Придешь?
Надеюсь, что придешь, ведь ты не захочешь, чтобы я умерла с горя в тот день, когда все будут радоваться и веселиться.
Твоя до гроба Ана».
- А на словах твоя сеньора ничего не велела передать? - спросил Энрике, прочитав письмо до конца.
- Сеньор, молодая госпожа говорит, что целует руки сеньору и что вы ее господин; и еще говорит, завтра молодой госпоже нельзя выйти, нельзя видеть сеньора. А в полночь она будет ждать у решетки внизу, у окна, что выходит на улицу, в такое время, когда старая госпожа ляжет спать.
- Отлично. И ты думаешь, ей удастся прийти туда?
- Да, мой сеньор. Это комната Фасикии, кормилицы молодой госпожи. Она знает все дела сеньоры так же хорошо, как я. Фасикия постережет, чтобы не пришла старая госпожа.
- Тогда скажи молодой госпоже, что я не пишу ей, потому что ты вручил мне письмо на улице. Но скорее солнце завтра не встанет, чем я не приду на свидание.
Дон Энрике достал из роскошного кошелька золотую монету и, протянув ее негритенку, ласково добавил:
- Беги и не забудь, что я сказал тебе.
- Нет, мой сеньор, - ответил негр и, поцеловав монету, выбежал на улицу.
Дон Энрике бережно спрятал записку и вышел. Друзья последовали за ним.
Эта сцена не обошлась без свидетеля, который хотя ничего не слышал, но легко обо всем догадался. По воле случая у окна дома напротив стоял Индиано. Увидев с высоты второго этажа, как дон Энрике вместе с негритенком вошел под навес, он стал наблюдать за их беседой. Дон Диего сразу узнал своего соперника, и волнение, охватившее его душу, подсказало ему, что дело касается доньи Аны. Это письмо; негритенок, так таинственно беседовавший с доном Энрике; радость, озарившая лицо будущего графа де Торре-Леаль; осторожность, с какой он прятал письмо; золотой, подаренный мальчугану, - все наводило дона Диего на подозрения. Едва негритенок вышел из дома, он взял шляпу и, взглянув, в каком направлении зашагал слуга доньи Аны, бросился в погоню.
Негритенок шел очень быстро. Однако ненависть и ревность воодушевляли Индиано, и неподалеку от главной площади он нагнал мальчишку. Почувствовав, что кто-то взял его за плечо, негритенок обернулся и замер в изумлении перед столь роскошно одетым кабальеро.
- Ты раб сеньоры доньи Аны?..
- Да, сеньор мой, - прервал его негритенок, - я раб моей сеньоры доньи Аны и к услугам вашей милости.
- Хочешь, я сделаю тебя самым богатым негром на свете?
- Как вам будет угодно, сеньор мой, - отвечал негритенок, все больше удивляясь.
- Но для этого ты должен кое-что рассказать мне.
- Да, сеньор мой.
- Что ты делал и о чем говорил только что с этим кабальеро?
- Сеньор мой, ни с каким кабальеро я не говорил, - притворно захныкал негритенок.
- Ладно, не притворяйся. Как тебя зовут?
- Хуаникильо. Так зовет меня молодая госпожа.
- Хорошо, Хуаникильо. Так что же ты сказал тому кабальеро, с которым говорил на улице Такуба?
- Ай, сеньор мой, я не могу. Госпожа будет меня бить.
- Но если она ничего не узнает, а я тебе подарю одну вещицу…
- Нет, нет, она узнает, узнает и побьет меня.
- Ну что ты, не будь дурачком. Скажи мне все и посмотри-ка, что я тебе подарю. - Тут Индиано показал негритенку чудесную золотую цепь, висевшую у него на шее.
Хуаникильо бросил жадный взгляд на цепь и невольно протянул к ней руку.
- Она станет твоей, - сказал Индиано, отступив, - но прежде ответь на вопрос.
Негритенок подумал и наконец решился.
- Хорошо, я все скажу сеньору. Только бедному Хуаникильо придется потом уйти к беглым рабам.
- Нет, нет, не сразу. Я хочу, чтобы ты остался в доме и рассказывал обо всем, о чем я буду тебя спрашивать.
- И всякий раз сеньор будет давать мне золотые цепи? - обрадовался негритенок.
- И цепи и кое-что получше.
- Вот хорошо, сеньор мой.
- Это тебе подходит?
- Да, Хуаникильо очень нравятся всякие хорошие и дорогие вещи.
- Скажи же, о чем вы говорили?
- Мы говорили, что молодая госпожа послала письмо дону Энрике и будет ждать его завтра в полночь.
- Где?
- Дома, у оконной решетки в комнате Фасикии - это черная кормилица молодой госпожи.
- А он что ответил?
- Что придет, сеньор мой.
- Отлично. Получай цепь и послезавтра днем приходи сюда же. Только внимательно следи за всем, что творится в доме.
- Хорошо, господин.
- Ты можешь подслушать, о чем они говорят?
- Старая и молодая госпожа?
- Да.
- Ну еще бы!
- Послезавтра мне нужно знать каждое слово.
- Сеньор все узнает.
- А теперь отправляйся.
Индиано снял свою великолепную цепь и опустил ее в руку негритенка. Хуаникильо посмотрел на цепь, сунул ее за пазуху и бегом бросился домой.
Индиано постоял, пока негритенок не исчез за углом улицы Икстапалапа, а затем, пройдя по улице Такуба, вернулся в тот же дом, из которого вышел.
IV. МАРИНА
Дом на улице Такуба был велик и роскошен. Слуги и рабы, собравшиеся в патио, при виде Индиано склонились в почтительном поклоне. Дон Диего поднялся по лестнице и через анфиладу богатых покоев прошел в прекрасную залу. Мебель, ковры, украшения - все в ней было подобрано с изысканным вкусом. Но сразу бросалось в глаза, что в убранстве испанские обычаи боролись с обычаями коренных обитателей страны.
Комнату украшали пышные султаны из разноцветных перьев, ковры были расшиты золотом, у подножия кресел и диванов лежали огромные шкуры львов, ягуаров и медведей с искусно сохраненными головами и золотыми или серебряными когтями. Столы были заставлены фигурками из золота и серебра, японскими вазами, прекрасными благоухающими цветами.
Когда дон Диего вошел, зала была пуста, но почти в тот же миг отворилась другая дверь и на пороге появилась женщина. Она была молода, и никто бы не усомнился, что в ее жилах течет чистая индейская кровь. Черные глаза сверкали; волосы отливали синевой, словно вороново крыло; между тонкими пунцовыми губами блистали ровные, белые, как слоновая кость, зубы. Цвет лица у этой женщины отливал не бронзой, как у дона Диего, а золотом. Одета она была в голубую, шитую черным шелком тунику без рукавов и корсажа, стянутую вокруг талии золотой цепью с двумя свободно падающими концами. На обнаженных руках сверкали золотые запястья, узкий золотой обруч поддерживал черные волосы.
Увидев ее, Индиано встал и пошел к ней навстречу.
- Дон Диего! - воскликнула девушка. - Мне было так грустно, я думала, ты не вернешься.
- Тебе было грустно, Марина?
- Разве могут быть веселы цветы, когда скрывается солнце?
- Но ведь солнце всегда возвращается; оно знает, что его ждут цветы, и светит только для них.
- Это правда?
- Сеньора, зимой, когда нет цветов, печальное солнце скрывается в тучах.
- Нет, нет, дон Диего, это розы умирают, оттого что прячется солнце.
- Марина, а почему сегодня так медлило мое счастье, почему я не видел тебя раньше?
- Когда я вышла, тебя уже не было. Тебе надоело ждать меня?
- Я уходил, но тут же вернулся, чтобы сказать тебе о своей любви.
Донья Марина ласковым движением взяла дона Диего за руку и усадила рядом с собой.
- Дон Диего, - сказала она с нежностью, - почему ты так упорно не хочешь уезжать отсюда? Этот воздух гибелен для нас. Дерево, возросшее в дикой сельве, в городе чахнет; полевой цветок умирает в саду. Уйдем отсюда, сеньор мой, вернемся в наши леса и луга, где ты говорил мне такие прекрасные слова при бледном свете луны, туда, где ветер пел о нашей любви, где каждый ручей повторял наши поцелуи. Здесь все вокруг нас мрачно и печально, нет ни цветов, ни деревьев, ни ручьев. Женщины и мужчины смотрят на нас с любопытством; повсюду я вижу торжествующих завоевателей. Зачем, зачем ты принуждаешь мою любовь жить в темнице?
- Ты права, Марина. Нам надо бежать из этого отравленного мира. Женщины здесь любят не сердцем, а головой. Рука, которая пожимает твою руку, лишь хочет испытать ее силу, прежде чем начать бой. Самый воздух насыщен здесь ядовитым дыханием рабства. Да, мы уйдем. Но только позже, немного позже.
- Почему позже, сеньор мой? Уж не потому ли, что ты не любишь меня, как прежде? И глаза мои теперь уж не так хороши, и голос не звонок, и лицо не прекрасно?
- Донья Марина, не говори таких слов! С каждым днем я люблю тебя все больше. Я сравниваю тебя с другими женщинами, и если одна из них хоть на мгновение смутит мою душу, то при одном воспоминании о тебе красота ее меркнет, как звезда при появлении солнца.
- О! Какое счастье! Я обожаю тебя, дон Диего. Я твоя, я принадлежу тебе еще с дней нашего детства. Ты тоже любил меня, но ты хотел поехать в Мехико, а я молчала и плакала. Я плакала оттого, что боялась потерять тебя. Потом я подумала: что ж, пусть едет, пусть едет. Он убедится, что нет в мире девушки, которая способна любить так, как я его люблю. Пусть уходит, пусть узнает, сколько лжи, сколько лицемерия таится в груди этих женщин, о которых нам рассказывали путешественники. Пусть любит их, они заставят его страдать, и тогда он снова обратит свой взор на меня и увидит, что я достойна его и сохранила свою любовь, как розовый бутон сохраняет свой аромат. Так я сказала себе и утешилась, дон Диего. Цветы закрываются, когда прячется солнце, чтобы с рассветом вновь раскрыть свои лепестки. Настала ночь разлуки, и душа моя закрылась, поджидая рассвета твоей любви. Я ждала, ждала и с ветром, летящим вдаль, посылала тебе мои поцелуи и вздохи, а у встречного ветра спрашивала о тебе и искала твой образ под сенью рощи и на берегу ручья. Но солнце вставало и заходило, луна умирала и возрождалась вновь, а я все ждала. Деревья роняли листву и зеленели снова, и когда я увидела свежие почки, я сказала себе: раньше, чем опадут эти листья, он будет здесь. Холодный ветер развеял сухие листья по лесу, а я все плакала, потому что тебя не было со мной.
Две слезы скользнули по лицу девушки. Дон Диего прижал ее к груди и нежно поцеловал в лоб.
- Наконец я решилась. Я чувствовала, как приближается ко мне смерть, но боялась не смерти, а боялась умереть вдали от тебя, не увидев тебя в последний раз. Я пустилась в путь и после долгих, долгих дней оказалась здесь, с тобой, в этом городе, где все меня поражает, все мне внушает страх. Ах, дон Диего! А каким я нашла тебя? Печальным, мрачным. Померк веселый блеск очей, и тень страдания легла на твое лицо. Ты был несчастен здесь. Вот почему я ненавижу этих женщин. Не потому, что они похитили у меня несколько дней твоей любви, а потому, что не могли понять тебя. Где этим робким и лживым голубкам следовать за мощным полетом лесного орла!
- Донья Марина! Я преступник! Никогда я не должен был глядеть ни на кого, кроме тебя! Ты благородна, ты прекрасна, ты одна достойна любви. Но небо жестоко отомстило мне. Я не понял ни твоей любви, ни величия твоей души, а эти женщины не поняли меня и моих высоких помыслов.
- Дон Диего, эти женщины внушают мне ужас. Я знаю твое сердце и понимаю, как ты страдал. Но, любовь моя, вернись ко мне, вернись! Я обожаю тебя, как всегда. Душа моя чиста перед тобою, огонь любви не угасал в моей груди, и я боюсь лишь одного, боюсь, что ты уже не тот, что раньше.
- Марина! Марина! Холод несчастия иссушил мой лоб, погасил жар моего взгляда, но сердце мое осталось девственным. Ведь эти женщины, которые, смеясь надо мной, играли моими чувствами, не способны любить и не могут внушить истинную страсть, ту пылкую чистую страсть, которая всегда жила в моей душе, но скрылась в смущении перед утехами и суетой так называемого общества.
- Тогда почему нам не уехать?
- Донья Марина, мы скоро вернемся на родину, мне нужно всего лишь несколько дней.
- Зачем?
- Чтобы отомстить!
- Отомстить? Кому?
- Мужчине, который смеялся надо мной; женщине, которая меня презирала.
В глазах девушки сверкнула молния ярости.
- Ты любишь эту женщину? - глухо спросила она.
- Я не люблю, я ненавижу ее!
- Значит, любил?
- Тоже нет. Я думал, что полюбил ее, но она отвергла меня.
- А этот мужчина?
- Он ее возлюбленный.
- Ты ревнуешь?
- Я сказал, что не люблю эту женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60
Надеюсь, что придешь, ведь ты не захочешь, чтобы я умерла с горя в тот день, когда все будут радоваться и веселиться.
Твоя до гроба Ана».
- А на словах твоя сеньора ничего не велела передать? - спросил Энрике, прочитав письмо до конца.
- Сеньор, молодая госпожа говорит, что целует руки сеньору и что вы ее господин; и еще говорит, завтра молодой госпоже нельзя выйти, нельзя видеть сеньора. А в полночь она будет ждать у решетки внизу, у окна, что выходит на улицу, в такое время, когда старая госпожа ляжет спать.
- Отлично. И ты думаешь, ей удастся прийти туда?
- Да, мой сеньор. Это комната Фасикии, кормилицы молодой госпожи. Она знает все дела сеньоры так же хорошо, как я. Фасикия постережет, чтобы не пришла старая госпожа.
- Тогда скажи молодой госпоже, что я не пишу ей, потому что ты вручил мне письмо на улице. Но скорее солнце завтра не встанет, чем я не приду на свидание.
Дон Энрике достал из роскошного кошелька золотую монету и, протянув ее негритенку, ласково добавил:
- Беги и не забудь, что я сказал тебе.
- Нет, мой сеньор, - ответил негр и, поцеловав монету, выбежал на улицу.
Дон Энрике бережно спрятал записку и вышел. Друзья последовали за ним.
Эта сцена не обошлась без свидетеля, который хотя ничего не слышал, но легко обо всем догадался. По воле случая у окна дома напротив стоял Индиано. Увидев с высоты второго этажа, как дон Энрике вместе с негритенком вошел под навес, он стал наблюдать за их беседой. Дон Диего сразу узнал своего соперника, и волнение, охватившее его душу, подсказало ему, что дело касается доньи Аны. Это письмо; негритенок, так таинственно беседовавший с доном Энрике; радость, озарившая лицо будущего графа де Торре-Леаль; осторожность, с какой он прятал письмо; золотой, подаренный мальчугану, - все наводило дона Диего на подозрения. Едва негритенок вышел из дома, он взял шляпу и, взглянув, в каком направлении зашагал слуга доньи Аны, бросился в погоню.
Негритенок шел очень быстро. Однако ненависть и ревность воодушевляли Индиано, и неподалеку от главной площади он нагнал мальчишку. Почувствовав, что кто-то взял его за плечо, негритенок обернулся и замер в изумлении перед столь роскошно одетым кабальеро.
- Ты раб сеньоры доньи Аны?..
- Да, сеньор мой, - прервал его негритенок, - я раб моей сеньоры доньи Аны и к услугам вашей милости.
- Хочешь, я сделаю тебя самым богатым негром на свете?
- Как вам будет угодно, сеньор мой, - отвечал негритенок, все больше удивляясь.
- Но для этого ты должен кое-что рассказать мне.
- Да, сеньор мой.
- Что ты делал и о чем говорил только что с этим кабальеро?
- Сеньор мой, ни с каким кабальеро я не говорил, - притворно захныкал негритенок.
- Ладно, не притворяйся. Как тебя зовут?
- Хуаникильо. Так зовет меня молодая госпожа.
- Хорошо, Хуаникильо. Так что же ты сказал тому кабальеро, с которым говорил на улице Такуба?
- Ай, сеньор мой, я не могу. Госпожа будет меня бить.
- Но если она ничего не узнает, а я тебе подарю одну вещицу…
- Нет, нет, она узнает, узнает и побьет меня.
- Ну что ты, не будь дурачком. Скажи мне все и посмотри-ка, что я тебе подарю. - Тут Индиано показал негритенку чудесную золотую цепь, висевшую у него на шее.
Хуаникильо бросил жадный взгляд на цепь и невольно протянул к ней руку.
- Она станет твоей, - сказал Индиано, отступив, - но прежде ответь на вопрос.
Негритенок подумал и наконец решился.
- Хорошо, я все скажу сеньору. Только бедному Хуаникильо придется потом уйти к беглым рабам.
- Нет, нет, не сразу. Я хочу, чтобы ты остался в доме и рассказывал обо всем, о чем я буду тебя спрашивать.
- И всякий раз сеньор будет давать мне золотые цепи? - обрадовался негритенок.
- И цепи и кое-что получше.
- Вот хорошо, сеньор мой.
- Это тебе подходит?
- Да, Хуаникильо очень нравятся всякие хорошие и дорогие вещи.
- Скажи же, о чем вы говорили?
- Мы говорили, что молодая госпожа послала письмо дону Энрике и будет ждать его завтра в полночь.
- Где?
- Дома, у оконной решетки в комнате Фасикии - это черная кормилица молодой госпожи.
- А он что ответил?
- Что придет, сеньор мой.
- Отлично. Получай цепь и послезавтра днем приходи сюда же. Только внимательно следи за всем, что творится в доме.
- Хорошо, господин.
- Ты можешь подслушать, о чем они говорят?
- Старая и молодая госпожа?
- Да.
- Ну еще бы!
- Послезавтра мне нужно знать каждое слово.
- Сеньор все узнает.
- А теперь отправляйся.
Индиано снял свою великолепную цепь и опустил ее в руку негритенка. Хуаникильо посмотрел на цепь, сунул ее за пазуху и бегом бросился домой.
Индиано постоял, пока негритенок не исчез за углом улицы Икстапалапа, а затем, пройдя по улице Такуба, вернулся в тот же дом, из которого вышел.
IV. МАРИНА
Дом на улице Такуба был велик и роскошен. Слуги и рабы, собравшиеся в патио, при виде Индиано склонились в почтительном поклоне. Дон Диего поднялся по лестнице и через анфиладу богатых покоев прошел в прекрасную залу. Мебель, ковры, украшения - все в ней было подобрано с изысканным вкусом. Но сразу бросалось в глаза, что в убранстве испанские обычаи боролись с обычаями коренных обитателей страны.
Комнату украшали пышные султаны из разноцветных перьев, ковры были расшиты золотом, у подножия кресел и диванов лежали огромные шкуры львов, ягуаров и медведей с искусно сохраненными головами и золотыми или серебряными когтями. Столы были заставлены фигурками из золота и серебра, японскими вазами, прекрасными благоухающими цветами.
Когда дон Диего вошел, зала была пуста, но почти в тот же миг отворилась другая дверь и на пороге появилась женщина. Она была молода, и никто бы не усомнился, что в ее жилах течет чистая индейская кровь. Черные глаза сверкали; волосы отливали синевой, словно вороново крыло; между тонкими пунцовыми губами блистали ровные, белые, как слоновая кость, зубы. Цвет лица у этой женщины отливал не бронзой, как у дона Диего, а золотом. Одета она была в голубую, шитую черным шелком тунику без рукавов и корсажа, стянутую вокруг талии золотой цепью с двумя свободно падающими концами. На обнаженных руках сверкали золотые запястья, узкий золотой обруч поддерживал черные волосы.
Увидев ее, Индиано встал и пошел к ней навстречу.
- Дон Диего! - воскликнула девушка. - Мне было так грустно, я думала, ты не вернешься.
- Тебе было грустно, Марина?
- Разве могут быть веселы цветы, когда скрывается солнце?
- Но ведь солнце всегда возвращается; оно знает, что его ждут цветы, и светит только для них.
- Это правда?
- Сеньора, зимой, когда нет цветов, печальное солнце скрывается в тучах.
- Нет, нет, дон Диего, это розы умирают, оттого что прячется солнце.
- Марина, а почему сегодня так медлило мое счастье, почему я не видел тебя раньше?
- Когда я вышла, тебя уже не было. Тебе надоело ждать меня?
- Я уходил, но тут же вернулся, чтобы сказать тебе о своей любви.
Донья Марина ласковым движением взяла дона Диего за руку и усадила рядом с собой.
- Дон Диего, - сказала она с нежностью, - почему ты так упорно не хочешь уезжать отсюда? Этот воздух гибелен для нас. Дерево, возросшее в дикой сельве, в городе чахнет; полевой цветок умирает в саду. Уйдем отсюда, сеньор мой, вернемся в наши леса и луга, где ты говорил мне такие прекрасные слова при бледном свете луны, туда, где ветер пел о нашей любви, где каждый ручей повторял наши поцелуи. Здесь все вокруг нас мрачно и печально, нет ни цветов, ни деревьев, ни ручьев. Женщины и мужчины смотрят на нас с любопытством; повсюду я вижу торжествующих завоевателей. Зачем, зачем ты принуждаешь мою любовь жить в темнице?
- Ты права, Марина. Нам надо бежать из этого отравленного мира. Женщины здесь любят не сердцем, а головой. Рука, которая пожимает твою руку, лишь хочет испытать ее силу, прежде чем начать бой. Самый воздух насыщен здесь ядовитым дыханием рабства. Да, мы уйдем. Но только позже, немного позже.
- Почему позже, сеньор мой? Уж не потому ли, что ты не любишь меня, как прежде? И глаза мои теперь уж не так хороши, и голос не звонок, и лицо не прекрасно?
- Донья Марина, не говори таких слов! С каждым днем я люблю тебя все больше. Я сравниваю тебя с другими женщинами, и если одна из них хоть на мгновение смутит мою душу, то при одном воспоминании о тебе красота ее меркнет, как звезда при появлении солнца.
- О! Какое счастье! Я обожаю тебя, дон Диего. Я твоя, я принадлежу тебе еще с дней нашего детства. Ты тоже любил меня, но ты хотел поехать в Мехико, а я молчала и плакала. Я плакала оттого, что боялась потерять тебя. Потом я подумала: что ж, пусть едет, пусть едет. Он убедится, что нет в мире девушки, которая способна любить так, как я его люблю. Пусть уходит, пусть узнает, сколько лжи, сколько лицемерия таится в груди этих женщин, о которых нам рассказывали путешественники. Пусть любит их, они заставят его страдать, и тогда он снова обратит свой взор на меня и увидит, что я достойна его и сохранила свою любовь, как розовый бутон сохраняет свой аромат. Так я сказала себе и утешилась, дон Диего. Цветы закрываются, когда прячется солнце, чтобы с рассветом вновь раскрыть свои лепестки. Настала ночь разлуки, и душа моя закрылась, поджидая рассвета твоей любви. Я ждала, ждала и с ветром, летящим вдаль, посылала тебе мои поцелуи и вздохи, а у встречного ветра спрашивала о тебе и искала твой образ под сенью рощи и на берегу ручья. Но солнце вставало и заходило, луна умирала и возрождалась вновь, а я все ждала. Деревья роняли листву и зеленели снова, и когда я увидела свежие почки, я сказала себе: раньше, чем опадут эти листья, он будет здесь. Холодный ветер развеял сухие листья по лесу, а я все плакала, потому что тебя не было со мной.
Две слезы скользнули по лицу девушки. Дон Диего прижал ее к груди и нежно поцеловал в лоб.
- Наконец я решилась. Я чувствовала, как приближается ко мне смерть, но боялась не смерти, а боялась умереть вдали от тебя, не увидев тебя в последний раз. Я пустилась в путь и после долгих, долгих дней оказалась здесь, с тобой, в этом городе, где все меня поражает, все мне внушает страх. Ах, дон Диего! А каким я нашла тебя? Печальным, мрачным. Померк веселый блеск очей, и тень страдания легла на твое лицо. Ты был несчастен здесь. Вот почему я ненавижу этих женщин. Не потому, что они похитили у меня несколько дней твоей любви, а потому, что не могли понять тебя. Где этим робким и лживым голубкам следовать за мощным полетом лесного орла!
- Донья Марина! Я преступник! Никогда я не должен был глядеть ни на кого, кроме тебя! Ты благородна, ты прекрасна, ты одна достойна любви. Но небо жестоко отомстило мне. Я не понял ни твоей любви, ни величия твоей души, а эти женщины не поняли меня и моих высоких помыслов.
- Дон Диего, эти женщины внушают мне ужас. Я знаю твое сердце и понимаю, как ты страдал. Но, любовь моя, вернись ко мне, вернись! Я обожаю тебя, как всегда. Душа моя чиста перед тобою, огонь любви не угасал в моей груди, и я боюсь лишь одного, боюсь, что ты уже не тот, что раньше.
- Марина! Марина! Холод несчастия иссушил мой лоб, погасил жар моего взгляда, но сердце мое осталось девственным. Ведь эти женщины, которые, смеясь надо мной, играли моими чувствами, не способны любить и не могут внушить истинную страсть, ту пылкую чистую страсть, которая всегда жила в моей душе, но скрылась в смущении перед утехами и суетой так называемого общества.
- Тогда почему нам не уехать?
- Донья Марина, мы скоро вернемся на родину, мне нужно всего лишь несколько дней.
- Зачем?
- Чтобы отомстить!
- Отомстить? Кому?
- Мужчине, который смеялся надо мной; женщине, которая меня презирала.
В глазах девушки сверкнула молния ярости.
- Ты любишь эту женщину? - глухо спросила она.
- Я не люблю, я ненавижу ее!
- Значит, любил?
- Тоже нет. Я думал, что полюбил ее, но она отвергла меня.
- А этот мужчина?
- Он ее возлюбленный.
- Ты ревнуешь?
- Я сказал, что не люблю эту женщину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60