Не следовало оставлять трофеи там, где их мог без труда прикарманить Фрэнк или любой другой, кто удосужился бы открыть дверь моего номера.
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.
Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.
Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.
Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.
Магнитофон все так же стоял на своей неустойчивой башне. Когда Стивен нажал кнопку «запись», тишина сказала нам, что слушатели спят.
Часы показывали пять минут шестого. Мы оставили магнитофон включенным, а сами сели в кресла на площадке у лифтов и стали ждать гостей. Йен пришел первым. Его нельзя было назвать пьяным, хотя он слегка покачивался на ходу. Но на лице его состояние никак не отразилось. Он был таким же бледным, спокойным и непроницаемым, как всегда. И речь его была очень четкой и внятной. Янг совершенно откровенно рассказал, что, если нет никаких неотложных дел в посольстве, он проводит выходные дни по обычаю русских, причем следует этим обычаям со страстью неофита. И сразу же спросил, где у меня бутылка.
Мы вернулись в номер. Йен предпочел выпить водки и расправился с первой порцией прежде, чем я закончил обслуживать Стивена. Я тут же подлил ему еще, себе же налил виски.
На пирамиду, увенчанную магнитофоном. Йен взглянул без всяких эмоций.
— Не слишком увлекайтесь этими игрушками, старина, не то вам придется все время искать в комнате новые «жучки». Если они посчитают, что вы хотите что-то скрыть, то сразу же прилепят вам второе «ухо».
Стивен молча взял магнитофон и предпринял повторное обследование комнаты. Йен, рассеянно наблюдая за ним, выпил еще раз и сам, все еще твердой рукой, налил себе водки.
К счастью, поиски не дали результатов. Магнитофон вновь оказался на вершине и продолжал вести себя тихо. Стивен оставил его включенным и уселся рядом с Йеном на диван.
Янг минут пять расписывал, насколько скучную жизнь приходится вести британским дипломатам в Москве. Я же во время этого рассказа страстно желал, чтобы он каким-нибудь чудом протрезвел.
Тут ворвался Малкольм. Он был похож на пустынную бурю: шумный, жесткий и сухой.
— "Экстра"! — воскликнул он, взглянув на этикетку бутылки. — Этот сорт выделяется среди местного спиртного, как «Роллс-Ройс» среди вся ких «Ситроенов»! Я вижу, парень, что у тебя чертовский нюх на хорошие вещи!
— Это Стивен выбрал, — признался я. — Наливайте себе.
Как мне показалось, и Херрик в субботу придерживался девиза «к чертям умеренность». Он налил себе в стакан такую дозу, которой хватило бы, чтобы на месяц погрузить трезвенника в летаргический сон, и проглотил ее одним махом.
— Ты не предупредил меня, что устраиваешь прием, — укоризненно сказал он.
— Только на четыре персоны.
— Знал бы — захватил бутылку.
Судя по тому, насколько быстро убывало спиртное, еще одна бутылка вполне могла потребоваться. Глядя на Стивена, трудно было предположить, что выпивка относится к числу его любимых занятий. Я понимал, что он остается здесь только из-за того, что не хочет уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля.
— Так что ты там нашел, парень? — поинтересовался Малкольм, взмахнув стаканом наполовину полным водки. — Ты что-то говорил о моей записной книжке...
Я вручил ему листок, а он, нацепив на нос очки, принялся рассматривать его поверх оправы. По его подбородку стекали капли.
— Боже мой, — сказал он, наконец сняв очки и вытирая лицо ладонью.
— Какие-то дурацкие закорючки. И что это значит?
— Не знаю.
Малкольм взглянул на часы и, как мне показалось, принял некое решение. Залпом допив водку, он торопливо поставил стакан на столик.
— Ладно, парни, мне пора идти. — Он взял листок и собрался положить его в карман пиджака.
— Я бы предпочел на воемя оставить его у себя, — мягко сказал я, если вы, конечно, не возражаете.
— Чего ради? — Он закрыл бумагу ладонью.
— Хочу попытаться расшифровать надпись на обратной стороне.
— Но какой в этом смысл?
— Мне бы очень хотелось узнать, кому вы дали этот листок в Англии...
И что он на нем записал.
Малкольм продолжал колебаться. Йен с усилием поднялся на ноги и налил себе еще «Экстры».
— Отдай ты ему эту бумажонку, Малкольм, — раздраженно вмешался он.
— На кой дьявол она тебе сдалась?
Херрик увидел три пары глаз, вопросительно рассматривавших его, и неохотно вынул руку из кармана.
— Черт побери, это не доведет тебя до добра, парень. — В его голосе явственно прозвучала угроза.
— Неважно, — ответил я, убирая записку, — это просто интересно, вам не кажется? Вы писали на этой странице в Бергли... Но не сказали мне, что вы были на этих соревнованиях. Я был удивлен тем, что вы ни слова не сказали об этом. И я еще больше удивился, узнав, что на самом деле вы там были.
— Ну и что из того? Я репортер и приезжал писать о соревнованиях.
— Для «Уотч»? Я считал, что вы иностранный корреспондент, а не спортивный обозреватель.
— Вот что, парень... — Мускулы на могучей шее журналиста напряглись. — К чему ты клонишь?
— Клоню я вот к чему. Вы знали... знали с самого начала... что я приехал сюда кое-что выяснить. И все время пытались сделать так, чтобы я заблудился в тумане... или оказался в морге.
Стивен и Йен раскрыли рты.
— Бредятина! — воскликнул Малкольм.
— А вы умеете водить тягач с прицепом?
Он ответил мне взглядом, полным ненависти, за которой скрывалось какое-то решение.
— Обед в «Арагви»... — продолжал я. — Вы приглашали... Рядом с нами все время сидели два человека. Напротив меня. Два часа лицом к лицу.
После этого они всегда могли бы меня узнать. Вы забрали у меня очки, и все увидели, что без них я беспомощен. Когда мы вышли из ресторана, на меня на улице Горького набросились двое мужчин... Они пытались сбить с меня очки и затащить в автомобиль. На них были вязаные подшлемники, но я очень четко разглядел их темные нерусские глаза. И я задумался: кто мог знать, что я именно в это время один пойду по улице Горького?
— Все, что ты наговорил, парень, просто куча лошадиного дерьма. Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе светит или игла, или смерть в психушке.
Малкольм был явно разгневан, но уверенности в себе не потерял. Он не мог представить, что мне удастся попасть в яблочко.
— Теперь поговорим о факсе, — сказал я, — и о вашем информаторе. Я абсолютно уверен, что, когда для меня пришло очень длинное сообщение, вы сразу же узнали об этом. Я немедленно отправился в посольство, проехал большую часть пути на такси и попал в засаду. Под мостом меня поджидали двое мужчин. Я спасся только по иронии судьбы... Но когда я пришел в себя, то первым делом задумался: кто мог знать, что я должен выйти на улицу?
— Да пол-Москвы, — грубо оборвал меня Малкольм.
— Я знал, — с подчеркнутой беспристрастностью поддержал его Йен.
— Конечно! — агрессивно заявил журналист. — Йен знал, что мы собираемся обедать в «Арагви». Йен знал, что ты собираешься к Кропоткину на ипподром: ты нам обоим сказал это, когда мы были у Оливера. Так какого черта ты не обвиняешь во всем этом Йена? Ты, парень, не иначе как стукнулся башкой! Если ты немедленно не попросишь прощения, я привлеку тебя к ответственности за клевету!
Тут он снова посмотрел на часы, внезапно решил пересмотреть свой ультиматум и встал.
— Я не собираюсь больше торчать здесь и слушать бредни этого проклятого наркомана.
— Йен помогал мне. А вы только настаивали, чтобы я возвращался домой, — остановил его я.
— Ради твоего же добра!
— Этого недостаточно! — взволновано воскликнул Йен. — Рэндолл...
Все это, конечно, возможно, но выводы вы, похоже, сделали неверные.
— Я не собираюсь доказывать все это в суде, — возразил я. — Я лишь хотел рассказать Малкольму все, что знаю. Этого достаточно. Если любопытный сосед знает, что вы собираетесь ограбить банк, и предупреждает вас об этом, то лишь дурак не изменит своих намерений. Так что можете считать меня этим любопытным соседом... Хотя то, что задумал Малкольм, куда хуже, чем ограбление банка.
— И что же это? — спросил Йен.
— Массовое убийство во время Олимпийских игр.
На сей раз реакция Малкольма убедила Йена и Стивена в моей правоте.
От потрясения его лицо стало белым как полотно, лишь на носу и щеках проступал красноватый узор лопнувших сосудов. У Херрика перехватило дыхание: он раскрыл рот, но не смог издать ни звука. Глаза были полны недоверия и ужаса. Мне все-таки удалось разрушить броню его самоуверенности.
— Возможно, вам удастся избежать суда, — сказал я. — Но если хоть кто-нибудь из участников Олимпийских игр умрет при обстоятельствах, схожих со смертью Ганса Крамера, то весь мир будет знать, где искать виновных.
Херрик действительно был потрясен. Он чуть не лишился сознания. Тишина в комнате стала почти осязаемой. Мы трое затаив дыхание смотрели на журналиста. В этот кульминационный момент кто-то громко постучал в дверь.
Йену не повезло. Он был ближе всех к двери и открыл ее.
Друзья Херрика ворвались в комнату с уже знакомой мне яростной стремительностью, готовые смести все, что окажется у них на пути. Скрывавшие лица подшлемники усиливали впечатление от их молниеносного вторжения.
Передний взмахнул дубинкой, и звучно ударил ею Йена по голове. Тот, не издав ни звука, упал около двери ванной.
Второй громила захлопнул за собой дверь и шагнул вперед. В руках, одетых в резиновые перчатки, он держал небольшой стеклянный пузырек с винтовой пробкой, полный прозрачной золотистой жидкости, слегка напоминавшей по цвету шампанское.
Все произошло чрезвычайно быстро. У пришедшего в себя Херрика широко раскрылись глаза. Он воскликнул:
— Алеша! Нет, нет! — Уввдев, как дубинка вздымается над головой Стивена, он повторил, указывая на меня:
— Нет, нет! Вот этот!
Я бросился к кровати, схватил магнитофон, швырнул его в лицо человеку, напавшему на Стивена, и он с нескрываемой жаждой убийства обернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36
Хотя Стивен и перестал внушать мне, насколько метро дешевле, чем такси, он был потрясен нашими расходами за вторую половину дня. За все платит принц, успокоил я его. Каждые полчаса я вручал водителю такси очередную сумму денег. Он наверняка посчитал меня сумасшедшим. Стивен предложил пойти в университет. Он еще утром выписал для меня гостевой пропуск, чтобы избежать вчерашних треволнений. Но мне почему-то всегда лучше думалось во время движения. Я и прежде принимал многие важные решения, разъезжая взад-вперед на тракторе. Это было как-то связано с непрерывным изменением окружающей обстановки, которое стимулирует мыслительный процесс. В результате новые мысли формулируются необыкновенно ясно и четко. В конце концов, я же не кабинетный ученый.
Мы посмотрели и старую, и новую Москву. Элегантные старые районы и рациональные новые архитектурно не стыковались, но зато были схожи благодаря белому снеговому покрывалу, заглушавшему звуки, и какому-то заметному со стороны недостатку жизненной энергии. Толстые белые шапки на золотых куполах. Витрины магазинов, где свободного места было куда больше, чем товаров.
Огромные лозунги «Слава Коммунистической партии Советского Союза» на крышах. Все это навевало на меня тоску.
Когда начало темнеть, мы остановились пополнить запас выпивки и купить пару стаканов и сувенир, который я собирался отвезти домой для Эммы. Я выбрал яркую новую матрешку со всем ее семейством внутри. Матрешка казалась мне символом моих занятий в Москве: срывание всех и всяческих масок, подобное вскрытию деревянной куклы. Лишь только я снимал один слой, как под ним оказывался другой, под тем третий и так далее. А в центре всего меня ждала не крошечная розовощекая деревянная мамочка, а непрерывно набухающее семя, из которого вот-вот проклюнутся ужас и смерть.
Когда мы наконец вернулись, моя комната показалась совершенно безопасной и безмятежной.
Вполне возможно, что мы могли бы, не подвергаясь опасности, остаться в номере, но не следовало пускать насмарку меры безопасности, которые мы принимали сегодня весь день. И вообще, слова «ах, если бы» — самые скорбные из всех существующих в языке.
Магнитофон все так же стоял на своей неустойчивой башне. Когда Стивен нажал кнопку «запись», тишина сказала нам, что слушатели спят.
Часы показывали пять минут шестого. Мы оставили магнитофон включенным, а сами сели в кресла на площадке у лифтов и стали ждать гостей. Йен пришел первым. Его нельзя было назвать пьяным, хотя он слегка покачивался на ходу. Но на лице его состояние никак не отразилось. Он был таким же бледным, спокойным и непроницаемым, как всегда. И речь его была очень четкой и внятной. Янг совершенно откровенно рассказал, что, если нет никаких неотложных дел в посольстве, он проводит выходные дни по обычаю русских, причем следует этим обычаям со страстью неофита. И сразу же спросил, где у меня бутылка.
Мы вернулись в номер. Йен предпочел выпить водки и расправился с первой порцией прежде, чем я закончил обслуживать Стивена. Я тут же подлил ему еще, себе же налил виски.
На пирамиду, увенчанную магнитофоном. Йен взглянул без всяких эмоций.
— Не слишком увлекайтесь этими игрушками, старина, не то вам придется все время искать в комнате новые «жучки». Если они посчитают, что вы хотите что-то скрыть, то сразу же прилепят вам второе «ухо».
Стивен молча взял магнитофон и предпринял повторное обследование комнаты. Йен, рассеянно наблюдая за ним, выпил еще раз и сам, все еще твердой рукой, налил себе водки.
К счастью, поиски не дали результатов. Магнитофон вновь оказался на вершине и продолжал вести себя тихо. Стивен оставил его включенным и уселся рядом с Йеном на диван.
Янг минут пять расписывал, насколько скучную жизнь приходится вести британским дипломатам в Москве. Я же во время этого рассказа страстно желал, чтобы он каким-нибудь чудом протрезвел.
Тут ворвался Малкольм. Он был похож на пустынную бурю: шумный, жесткий и сухой.
— "Экстра"! — воскликнул он, взглянув на этикетку бутылки. — Этот сорт выделяется среди местного спиртного, как «Роллс-Ройс» среди вся ких «Ситроенов»! Я вижу, парень, что у тебя чертовский нюх на хорошие вещи!
— Это Стивен выбрал, — признался я. — Наливайте себе.
Как мне показалось, и Херрик в субботу придерживался девиза «к чертям умеренность». Он налил себе в стакан такую дозу, которой хватило бы, чтобы на месяц погрузить трезвенника в летаргический сон, и проглотил ее одним махом.
— Ты не предупредил меня, что устраиваешь прием, — укоризненно сказал он.
— Только на четыре персоны.
— Знал бы — захватил бутылку.
Судя по тому, насколько быстро убывало спиртное, еще одна бутылка вполне могла потребоваться. Глядя на Стивена, трудно было предположить, что выпивка относится к числу его любимых занятий. Я понимал, что он остается здесь только из-за того, что не хочет уподобиться крысе, бегущей с тонущего корабля.
— Так что ты там нашел, парень? — поинтересовался Малкольм, взмахнув стаканом наполовину полным водки. — Ты что-то говорил о моей записной книжке...
Я вручил ему листок, а он, нацепив на нос очки, принялся рассматривать его поверх оправы. По его подбородку стекали капли.
— Боже мой, — сказал он, наконец сняв очки и вытирая лицо ладонью.
— Какие-то дурацкие закорючки. И что это значит?
— Не знаю.
Малкольм взглянул на часы и, как мне показалось, принял некое решение. Залпом допив водку, он торопливо поставил стакан на столик.
— Ладно, парни, мне пора идти. — Он взял листок и собрался положить его в карман пиджака.
— Я бы предпочел на воемя оставить его у себя, — мягко сказал я, если вы, конечно, не возражаете.
— Чего ради? — Он закрыл бумагу ладонью.
— Хочу попытаться расшифровать надпись на обратной стороне.
— Но какой в этом смысл?
— Мне бы очень хотелось узнать, кому вы дали этот листок в Англии...
И что он на нем записал.
Малкольм продолжал колебаться. Йен с усилием поднялся на ноги и налил себе еще «Экстры».
— Отдай ты ему эту бумажонку, Малкольм, — раздраженно вмешался он.
— На кой дьявол она тебе сдалась?
Херрик увидел три пары глаз, вопросительно рассматривавших его, и неохотно вынул руку из кармана.
— Черт побери, это не доведет тебя до добра, парень. — В его голосе явственно прозвучала угроза.
— Неважно, — ответил я, убирая записку, — это просто интересно, вам не кажется? Вы писали на этой странице в Бергли... Но не сказали мне, что вы были на этих соревнованиях. Я был удивлен тем, что вы ни слова не сказали об этом. И я еще больше удивился, узнав, что на самом деле вы там были.
— Ну и что из того? Я репортер и приезжал писать о соревнованиях.
— Для «Уотч»? Я считал, что вы иностранный корреспондент, а не спортивный обозреватель.
— Вот что, парень... — Мускулы на могучей шее журналиста напряглись. — К чему ты клонишь?
— Клоню я вот к чему. Вы знали... знали с самого начала... что я приехал сюда кое-что выяснить. И все время пытались сделать так, чтобы я заблудился в тумане... или оказался в морге.
Стивен и Йен раскрыли рты.
— Бредятина! — воскликнул Малкольм.
— А вы умеете водить тягач с прицепом?
Он ответил мне взглядом, полным ненависти, за которой скрывалось какое-то решение.
— Обед в «Арагви»... — продолжал я. — Вы приглашали... Рядом с нами все время сидели два человека. Напротив меня. Два часа лицом к лицу.
После этого они всегда могли бы меня узнать. Вы забрали у меня очки, и все увидели, что без них я беспомощен. Когда мы вышли из ресторана, на меня на улице Горького набросились двое мужчин... Они пытались сбить с меня очки и затащить в автомобиль. На них были вязаные подшлемники, но я очень четко разглядел их темные нерусские глаза. И я задумался: кто мог знать, что я именно в это время один пойду по улице Горького?
— Все, что ты наговорил, парень, просто куча лошадиного дерьма. Если ты будешь продолжать в том же духе, то тебе светит или игла, или смерть в психушке.
Малкольм был явно разгневан, но уверенности в себе не потерял. Он не мог представить, что мне удастся попасть в яблочко.
— Теперь поговорим о факсе, — сказал я, — и о вашем информаторе. Я абсолютно уверен, что, когда для меня пришло очень длинное сообщение, вы сразу же узнали об этом. Я немедленно отправился в посольство, проехал большую часть пути на такси и попал в засаду. Под мостом меня поджидали двое мужчин. Я спасся только по иронии судьбы... Но когда я пришел в себя, то первым делом задумался: кто мог знать, что я должен выйти на улицу?
— Да пол-Москвы, — грубо оборвал меня Малкольм.
— Я знал, — с подчеркнутой беспристрастностью поддержал его Йен.
— Конечно! — агрессивно заявил журналист. — Йен знал, что мы собираемся обедать в «Арагви». Йен знал, что ты собираешься к Кропоткину на ипподром: ты нам обоим сказал это, когда мы были у Оливера. Так какого черта ты не обвиняешь во всем этом Йена? Ты, парень, не иначе как стукнулся башкой! Если ты немедленно не попросишь прощения, я привлеку тебя к ответственности за клевету!
Тут он снова посмотрел на часы, внезапно решил пересмотреть свой ультиматум и встал.
— Я не собираюсь больше торчать здесь и слушать бредни этого проклятого наркомана.
— Йен помогал мне. А вы только настаивали, чтобы я возвращался домой, — остановил его я.
— Ради твоего же добра!
— Этого недостаточно! — взволновано воскликнул Йен. — Рэндолл...
Все это, конечно, возможно, но выводы вы, похоже, сделали неверные.
— Я не собираюсь доказывать все это в суде, — возразил я. — Я лишь хотел рассказать Малкольму все, что знаю. Этого достаточно. Если любопытный сосед знает, что вы собираетесь ограбить банк, и предупреждает вас об этом, то лишь дурак не изменит своих намерений. Так что можете считать меня этим любопытным соседом... Хотя то, что задумал Малкольм, куда хуже, чем ограбление банка.
— И что же это? — спросил Йен.
— Массовое убийство во время Олимпийских игр.
На сей раз реакция Малкольма убедила Йена и Стивена в моей правоте.
От потрясения его лицо стало белым как полотно, лишь на носу и щеках проступал красноватый узор лопнувших сосудов. У Херрика перехватило дыхание: он раскрыл рот, но не смог издать ни звука. Глаза были полны недоверия и ужаса. Мне все-таки удалось разрушить броню его самоуверенности.
— Возможно, вам удастся избежать суда, — сказал я. — Но если хоть кто-нибудь из участников Олимпийских игр умрет при обстоятельствах, схожих со смертью Ганса Крамера, то весь мир будет знать, где искать виновных.
Херрик действительно был потрясен. Он чуть не лишился сознания. Тишина в комнате стала почти осязаемой. Мы трое затаив дыхание смотрели на журналиста. В этот кульминационный момент кто-то громко постучал в дверь.
Йену не повезло. Он был ближе всех к двери и открыл ее.
Друзья Херрика ворвались в комнату с уже знакомой мне яростной стремительностью, готовые смести все, что окажется у них на пути. Скрывавшие лица подшлемники усиливали впечатление от их молниеносного вторжения.
Передний взмахнул дубинкой, и звучно ударил ею Йена по голове. Тот, не издав ни звука, упал около двери ванной.
Второй громила захлопнул за собой дверь и шагнул вперед. В руках, одетых в резиновые перчатки, он держал небольшой стеклянный пузырек с винтовой пробкой, полный прозрачной золотистой жидкости, слегка напоминавшей по цвету шампанское.
Все произошло чрезвычайно быстро. У пришедшего в себя Херрика широко раскрылись глаза. Он воскликнул:
— Алеша! Нет, нет! — Уввдев, как дубинка вздымается над головой Стивена, он повторил, указывая на меня:
— Нет, нет! Вот этот!
Я бросился к кровати, схватил магнитофон, швырнул его в лицо человеку, напавшему на Стивена, и он с нескрываемой жаждой убийства обернулся ко мне.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36