При этом, казалось бы, невинном вопросе в комнате воцарилась напряженная тишина. В конце концов Евгений Сергеевич Титов обратился к Янгу с какой-то длинной фразой.
— Они хотят, чтобы вы поняли, что Борис находился там, где не должен был быть. Если он скажет вам об этом, то окажется в ваших руках.
— Понятно, — ответил я. Вновь возникла пауза.
— Я думаю, они ожидают, что вы пообещаете никому не говорить, где он был, — подсказал Йен.
— Возможно, будет лучше, если он просто перескажет то, что слышал.
Последовало краткое общее совещание. Но, видимо, русские заранее решили, что мне следует все это знать.
Заговорил Евгений Сергеевич. По его словам, Борис ехал на поезде в Лондон. Это было категорически запрещено. Если бы о поездке стало известно руководству, его немедленно с позором отправили бы домой. Не было бы и речи о его участии в Олимпийских играх. Его могли бы даже посадить в тюрьму, поскольку он вез письма и бумаги русским, уехавшим на Запад. Это были не политические послания, категорически сказал Евгений Сергеевич, а личные письма и семейные фотографии от родственников, оставшихся в России, и несколько рукописей для публикации в литературных журналах. Никаких государственных тайн, но все равно совершенно незаконно. Если бы Бориса остановили и обыскали, то неприятности ждали бы не только его, но и еще множество людей. Поэтому когда он услышал, как в поезде кто-то говорит по-русски, то очень испугался. Ему было не до того, чтобы рассматривать этих людей — наоборот, он постарался сам не попасться им на глаза. Он сразу же вышел из вагона и прошел по поезду как можно дальше. В Лондоне он быстро выскочил из поезда, а на вокзале его встретили друзья.
— Я все это понимаю, — сказал я, когда Янг перевел мне рассказ. Скажите, что я не стану нигде об этом рассказывать.
Приободрившийся Борис перешел к сути дела.
— Их было двое, — переводил Йен Янг. — Из-за шума поезда Борис слышал только одного из них.
— Понятно. Продолжайте.
Пока Борис рассказывал, в комнате была тишина, нарушаемая только дыханием. По лицу Янга было видно, что к нему вернулся прежний скептицизм.
— Он говорит, — переводил он, — что слышал, как человек сказал:
«Опыт прошел отлично. Ты сможешь так перебить половину конников-олимпийцев, если захочешь. Но это будет стоить тебе...» Затем другой сказал что-то непонятное, а голос, который Борис мог разобрать, ответил: «У меня есть другой клиент». Второй опять заговорил, а первый ему ответил: «На Крамера потребовалось девяносто секунд».
«Будь оно проклято! — подумал я. — Будь оно трижды проклято!»
В этот момент Борис прокрался к выходу, сказал Янг. Борис тогда слишком волновался, что его могут заметить, и не понял смысла услышанных слов.
Тем более что о смерти Крамера он узнал только на следующий день. А когда узнал, то был потрясен. Сначала-то он подумал, что девяносто секунд имеют отношение к прохождению дистанции.
— Попросите его повторить то, что он слышал, — сказал я. Последовал краткий рассказ.
— Борис использовал точно те же самые слова, что и в первый раз? спросил я.
— Да, совершенно те же самые.
— Но вы не верите ему?
— Я думаю, что он услышал совершенно невинный разговор, а все остальное домыслил.
— Но сам он совершенно определенно верит в это, — возразил я. — Он рассердился, когда вы усомнились в его словах.
Под неотрывным взглядом семи пар глаз я старательно обдумывал услышанное.
— Спросите, пожалуйста, мистера Титова, — сказал я наконец, — почему он посоветовал Борису рассказать нам все это. Я могу предполагать, но хотел бы, чтобы он сам это подтвердил.
Евгений, сидевший на деревянном стуле перед книжными полками, ответил, не дожидаясь перевода вопроса. Было видно, что он принял на себя тяжелую ответственность. Его лоб прорезали морщины, глаза смотрели мрачно.
— Он был очень взволнован, — перевел Янг, — когда Борис вернулся из Англии и рассказал ему об услышанном разговоре. Конечно, существовала вероятность того, что Борис ошибся, но могло быть и наоборот. Если он на самом деле слышал эти слова, то, возможно, на Олимпийских играх будет еще одно убийство. А той не одно. Как и подобает порядочному человеку, Евгений боится, что это нанесет урон престижу его страны. И ему очень не хотелось бы, чтобы во время соревнований в его стране убивали спортсменов. Можно было бы попробовать обратиться к кому-нибудь в Европе с просьбой провести расследование, но Евгений не знал таких людей ни в Англии, ни в Германии, да и не осмелился бы доверить почте такое письмо. Он не смог бы объяснить, откуда ему это известно, так как это значило бы погубить жизнь Бориса, поскольку без доказательств Бориса в эту историю никто не поверил бы. Он оказался в безвыходном положении.
— Спросите его, не знает ли он какого-нибудь человека по имени Алеша, который мог бы хотя бы косвенно интересоваться русской сборной или конным троеборьем, или Олимпиадой, или Гансом Крамером, а может быть, всем вместе.
После неторопливого общего обсуждения прозвучал единодушный ответ:
— Нет.
— Борис работает с Евгением? — спросил я.
— Нет. Хотя Борис и прислушивается к советам Евгения, но Евгений тренирует других.
Я задумчиво глядел на Янга. Его лицо, как всегда, выражало не больше чувств, чем гранитная стена, и я почему-то расстроился, что не могу подслушать его мысли.
— А вы сами были знакомы с мистером. Титовым до сегодняшнего вечера?
— обратился я к нему. — Бывали здесь раньше?
— Был два-три раза. Ольга Ивановна работает в отделе культурных связей, и мы с ней хорошие друзья. Но я должен соблюдать осторожность, так как мне не положено бывать здесь.
— Сложная ситуация, — согласился я.
— Евгений позвонил мне сегодня днем, сказал, что вы в Москве, и попросил, чтобы я привел вас к нему вечером. Я пообещал постараться это сделать после того, как вы посетите посольство.
Меня потрясла скорость распространения информации.
— Но откуда Евгений узнал, что я в Москве?
— Николай Александрович случайно сказал Борису...
— Кто?
— Николай Александрович Кропоткин. Тренер сборной. С ним вы встретитесь завтра утром.
— Клянусь кровью Христовой...
— Кропоткин сказал Борису, Борис — Евгению, Евгений позвонил мне, а я узнал от Оливера Уотермена, что вы придете в посольство выпить.
— Так просто, — заметил я, помотав головой. — Но раз уж Евгений знает вас, то почему он не рассказал вам обо всем этом давным-давно?
Янг холодно взглянул на меня и перевел вопрос.
— Евгений говорит, что Борис не стал бы говорить со мной.
— Ладно, — настаивал я. — А почему Борис решил рассказать мне?
Йен пожал плечами, спросил и перевел ответ Бориса.
— Потому что вы жокей. Вы знаете лошадей. Борис доверяет вам, потому что вы его коллега.
Глава 6
Лифты в гостинице «Интурист» не останавливались на двух этажах, где находились рестораны. Чтобы попасть туда, нужно было или топать по лестнице из вестибюля, или подняться на лифте выше и спуститься оттуда. Я поднялся в свой номер, оставил там пальто, а потом доехал до верхнего этажа и спустился по широкой винтовой лестнице. Так я смог увидеть присутствующих прежде, чем они заметили меня.
Наташа стояла посреди зала, поглядывая на часы. Вид у нее был обеспокоенный. Уилкинсоны из Ланкашира спокойно пили кофе. То, что Фрэнк Джонс был рассержен и взволнован, я заметил лишь потому, что ожидал этого.
— Привет, — сказал я, сойдя вниз. — Я не слишком опоздал? Что-нибудь осталось?
Наташа, сразу оживившись, подбежала ко мне.
— А мы подумали, что вы заблудились.
Я рассказал ей длинную и бесхитростную историю о приятеле, который повез меня к университету, чтобы полюбоваться огнями ночного города. Уилкинсоны слушали с интересом, с лица Фрэнка постепенно исчезала подозрительность. Они побывали на смотровой площадке во время автобусной экскурсии, а я рассказывал так подробно, что чуть не поверим сам себе.
— Боюсь, что мы пробыли там дольше, чем предполагали, — с раскаянием в голосе закончил я.
Уилкинсоны и Фрэнк решили составить мне компанию. Я ел и поддерживал типичную для туристов беседу ни о чем. На Фрэнка я теперь смотрел с гораздо большим интересом, чем прежде, пытаясь заглянуть под его маску. С виду это был просто костлявый человек лет двадцати восьми с копной курчавых нечесаных рыжеватых волос и многочисленными шрамами от давних прыщей. Его мировоззрение представляло собой выхолощенные идеи Маркса, а за непринужденными манерами скрывалось убеждение в своем превосходстве над остальным человечеством.
Ужин состоял из четырех блюд, и вопрос заключался лишь в том, есть их или не есть. Вместо мяса, точь-в-точь как накануне, была подана безвкусная резина, и я уныло уставился на еду.
— Вы не хотите есть? — спросил Фрэнк, алчно глядя на мою тарелку.
— А вы не наелись? Тогда, может быть, вы съедите это? — предложил я.
— Вы серьезно? — Поймав меня на слове, он придвинул к себе тарелку и взялся за еду, убедительно доказывая, что и аппетит, и зубы у него гораздо лучше моих.
— Знаете ли вы, — произнес он с набитым ртом, — что в этой стране очень низкая квартирная плата, электричество, транспорт и телефон очень дешевы? И когда я говорю «дешевы», то это именно так и есть. — Очевидно, это была заранее подготовленная лекция.
Мистер Уилкинсон, который был вдвое старше оратора, кивнул, показывая, насколько он восхищен такой жизнью.
— Но если вы — сварщик-пенсионер из Новосибирска, — возразил я, — вы не сможете просто из интереса поехать на экскурсию в Лондон.
— Да, папочка, — сказала миссис Уилкинсон, — это верно.
Фрэнк был занят пережевыванием мяса и не ответил.
— Разве сейчас каникулы? — невинно спросил я. Он с трудом глотал жесткое мясо, обдумывая ответ. Наконец он сообщил, что сейчас свободен. Он уволился из одной школы в июле, а в другую должен прийти только в январе.
— Что вы преподаете? — спросил я. Ответ был неопределенным:
— Да, знаете... То и это... Всего понемножку. Конечно, в младших классах.
Миссис Уилкинсон сообщила, что ее племянник, страдавший от вросшего ногтя на ноге, хотел стать учителем. Фрэнк открыл было рот, чтобы спросить, как связан вросший ноготь с профессией учителя, но потом решил промолчать.
Я с трудом сдержал смех, наклонившись над мороженым с черносмородиновым джемом.
Я обрадовался возможности посмеяться. Смех был необходим мне. Страх и напряжение, владевшие русскими, собравшимися в квартире Евгения Титова, заразили меня какой-то депрессией, своеобразной клаустрофобией. Даже наш уход был очень тщательно организован. Как я понял, ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы много народу ушло одновременно. Евгений и Ольга заставили нас с Янгом задержаться на десять минут после ухода Бориса, чтобы наблюдателям на улице не пришло в голову, что мы общались с ним.
— Здесь всегда так поступают? — спросил я Йена.
— Обычно, — спокойно ответил он. Евгений, переложивший бремя своего знания на мои плечи, на прощание обеими руками потряс мою руку. Он постарался сделать все, что мог, подумал я. Он передал мне горящий факел, и теперь, если его пламя перекинется на олимпийские события, это будет уже не его вина, а моя.
Ольга проводила нас с теми же предосторожностями, с какими встречала.
Мы пробрались под лесами — оказавшись в автомобиле, Янг объяснил, что идет реконструкция старого жилого дома, — и прошли через сад. На снегу были следы только двух пар ног — наших собственных. После нас через ворота никто не проходил. Две безмолвные темные фигуры, мы дошли по своим следам до автомобиля. Вокруг царила тишина; шум двигателя показался оглушительным.
Постоянно жить так, всего бояться... Мне это показалось ужасным. Но русские и даже Янг воспринимали этот образ жизни как нормальный, и, наверно, это было еще ужаснее.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36