерная осторожность, но
соглашаюсь и добросовестно изучаю ориентиры для ночного прохода, которые
мне объясняет Валера.
В сущности, дело пустяковое. В одиннадцать тридцать я должен выйти из
санатория и не спеша к двенадцати быть у калитки. Ровно в двенадцать я
должен войти в сад и пробыть там полчаса. В случае чрезвычайной ситуации,
имеется в виду возвращение хозяина, я в силу моих способностей изображаю
свист, перемахиваю через невысокий забор около флигеля и исчезаю в темном
переулке. Валера и Людмила категорически исключают такой вариант, но их
категоричность все же не набирает одного процента до ста, а они хотят
исключить из возможного даже случайность.
Честно говоря, не все мне здесь понятно. Хотя бы, например, почему
подстраховать Валеру нужно только с одной стороны, с тылу. Если речь идет
о роковой случайности, она может объявиться и с парадного входа. И еще
кое-что... Но я ни о чем не спрашиваю, почему-то доверяя именно Людмиле, а
не ее другу, доверяю в том смысле, что предполагаю ее автором всего
проекта в целом. Женщина, которая может так держать руль моторной лодки, -
у нее мертвая хватка в делах, представляющих ее собственный интерес. Она
слишком трезва для необоснованного риска и не столь коварна, чтобы
подставлять чужого человека, спасшего ее мать.
Еще некоторое время смотрю в бинокль, хотя это уже лишнее. Несколько
огорчительна простота всего предстоящего, но знаю из личного опыта, что
чем проще дело, чем оно конкретнее, тем реальнее результат. Не верю, что
деньги принесут свободу бывшей самоубийце. Оперативники, подкинув Людмиле
идею сдачи денег, лишь облегчили свою задачу, заведомо обманув девчонку.
Но положительным и конкретным результатом предстоящей авантюры я считаю не
свободу Людмилиной матери, тем более что, как мне представляется, там все
сложнее, если учитывать всякие личные обстоятельства, тот треугольничек,
что промеж них сложился. Нет. Результат - это дочь хочет спасти мать.
Бывший любовник хочет спасти брошенную им женщину. Любовник хочет спасти
мать своей любовницы. Любое из этих трех намерений морально. В действии
предполагается риск. Я своим участием могу свести этот риск до минимума.
Однако что-то много рассуждаю. Это тревожит. Я ведь себя знаю. Обычно
после принятия какого-либо конкретного решения всегда испытываю легкость и
повышенную восприимчивость ко всему, что не имеет отношения к делу. А тут
все пялюсь и пялюсь на домик с флигелем и мну в руках морской бинокль. И
друзья мои притихли. Не слышу их. Может быть, подозревают во мне
нерешительность или сомневаются в надежности? Спешу успокоить их,
поворачиваюсь и успеваю заметить быстрое размыкание взглядов Людмилы и
Валеры. Застигнутые, они пытаются изобразить доверие и деловитость,
Людмиле это дается труднее, она этим рассержена, и улыбка на ее лице
вызывает во мне противоречивое чувство нежности и раздражения
одновременно.
- Моя функция в вашем предприятии элементарна, и можете не
тревожиться на этот счет. Думаю, что нам целесообразно расстаться сейчас.
Надеюсь, что в случае каких-либо изменений вы найдете возможность
известить меня.
Они заверяют и несколько обескуражены сухостью моего тона.
До берега мы добираемся быстро. Валера остается в лодке, а Людмила
выпрыгивает вместе со мной. Я подаю ей руку, но она вдруг кидается мне на
шею.
- Я стопроцентно знала, что вы согласитесь!
И тут она целует меня тем коварным поцелуем, в котором вроде бы одна
дружеская симпатия, но вот оно, утонченное искусство женских губ! Этот
поцелуй остается как бы запечатленным и будет помниться тем уголком
памяти, где прячется все самое иррациональное, не поддающееся анализу и
определению, но способное к воздействию на сознание в чрезвычайно
ответственных ситуациях, когда человек нуждается в исключительной
трезвости мысли.
"Спекулянтка!" - хочу сказать ей, но, конечно же, не говорю и ухожу с
таким видом, будто красивые женщины целуют меня так часто, что я, право,
этим пресытился уже много лет назад. Впрочем, уверен, что видом своим я ее
не обманул и что она знает обо мне больше, чем я сам.
Пройдя по набережной, прежде чем свернуть в проулок к санаторию, уже
по привычке прощаюсь с морем.
"Ну что ж, - говорю, - всем, что уже произошло и что еще произойдет,
я обязан тебе, мировая свалка aш два о. И от того, чем все закончится,
зависит характер нашего будущего прощания и специфика моих воспоминаний о
тебе. Трепещи! Ты можешь не состояться как положительный феномен материи,
если я не определю тебя таковым, ведь весь мир и ты в том числе всего лишь
комплекс моих впечатлений. Я не капризен, но и без снисходительности.
Безмозглость твоего колыхания от берегов до берегов за смягчающее
обстоятельство принята не будет..."
Потоки южного солнца падают на поверхность моря и дарят ему цвет. Они
же дарят ему и тепло, и жизнь жизнью живущих. Люди еще щедрее. Они дарят
мою личность. Я же с этим не потороплюсь, потому что не хочу как все, а
только как я...
В вестибюле санатория меня поджидает сюрприз - мой знакомый
оперативник. Он жмет мне руку с таким удовольствием на лице, словно я
только что повысил его в звании.
- Видите, как мне везет, - сообщает он радостно, - только что пришел,
пяти минут не прошло, и вы...
Он так радуется своей удаче, что у меня возникает подозрение: не
сидел ли он у меня на хвосте с самого утра? А в санатории оказался первым,
отработав двухсотметровку по обходной аллее?
- Не против, если поговорим?
- Отчего же, - отвечаю. - Всегда приятно поговорить с интересным
человеком.
Он смеется, потому что плевать хотел на двусмысленные остроты. Мы
проходим в уголок вестибюля и разваливаемся в креслах друг против друга.
- Ну, как отдыхается?
- Нормально. Да, кстати, - спрашиваю вдруг, - не скажете мне, вы ведь
местный или по крайней мере все здесь знаете, вот этот санаторий
чем-нибудь принципиально отличается от всех остальных?
Он пожимает плечами.
- Он самый старый, менее комфортабельный, ну и соответственно
дешевый. А что?
"Я так и знала!" - сказала Людмила, когда я ответил на ее вопрос. И
засмеялась. Почему она это знала? И почему смеялась? Над этим теперь нужно
думать. Обязательно думать. Тревожно что-то. И совсем не хочется
разговаривать...
- Утопленница наша чувствует себя хорошо. Это, наверное, вам
интересно. Вы, так сказать, ее крестный!
Опять улыбается. Очаровательны эти служебные улыбки наших доблестных
сотрудников доблестных органов.
- Если не ошибаюсь, - отвечаю, - в вашем мире крестными зовутся те,
кто сажает.
- Ну, это в нашем!
- Как у нее настроение?
- Как у подследственной. Понемногу говорит, ну, то есть дает
показания. Она уже не в больнице, вы понимаете.
- Понимаю.
Он меняет позу с вольготной на деловую. На лице предельная
доверительность.
- Кругами ходить не буду. Хоть вы и были в роли спасающего, а все
равно мы должны были вами, так сказать, поинтересоваться. Знаете, всякое
бывает в такой ситуации. Скажу вам по секрету, - он подмигивает мне, - что
кое-кто у нас там отпал, когда читал справочку на вас. Интересно бы просто
так поговорить... Впервые встречаю человека с такой биографией. Вы ведь,
так сказать, не по нашему ведомству проходили...
Не помогаю ему ни репликами, ни взглядом, но, похоже, затруднений он
не испытывает.
- Вы встречались с дочкой Веры Антоновны.
Он разводит руками, что означает - служба, мол!
- Прямо скажу, не очень рассчитываю на вашу помощь, я ведь тоже читал
ту справочку, нет у вас оснований нам симпатизировать, хотя мы и не то
ведомство, а все-таки попросить вас о помощи попытаюсь. Терять-то нечего.
- Терять нечего, - соглашаюсь. - Насчет помощи не обещаю, а вот если
бы вы рассказали мне что-нибудь об этом семействе без обязательств с моей
стороны, был бы признателен.
Он почему-то обрадован моей просьбой и, словно совершив первую
запланированную победу, откидывается в кресле.
- Это можно, семейка, скажем прямо, гнилая. Мамаша - хищница союзного
масштаба. Ниточки в Москву и дальше. Красивая баба - и это не самое
последнее ее оружие. Шлюхой не назовешь, но постелькой пользовалась, когда
дела стопорились. Дочка вся в мамашу...
Что-то в моем взгляде, наверное, мелькнуло такое, что он запнулся.
- Ну, не в полном смысле, конечно... Но все равно, в моральном смысле
у них сплошной плюрализм, так сказать. Аполлончик ихний, вы с ним
познакомились, умудряется спать с обеими, типичный этот, опять слово
забыл, хорошее слово, точное, но всякий раз, когда надо, забываю... Ну,
который за счет бабы живет... Альфред, Адольф, Аскольд...
- Альфонс, - подсказываю.
- Ну да. Конкретно у нас за ним ничего не числится. А жаль.
- Что жаль? - спрашиваю не очень дружелюбно.
- Сейчас, когда мамаша, так сказать, накрылась, он с дочкой спелся, а
вдвоем они много нам хлопот доставить могут.
- А ошибку в своих рассуждениях не допускаете?
- Да какие там ошибки!
Он вдруг нахмурился, стал серьезен, даже зол.
- Камешки где-то осели. Без дочки там не обошлось. Мамаша говорить-то
говорит, но заначку не сдает. И вообще мы малость поторопились, ниточки,
как в туман, уходят. Один конец есть, другого нет.
Веселость и дружелюбие как маску снял.
- То, что вы были властью недовольны, это ваше дело. Но ворами вам
восхищаться тоже вроде бы не с руки. Так или нет?
- Разве я высказывался на эту тему? И уточните, пожалуйста, в каком
качестве вы хотели бы меня использовать?
Он морщится.
- Использовать! Ну, зачем такие слова! Слово - хитрая штука.
Произнесено правильно, а понять разно можно. Тут ведь все зависит от
вашего отношения.
- К чему? Или к кому?
- Например, к доносительству. Ага! Вот видите! Аж перекосило. Вот как
слово звучит. А у нас, к примеру, есть сведения, что дочка с этим пижоном
чего-то готовят и ведут себя при этом вполне профессионально.
Тут, конечно, я не смог сдержать улыбки. А сыщик всерьез озаботился.
Не понравилась ему моя улыбка, так же, как мне его осведомленность.
- На всякий случай...
Голос его звучит угрюмо и уже без особого доброжелательства:
- ...хоть вы и не новичок в делах, напомню вам о том, что в уголовном
кодексе предусмотрена ответственность за недоносительство, то есть, иными
словами, за сокрытие преступления или умысла на него. Не в порядке угрозы
говорю. Честное слово! Не знаете вы этих людей. Вы же в политических
лагерях сидели, с уголовной публикой опыта общения нет. Смотрите, можете
влипнуть в историю и не отмажетесь.
Что-то мне нужно ему сказать. Дальнейшее молчание только поощрит его
подозрения.
- Если предположить, что я оказался в ситуации, о которой вы меня
предупреждаете, то нетрудно вычислить линию моего поведения. Ничтожна
вероятность, чтобы я обратился к вам. Скорее всего я постарался бы
предотвратить преступление, когда убедился бы в неминуемости его
совершения.
Теперь он смотрит на меня, как я бы мог смотреть на него с учетом
разницы наших возрастов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15